Пиши и продавай! |
(VI, 83-84) У Горация Канидия с Саганой либо занимаются вредоностной магией (Sat., I, 8, 17-50; Ep., 17), что одинаково характерно как для колдуний так и для колдунов, либо любовной магией, связанной, тоже, впрочем с бесчеловечностью, возможно привнесенной в чисто литературных целях24 (Ep., 5). У Тибула (I, 2, 55-58; 2, 61-64) и Проперция (I, 1, 21; III, 6, 25-30) любовная магия римских колдуний описана более мягко. Любовная магия как главное занятие колдуний свидетельствуется также Луканом (Phars., VI, 425-460), Апулеем (Met., I, 8; II, 5 и др.), Лукианом (Dial. meretr., I., 2) Флавием Филостратом (Vita Apoll., VII, 39) и др. По сравнению с женской магией, мужская представляется, во-первых, более связанной с дивинацией, чем с чем-либо другим, во-вторых, более разнообразной. Другой характерной чертой женской магической практики является связь магии с покойниками. Канидия и Сагана у Горация (Sat., I, 8, 17-22; 23-45; Ep., 5, 18-19; 17, 38-39), Медея у Овидия (Her., VI, 89-90) и Сенеки (Med., 799-800), Эрихто у Лукана (Phars., VI, 525-526; 533-537; 541-559) либо совершают свои действия на кладбище, либо используют погребальные атрибуты или самих покойников для колдовства. Литературный образ женщины-колдуньиВ тех текстах, где мы обнаруживаем наличие какой-либо художественной или философской окраски, изображение женщины-колдуньи отличается ярко выраженной тенденциозностью. Бесчеловечность магического искусства ярче всего изображается Горацием в пятом эподе, где мальчик подвергается мучительной смерти ради изготовления любовного зелья. Такую же тенденцию можно усматривать и в похищении ведьмами ребенка у Петрония (Sat., 63), и в описании колдуний-сипух Овидием (Fast., VI, 131-148), и в лукановском [108] изображении ведьмы Эрихто (Phars., VI, 533-569). Сюда же в определенной мере следует отнести и противоестественность магических действий. Доминирующей эмоциональной реакцией на магические сюжеты в VIII сатире I книги Горация, в "Сатириконе" Петрония (62 sqq.) и отчасти в "Метаморфозах" Апулея (II, 20 sqq.) является чувство страха. С другой стороны, V эпод Горация и уже упоминавшийся сюжет о сипухах, наполняющих свои зобы кровью ребенка, (Ovid. Fast., VI, 131-148) явно стремятся вызвать острое чувство жалости к жертве колдуний: Гораций подчеркивает детский возраст, растерянность, дрожащие уста ребенка, сушеная печень которого, когда он умрет от голода, пойдет на приворотное зелье. Подробности действий Эрихто у Лукана (Phars., VI, 538-569) имеют целью вызвать отвращение: она вырывает у трупа глаза, сгрызает ногти, откусывает язык, собирает гной и т. д. Кроме того, любовная магия, которая, как нам представляется, являлась реальной спецификой деятельности колдуний, дополняется литературно-философской тенденцией. Так, у Тибула и Проперция магия сопоставляется с любвью по силе и характеру воздействия. Во-первых, воздействие, оказываемое магией на человека, адекватно тому, какое оказывает любовь: Сердце моей госпожи склоните ко мне поскорее, обращается Проперций к колдуньям (Prop., I, 1, 21-22). Во-вторых, влюбленный человек по отношению к возлюбленному обладает силами под стать магическим (Tib., I, 8, 1-6): Не утаишь от меня значенья любовных намеков, так же как и тот, кто является предметом любви - по отношению к влюбленному (Tib., I, 8, 24-26): [109] Нет, не нужна красоте помощь ночной ворожбы; Наконец, указывается и принципиальное различие столь сходных сил - магической и любовной (Prop., III, 6, 25-28): Не благонравием, нет,- ворожбой одолела злодейка, где видно, что, в отличие от любви, магия деятельность колдуний противоестественна, что подчеркивается и отвратительными подробностями. Надо сказать, что связь между магией и сексуальностью, женской сексуальностью в особенности, коренится в каких-то более глубинных пластах античной культуры, чем образный строй римской художественной литературы. Отметим в этой связи, что среди судебных процессов связанных с той или иной формой магии которые описывает Тацит, те дела, которые направлены против мужчин содержат обвинение в гадании о будущем: Ann., II, 27-32 (вместе с вредоноснми действиями); VI, 29 (вместе с обвинением в прелюбодеянии); XII, 52; XII, 59; XVI, 14;, а те, которые направлены против женщин - совмещают обвинение в злокозненной магии (veneficia) с обвинением в разврате: Ann., III, 22; IV, 52; XII, 56 (только злокозненность); XVI, 8; XVI, 30-31 (только злокозненность). Связь между магией, вредоносностью и похотью свидетельствуется даже римским законодательством: Eorum est scientia punienda et severissimis merito legibus vindicanda, qui magicis accincti artibus aut contra salutem hominum moliti, aut pudicos animos ad libidinem deflexisse detegentur. (Cod. Just., IX, 18, 4) Говоря о литературном образе колдуньи можно заметить также, наличие связи между женским колдовством и женоподобными монстрами. Так Овидий в Фастах, повествуя о сипухах, пьющих по ночам кровь младенцев (VI, 131-148), говорит: [110] Литературный образ женщины колдуньив тех текстах |
|
|
|