Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
>
Белоусова Е. Родовая боль в антропологической перспективеИСТОЧНИК: http://proekt-psi.narod.ru Явление "боль" можно рассматривать в разных его аспектах - физиологическом, психологическом и культурном. Нас здесь будет интересовать лишь последний из названных. Каждой культуре присущи специфические представления о боли. Изучением подобных представлений традиционно занимается медицинская антропология. В ряду прочих, эта наука призвана рассматривать следующие вопросы: какие процессы считаются болезненными в данной культуре; в какой степени болезненными; как принято реагировать на разнообразные проявления боли (как должен вести себя сам человек и как - его окружение); как принято рассказывать о боли; какие существуют народные классификации боли (метафоры, сравнения); как и кем конструируются культурные представления о боли; как и кем они распространяются; чем, по народным представлениям, вызвана боль; какие существуют техники борьбы с болью (приятия боли) и др. Здесь мы рассмотрим представления о боли, связанной с актом деторождения, на материале современной русской городской культуры и попытаемся ответить на вышеуказанные вопросы. Очевидно, что любая деформация тела может восприниматься как болезненная или безболезненная при условии наличия в данной культуре соответствующей валентности - представления о присущей этой деформации болезненности. Маркированным членом оппозиции всегда будет боль: если в культуре нет представления о болезненности деформации, вопрос о боли может возникать лишь при сопоставлении с опытом других культур. При наличии в культуре представления о болезненности конкретного процесса, представление о его безболезненности всегда будет факультативным, оппозиционным, реакцией, ответом, будет представлять собой некий способ медиации этой боли, борьбы с ней, и будет связан с одной или несколькими телесными или медитативными, психологическими техниками. В русской культуре на протяжении всего ее существования присутствовали обе валентности. С одной стороны, бытовало архетипическое представление, закодированное в известной каждому библейской цитате из сюжета об изгнании из рая - словах Бога, обращенных к Еве: "Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей".[1] С другой стороны, упоминания о легких родах в поле, во время работы,[2] а также тексты некоторых пословиц и поговорок, отсылающих к скорому забвению недуга - "Горьки родины, да забывчивы"[3] - свидетельствуют о существовании обратного представления, более "легкого" отношения к процессу. (Приведенная пословица, между прочим, хорошо иллюстрирует замечание о маркированности боли, и в оппозиции выступает некий способ ее медиации). Нам трудно реконструировать представления о боли в традиционной культуре. Этнографов XIX - начала XX в. этот вопрос специально не интересовал. Язык метаописания не был в то время предметом усиленной рефлексии, и собиратели, сами того не замечая, привносили в текст описания свое отношение. Таким образом, эти исследования могут служить скорее для анализа представлений о боли в среде образованного городского населения, вдобавок мужской его половины. И в этом отношении они являются безусловно ценным источником. Приведем пример подобного обращения с материалом у Г. И. Попова: "иногда создается такая обстановка родов, которая свидетельствует о крайней выносливости, и необыкновенном терпении и, можно сказать, геройстве русской женщины-крестьянки".[4] К сожалению, указанный недостаток историко-этнографических работ до сих пор не изжит окончательно. Приведем цитаты из только что опубликованной книги Н. Л. Пушкаревой: "Рождение детей, а тем более частые роды, да еще в бедной семье, были в X-XVII вв. тяжкой женской долей".[5] Некритическое отношению к материалу порою могло приводить к его непониманию и каким-либо перверсиям. В частности, непонятно, насколько "нормальными" были легкие роды в дороге или в поле во время работы, в каких случаях это происходило и что именно за этим стояло. Непонятно, насколько эти рассказы были данью какому-либо специфическому дискурсу, и каким по своей сути был этот дискурс - возможно, "героическим" или "чудесным". Но, в любом случае, соответствовали ли эти рассказы народным представлениям и практикам, или нет - раз в культуре существовали такие тексты, мы должны их учитывать, вне зависимости от того, считались ли роды в русской деревне безболезненными, или же сами рассказы служили для медиации страха родовой боли (последнее более вероятно). В современном российском городе также сосуществуют обе возможности. "Нормальным" является представление о болезненности родов: всем известно, что рожать - больно. Рожавшие женщины называют родовую боль "адской", "сумасшедшей", "невыносимой", "нечеловеческой", той, которую "ни с чем не спутаешь", "ни с чем не сравнить" - это как бы квинтэссенция, эталон боли, самая главная, самая сильная боль - в процессе мифологизации конструируется самое сильное из возможных болевых ощущений, мерило всех других болевых эффектов. Многие мужчины говорят, что "не вынесли бы этого", и даже самого "вида" этого: "Нужно, чтобы кто-то был рядом, все-таки. <...> Мужчина-то мой, Гуревич, отказался - сам отказался. "Нет, - говорит, - я не смогу терпеть, видеть, как ты мучаешься" (И41).[6] Часто проводится параллель между родами и армией - с одной стороны, самым тяжелым испытанием для молодого мужчины, с другой стороны - способом инициации, посвящения во взрослую жизнь. В школьном или еще в дошкольном возрасте дети начинают фантазировать на тему родовой боли, мифологема обрастает всевозможными сюжетами и толкованиями: "Это мы в третьем классе обсуждали, что, оказывается, ребенок должен в животе у мамы повернуться 107 раз, и это такая зверская боль, что одна тетенька не выдержала и вскрыла себе ножом живот (И37)". Непосвященному не дано проникнуть за завесу тайны: ее невозможно передать словами - лишь самыми общими. Матери девушек часто пытаются уверить их в безболезненности родов, однако их доводы звучат недостаточно убедительно и не могут прекратить работы мифологизирующего боль сознания: "Мама мне говорила, что это все очень скучно, и, в общем, рожать было не больно, но так скучно, что второго ребенка она уже решила не заводить" (И18). Рассказы подруг, напротив, изобилуют пугающими подробностями, пополняющими в дальнейшем банк мифологических данных. Здесь присутствует, с одной стороны, элемент соперничества, с другой - ритуальное подтрунивание над новичком, его "опускание": "Подруги о самом процессе родов рассказывали мало. Помню, что некоторые из них - только мычали, как бы отгоняя от себя страшные видения" (И26). Ни в научной, ни в популярной, ни в художественной литературе невозможно найти адекватного описания родовой боли. Потому нерожавшая женщина вплоть до самого конца остается в неведении относительно того, что же именно ее ожидает, и эта неизвестность продолжает способствовать нагнетанию "ужасного": "Наверно, такое типичное девичье представление о том, что страшная боль, страшные вопли, страдания на протяжении многих суток. Реки крови - я не знаю - мучения самые ужасные, какие только могут быть (И43). Одна из двух крайних форм фантазий девушек на тему собственных родов - их возможная смерть: "Я помнила, что от родов умирали - я читала, что в XIX веке все от этого умирали - и крестьянки, и барыни, и я, в общем-то, была готова к этой смерти" (И3). Другая - смерть или уродство ребенка: "я не боялась родов, я боялась, что ребенок будет по каким-либо причинам неполноценным" (И24). Смерть здесь выступает как традиционная метафора инициации и символически представленная в этом обряде его суть. В страхе перед болью как символом заключен страх перед будущим, перед новой, неизвестной жизнью, перед утратой старых, привычных основ: "Боялась родов не как источника боли, а как чего-то совершенно неизвестного, чего я никогда не делала - как какого-то такого опыта необыкновенного" (И37). В описаниях родовой боли никогда не конкретизируется ее характер или источник: не говорится, что именно болит, в какой момент, по какой причине и как именно. Употребляются лишь самые общие слова: "нестерпимая боль", "сильные схватки" и т. п. По всей вероятности, существует несколько объяснений отсутствия такого рода деталей в материнском дискурсе. Первое объяснение состоит в том, что роженицы и в самом деле не знают в точности, какие физиологические процессы происходят с ними в каждый отдельно взятый момент времени, на какой стадии находится процесс родов, что в данное время происходит с ребенком, т. е. "какие органы сейчас должны болеть". Женщины не могут привести в соответствие познания, почерпнутые из специальной и популярной литературы, и свой собственный опыт. В книгах отражено сухое, отчужденное знание, которое не воспроизводится в чистом виде даже медиками и неизбежно подвергается трансформациям, деформациям и произвольным интерпретациям.[7] Почувствовать происходящее на интуитивном уровне оказывается столь же трудно, поскольку в нашей культуре сам процесс родов является отчужденным: контроль над ситуацией полностью принадлежит медикам, которые, руководствуясь своими представлениями, решают, когда и что происходит с женским организмом и какие дальнейшие техники следует использовать. Во-вторых, называние частей тела и органов, связанных с женскими репродуктивными функциями, табуируется в большинстве речевых ситуаций. Тем более, употребление такого рода слов в рассказе о родах - "высоком" фольклорном жанре, описывающем героические и сакрализованные события неуместно. И, наконец, осмысление боли как повреждения каких-то конкретных органов, было бы разрушительным для ее мифологии. Боль - это мистическая сила: с одной стороны она является уполномоченным космоса, т. е. природного, а с другой - социума, т. е. общественного порядка. Потому она безлика и обобщена. Боль - это единственно возможный путь в новую жизнь. Таким образом, выражаясь метафорически, это некий глубоко духовный процесс. И потому невозможно свести это ощущение к болезни живота или шейки матки. Параллельно с необходимостью гиперболизации существует необходимость "заземления" образа боли, разложения его на понятные, низменные, простые, доступные составляющие, описание "нечеловеческой боли" "человеческими словами". Прежде всего, здесь характерно и закономерно использование образа хорошо знакомой девушкам боли, также связанной с репродуктивной сферой - менструальной: "это еще больнее, чем то, когда мы каждый месяц мучаемся" (И40). Другой распространенный прием, который мы встречаем в рассказах о родах - перенесение акцента с "естественной" боли, вызванной родами, на "искусственную", вызванную медицинским вмешательством в процесс родов. Первое место в соперничестве с "естественной" болью, вызванной схватками, занимает процедура наложения швов: "Некоторые говорили, что рожать-то еще ничего, а вот когда зашивают - тут-то самая боль и есть" (И3). На втором месте по степени болезненности стоит процедура внутреннего обследования: "родовое обследование - это как своего рода посвящение в рожающую женщину, я так понимаю. <...> Очень болезненная и унизительная вещь" (И45). В качестве болезненных процедур упоминаются также эпизиотомия (разрез промежности), амниотомия (разрыв плодного пузыря), сбривание лобковых волос, клизма, прослушивание сердцебиения плода. Здесь мы встречаемся со следующим парадоксом: с одной стороны, существует потребность в "заземлении" боли: страх перед непонятной, дикой, иррациональной природой требует этого. С другой стороны, как раз культ природы, естественности, помогает легко адаптировать природную боль, освящая ее, и ведет к отторжению и неприятию чуждой, сторонней, объяснимой боли: "я не считала, что зашивание - это естественный процесс, относящийся к родам. .... Сам процесс родов был абсолютно не болезненный, и даже, я б сказала, приятный" (И24); "Каждый раз, когда меня разрезали, я говорила: "Ай! Ай!" Потому что эта маленькая такая мерзкая болька отвлекала меня от этой большой боли и работы, которой я занималась" (И42). Русская народно бытовая медицина торэн м медицина интервью |
|
|
|
|
