<<<     ΛΛΛ     >>>   

Понятно, что эти деяния Иисуса Христа аналогичны другим Его чудесам. Вспомним: когда Иисус исцелял слепых, Он хотел, чтоб мы уверовали, что у Него есть сила избавить нас и от слепоты духовной (Ин 8, 12; 9, 5 ел.). В свою очередь, исцеляя парализованного, Он напоминает о своей силе отпущения грехов (Мф 9, 6), а воскрешение Лазаря подтверждает истинность Его слов о том, что Он жизнь и воскресение для всех, верующих в Него (Ин 11, 25). Также и исцеления одержимых являли Его глубинную силу, имеющую отношение ко всем нам: у Него есть сила избавлять нас от ига Князя мира сего, изгонять из нас духа эгоизма, лжи, ненависти, разврата и т. д. Он для того и пришел, чтобы изгнать из нас всех этих нечистых духов, лишающих человечности и нас самих, и наш человеческий мир, чтобы даровать нам Духа Своего Святого.

Польский термин "одержимый бесом" в какой-то мере мешает нам увидеть в описаниях изгнания злого духа обещание, обращенное к каждому из нас. В греческом оригинале употребляется причастие "daimonizomenos", что в дословном переводе означает "взбесившийся" ("бесноватый"), "связанный со злым духом", "проникнутый злым духом". Короче говоря, здесь идет речь не только об одержимости как о чем-то сверхъестественном, но и о каждом из нас: в том отношении, в котором мы не послушны Богу и подвластны Князю мира сего. Именно от такого "беснования" пришел избавить нас Иисус Христос.

Поэтому мы извратили бы Евангелие, если бы Его обещание: "именем Моим будут изгонять бесов" (Мк 16, 17) — связывали главным образом с экзорцизмами. А ведь Он пришел на землю для того, чтобы из меня и из тебя, из наших домов и любого нашего сообщества изгонять духа раздора, духа эгоизма, духа обмана и всех иных нечистых духов. Он пришел к нам для того, чтобы мы могли все глубже входить в Его Царствие.

Именно так видел нашу борьбу со злыми духами Апостол Павел. Вчитайтесь внимательно в следующий фрагмент: "Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских; потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостоять в день злый и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир. А паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие. Всякою молитвою и прошением молитесь во всякое время духом" (Еф б, 11-18).

Именно в этом состоит сущность нашей борьбы со злым духом, и ее нельзя заменить никакими экзорцизмами. Искушение уладить с помощью экзорцизмов то, что должно совершаться ежедневным трудом и духовной борьбой, почти так же опасно, как и прямой путь высоко в горах: обычно он заводит нас совсем не туда, куда мы хотели попасть, а иногда на таком пути можно просто разбиться. Вспомните, пожалуйста, фрагмент из Деяний Апостолов 19, 13-16. Это единственное место в Священном Писании, где появляется выражение "заклинатель" (в польском переводе Библии — "экзорцист". — Прим. пер.). И весьма примечательно, что заклинание злых духов во имя Господа Иисуса закончилось для этих экзорцистов плачевно. Несмотря на то, что они это делали во имя Его.

Несколькими строками ниже Вы обнаружите сведения о том, что не те самозванные экзорцисты, но Апостол Павел — своим трудолюбивым и жертвенным служением веры — сумел сделать так, что "из занимавшихся чародейством довольно многие, собрав книги свои, сожгли перед всеми" (Деян 19, 19).

Вы спрашиваете также, что следует думать о католике, который занимается магией. К сожалению, он идет в сторону, противоположную той, куда шли три волхва, чтобы поклониться Младенцу Иисусу. Как писал в 108 году прямой ученик Апостолов св. Игнатий Антиохииский, "с этого времени стала упадать всякая магия, и все узы зла разрываться" (Послания св. Игнатия к Ефесянам XIX, 3). Когда же христианин, которого Христос освободил от уз лукавого, обращается к магии, происходит нечто обратное: он покидает своего Избавителя и отдается в рабство своему злейшему врагу, жаждущему лишить его жизни вечной.

Моя знакомая — очень увлеченная сторонница теории реинкарнации. Меня сбивает с толку тот факт, что она ревностная католичка и часто ходит ко св. причастию. Разве не противоречит христианству вера в переселение душ?

Мне хотелось бы показать Вам, насколько разнятся мировоззрением и отношением к действительности индуистская теория реинкарнации и христианское учение о воскресении. Возможно, Вы уже где-нибудь встречались с таким широкоизвестным различием: в христианстве время понимается как линия, которая постоянно движется вперед и никогда не возвращается, тогда как индуизму не известна идея необратимости времени. Время, согласно индуистской концепции, движется по кругу и раз за разом повторяет путь, многократно пройденный ранее. Следовательно, вернее всего, это не только две различные концепции времени, но и два совершенно разных видения мира.

Индуизм, по сути дела, стремится исключить время из человеческого восприятия действительности. Не удивительно и то, что действительность — таким образом лишенная одного из своих существенных измерений — представляется индуисту или буддисту чем-то мало реальным, почти не существующим, мнимым. Ведь если убрать время из нашего видения мира, это все равно что видеть трехмерное пространство лишь в двух измерениях. Индуисты утверждают, что признание мнимости мира, помещенного во времени, является условием вхождения в реальность гораздо более истинную, духовную. Я не намерен ставить под вопрос ценность их духовного опыта, однако сомневаюсь в справедливости отрицания временного и материального.

Христианский путь к духовной реальности иной (я не касаюсь пока самого существенного в христианстве: веры, что Сын Божий действительно — и это не только некая идея — вочеловечился и стал нашим Спасителем). Именно христианство стремится принять человека и мир во всей их реальности. А следовательно, не только не хочет умалить значение того факта, что время — существенное измерение мира, в котором мы живем, а наличие плоти — существенная сторона человека, но даже особо подчеркивает, что время абсолютно необратимо, а жизнь — единственный Божий дар, который нельзя получить дважды, что тело может быть одухотворено и так же нуждается в спасении, как и душа. Препятствием для вхождения в духовную реальность и сближения с Богом является зло, грех, а не временность, материальность или телесность нашей нынешней экзистенции.

О том, что человеческая жизнь неповторима, что она нам дана один раз и что можно безвозвратно погубить ее, а также что Бог хочет подарить нам Себя так, чтобы никогда не быть потерянным нами, — многократно говорит Священное Писание. Это и есть главный смысл Божьего учения о суде Господнем, о спасении и осуждении. "Человекам положено однажды умереть, а потом суд," — говорит автор Послания к Евреям (9, 27). А сын Сираха пишет так: "Не забывай о сем, ибо нет возвращения" (38, 21). Или вот слова св. Павла: "Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере" (Гал 6, 9-10).

"Единовременность земной жизни, — пишет отец Павел Сивек, — накладывает на католическую эсхатологию печать особой серьезности. В самом Memento mori, которое она непрестанно повторяет, есть нечто от колокольного звона, бьющего тревогу: она заставляет торопиться спасти свою душу. Достижение окончательной цели имеет в христианстве характер "избавления", "спасения", salus, soteria; последствия любого, даже незначительного опоздания могут быть здесь фатальными; именно так, устрашающе изображена эта истина в притче Христа о десяти девах".

Посмотрите, сколь различно будет само понимание человеческой личности в зависимости от важности или маловажности в нашем мировоззрении категории времени. Если мы лишаем мир такого важного измерения, как время, и посему начинаем принимать материальную действительность за нечто мнимое, то вследствие этого как мнимые трактуются и такие переживания, как счастье и несчастье, любовь и ненависть, т. е. переживания, которые нас созидают и выражают. Идеалом такого мировоззрения будет (весьма характерная для индуизма и буддизма) пассивная доброжелательность в отношении ко всему. (Другое дело, что некоторая доля такого отношения нам, европейцам, очень пригодилась бы.) Однако здесь совершенно не известно принятие страдания как реальности, которая при этом не должна губить человека, а может даже созидать его. Точно так же для индуизма будет чуждым призыв деятельно любить ближнего или ненавидеть зло. К человеческой активности — и не только бездуховной — индуизм относится подозрительно, так как опасается, что она обособляет людей, делает их индивидуалистами, а значит связывает с миром кажимостей. Логика этого мировоззрения требует усматривать конечную цель человека в полном растворении в Духовном Абсолюте, который понимается скорее как благой, но безличностный Корень Существования, а не как личностная и невообразимо действенная Любовь.

Следовательно, христианство предостерегает человека и от бесплодной деятельности, которая ведет к "потере себя" в мире. Но в то же время оно предостергает от пренебрежения деятельностью, созидающей личность. Спасение в свете христианской веры — это соединение с Богом в любви, а ведь любовь никого не лишает ни индивидуальности, ни самотождественности, и даже наоборот — углубляет их. Стало быть, спасение есть обретение глубинной личностной тождественности, являясь избавлением от греха, который сковывает наши духовные силы, и дар Божьего сыновства, посредством которого все доброе в нас достигает — страшно сказать — обожения. Таким образом, логика христианской веры требует, чтобы мы переживали мир и самих себя (в том числе и свое тело, и свои страдания, и свою любовь) как нечто реальное.

Да, христианству не чуждо понятие повторного рождения, но оно не имеет ничего общего с переселением душ, наоборот, оно подчеркивает единственность нашей жизни. Речь идет именно о том рождении, о котором Иисус Христос говорил Никодиму, что "если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия" (Ин 3, 3). То есть человек, который родился только телесно и не родился духовно, для Бога, губит не только свою жизнь, но и подвергает гибели самого себя: ибо только в этой жизни — а она у нас всего лишь одна — можно найти Бога, и наша жизнь имеет смысл лишь в отнесении к Тому, Кто есть Любовь. Погубивший ту жизнь, которую он имеет сейчас, уже никогда этого не исправит.

Наконец, я хотел бы обратить внимание еще на одну опасность, которая нам, европейцам, грозит гораздо больше, чем индусам (индусам, в свою очередь, грозят иные опасности). Было сказано, что для христианства время является бесконечно важным измерением действительности, в которой мы сейчас живем. Поэтому невозможно не заметить, что его нам отпущено очень немного. А так как потерянное время уже никогда не вернуть, легко возникает искушение ловить за полы убегающий миг. Отсюда и столь характерная для европейской цивилизации спешка — одна из ее серьезных болезней.

Спешка — это скупость относительно времени, нервное желание не потерять ни минуты. Тем самым, это позиция, проистекающая из попытки лишить христианскую концепцию времени ее положения о трансцендентности. Заметьте, что равнодушие к другому человеку и даже к собственному конечному благу — родная сестра спешки. Поэтому не приходится удивляться, что спешка легко превращается в свою противоположность, в скуку, когда не знают, что с этим временем делать, потому что человек, постоянно спешащий куда-то, в конце концов забывает, на что это время ему отпущено. Как метко сказал Циприан Камиль Норвид: "Нам, которые всегда недостаточно святы, вечно недостает времени и вечно с избытком — жизни".

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Может ли человек быть наказан за грех
вляется для человека окончательным несчастьем