<<<     ΛΛΛ     >>>   

Вот пример того, с какой смесью повеления и мольбы, подчинения и авторитета, с ка­ким ис­полненным благочестия стилем, который обволакивает собой гордыню, пишет Лю­довик II Вен­скому епископу Адону, чтобы склонить его и как-нибудь побудить поставить епископом Гренобля некоего Бернара лишь потому что этот был клириком при дворе импе­ратора Лотария, а император желал сделать его епископом: «Наш возлюбленный брат Лота­рий, – пишет Людовик, – взывал к нашей кротости (mansuetudinem nostram), чтобы соизво­лили мы некоему его клирику именем Бер­нару вверить епископскую кафедру в Гренобле, что мы благосклонно и сделали (quod nos benignissime fecimus)». Вот она, гордыня Его Кро­тости: сначала совершает нечто, а потом сми­ренно обращается к Церкви, чтобы просить разрешения. «Поэтому уверяем твое святейшество, что если сладчайший наш брат пошлет тебе вышеупомянутого клирика на рукоположение, ты должен немедленно подчиниться его воле, обеспечив наше согласие на его назначение в гренобльскую церковь». Рекомендации Карла Лысого и Людовика III были в том же самом стиле, который со­держит больше проти­воречий, чем слов. Иногда, в рекомендацию какому-нибудь субъекту, добав­ляли клаузулу: «Если не будет найден недостойным», оставляя, таким образом, судить митропо­литу; но чего на самом деле стоили подобные клаузулы, можно заключить из собора в Физме с Лю­довиком III, о котором несколько позже расскажем.

Вот развитие узурпации: 1) светская власть препятствует Церкви производить выборы пре­жде полученного на то разрешения; 2) впоследствии это разрешение превращается в чистую ми­лость свыше, которая подается, или в которой отказывается произвольно; 3) эту милость уже не желают подавать бескорыстно, но заставляют за нее платить; 4) наконец, эта купленная высшая милость, которая разрешает проведение выборов, сочетается с усло­вием, что избранным должен быть тот субъект, которого хочет король!!!

Обратите внимание на обычное смешение идей, которое производили эти придвор­ные. Цер­ковное имущество, которое представляет собой лишь добавочную ценность, ста­вится во главе всего. Более того, оно признается единственным содержанием епископства!

Hincm. ep. 12, t. II, p. 188 * [Источником информации для Розмини служит опять же сочине­ние Флери t. VIII, p. 77 – Valle, 1981].

Вот в чем заключается почтение к королю! в совершении низости! в измене Церкви Христо­вой и душам, купленным ценой Его крови, чтобы следовать Ему!

Достоинство, которое заключается в злоупотреблении властью над слабыми!

Упрямство и прихоть простого верующего, который беспокоит всех епископов коро­левства и принуждает их созвать собор, – и почему? – чтобы те издали новый закон «не для поддержания справедливости, а в угоду его удовольствию», которое он именует достоин­ством. Странной пред­ставляется надежда подкупить национальный собор, чтобы сокру­шить справедливость областного собора! Но разве в наши дни мы не видели, как подобные надежды приносят те же самые плоды? Кому пришло в голову созывать национальный со­бор в Париже?

Все те, для которых имя божественного Провидения, управляющего событиями, озна­чает хоть что-нибудь, и которые также верят, что ничего не происходит без его мудрого определения, обязательно задумаются над совпадением смерти этого юного короля Людо­вика III с предупреж­дением Реймского прелата по делу епископской кафедры Бовэ. Этот последний, отвечая на письмо короля, настойчивого в желании поставить Одоакра еписко­пом вопреки каноническому праву, го­ворит между прочим: «если вы не измените того зла, которое совершили, Бог исправит его, когда Ему будет угодно. Император Людовик не жил столько, сколько его отец Карл, ваш предок Карл не жил столько, сколько его отец, так же и ваш отец не жил больше своего. А поскольку вместо них сейчас находитесь вы, опустите глаза; посмотрите, где сейчас ваш отец, и где закопан ваш пращур. Не стремитесь возвы­ситься над Тем, Кто умер за вас, воскрес больше не умрет. Вы скоро отправитесь отсюда, но Церковь со своими пастырями, под началом своего Главы Иисуса Христа, пребудет вечно, согласно Его обетованию». Флери, который вовсе не является доверчивым исто­риком, при­водя эти слова архиепископа, добавляет: «эта угроза Инкмара могла быть оценена как про­рочество, когда молодой король Людовик умер на следующий год».

Это случилось в XII и XIII веках. Из письма знаменитого Инкмара, епископа Рейм­ского, ста­новится ясным, что в те времена (IX век) в выборах участвовало и сельское, а не только городское, духовенство. Он пишет следующее Лейденскому епископу Эденульфу, посылая его председатель­ствовать на выборах епископа в Камбрэ: «quae electio non tantum a civitatis Clericis erit agenda, verum et de omnibus monasteriis ipsius Parochiae, et de rusticanorum Parochiarum Presbyteris occurant Vicarii commorantium secum concordia vota farenties. Sed et laici nobiles ac cives adesse debebunt: Quoniam ab omnibus debet eligi, cui debet am omnibus obediri».
С другой стороны, предупреждение Инкмаром Эденульфа показывает, что уже с того времени пытались изменить этот древний обычай. Иннокентий III в конце XII века в одном из своих декре­тов приписывает право выбора ad Cathedralium Ecclesiarum clericos * [клирикам кафедральных соборов]. Наконец, IV Латеранский собор сузил право выборов до одних только каноников кафед­ральных соборов.

Климент V был понтификом, который в 1306 году распространил понтификальные ризервы на епископства. Бенедикт XII, который взошел на апостольскую кафедру в 1334 году, сделал их почти что всеобщими. Бонифаций IX в конце XIV века распространил юби­лейные года на епи­скопства и сделал их постоянными.

* [Так мы переводим на русский язык термин l’annata, который означает обязанность лица, получившего какую-нибудь должность в качестве бенефиция, отдавать римскому понтифику до­ход с первого года].

Это наблюдение объясняет тот факт, который иначе кажется необъяснимым. Базель­ский со­бор, поддержанный светской властью, упразднил понтификальные ризервы. Како­вым было истин­ное и скрытое намерение политики светских властей, которые встали на стороне Базельского со­бора? Быть может уничтожить ризервы? – нет, но ослабить их и при­своить себе. Доказательством этого служит поведение короля Франции в связи с этим. Карл VII с кажущимся торжеством при­нял базельские декреты, и объявил их государственным законом на ассамблее в Бурже, где опуб­ликовал Прагматическую санкцию. И что же? Тот же самый Карл VII чуть позже, как и его преем­ники Людовик IX и Карл VIII, просят папу, чтобы тот сохранил (зарезервировал) за ними некото­рые епископские должности, и распре­делял их согласно с королевскими просьбами. Следова­тельно, они желали ризерв, но сла­бых, и чтобы папа допускал это им в угоду: стало быть истин­ным духом политики было упразднить ризерв для их ослабления, а после этого пользоваться ими вопреки церковным законам.

Быть может, никогда на протяжении пятнадцати веков, среди многих испытанных не­счастий, Церковь не впадала в большее унижение, чем то, когда была принуждена на такие договоры с ве­рующими! Это унижение было вызвана греховностью духовенства: «если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, разве что вы­бросить ее вон на попрание людям» (Мф V, 13). Говорю так, ибо нельзя не согласиться, что конкордаты представляют собой настоящие договоры, ибо таким именем называют их и сами великие понтифики. Nos attendentes, – говорит Юлий III, – concordata dicta vim pacti inter partes habere etc: хоть и никакой договор не со­блюдается, когда становится несправед­ливым. И договоры с Церковью не должны пониматься в таком узком смысле, чтобы поку­ситься на полноту власти, которой она обладает на благо хри­стиан, ибо она, будучи сущест­венно свободной, никогда не может быть скована. Эти мои слова не направлены на осужде­ние конкордатов, но оспорить их необходимость. Истинно то, что ни с по­мощью конкорда­тов, ни посредством какого-либо иного человеческого соглашения невозможно упразднить божественные и неизменные права Церкви; нельзя ни ограничить ее законодательную власть, полученную от Иисуса Христа, ни каким-либо образом уменьшить ту полноту авто­ритета, она может действовать ради блага, а стало быть может неограниченно повелевать верующим то, что она считает необходимым и полезным для их вечного спасения и для возрастания на земле Царства Христова.

Когда великий понтифик Адриан I написал Карлу Великому (784 год), чтобы сооб­щить ему, что светской власти не принадлежало право входить в епископские выборы, и что она должна была оставить их свободными, тогда папа имел в руках убедительный и точный аргумент, а именно тот, что и он сам, будучи папой, не вмешивался в выборы, чтобы они лучше оставались свободными. Вот его слова: «Numquam nos in qualibet electione invenimus nec invenire havemus. Sed neque Vestram Excellentiam optamus in talem rem incumbere. Sed qualis a Clero et plebe... electus can­onice fuerit, et nihil sir quod sacro obsit ordini, solita traditione illum ordinamus». Этот аргумент, весьма значительный перед государями, был па­пами потерян после эпохи ризерв.

Светские феоды во Франции стали наследными к концу второй династии, как это до­казывает Антуан Доминиси, но что касается церковных феодов, то поскольку духовные лица не имели на­следников, их феоды всегда оставались персональными.

De gestis regum Anglorum, Lib. V.

На этом не остановилось, ибо где же останавливается история? Клятва, которая тре­бовалась от епископов как феодалов, потом уже требовалась от них как от епископов, per extensionem, как сказали бы юристы и поверили бы, что этой клаузулой оправдывается узурпация. Церковь не стала молчать, и запретила подавать клятву тем епископам, которые не получали от государя никаких земных благ. По этому поводу был издан торжественный декрет Иннокентия III * [Лотарио ди Се­ньи, 22. II. 1198 – 16. VII. 1216] на IV Латеранском соборе (правило 43), который гласит: Nimis de jure divino quidam laici usurpare conantur, cum viros Ecclesiasticos, nihil temporale detinentes ab eis, ad praestandum sibi fedelitates juramenta compellunt. Quia vero, secundum Apostolum, servus suo domino stat aut cadit, sacri auctoritate Concilii prohibemus, ne tales Clerici personis saecularibus praestare cogantur hujusmodi juramenta.

2 Тим II, 4.

Тот, кто был наделен феодом, звался homo regis. Нельзя найти лучший способ, чтобы выра­зить абсолютную власть короля над этим человеком, ставшим чем-то вроде королев­ской собст­венности. Как странно было бы представить св. Петра, и св. Павла, или св. Злато­уста и св. Амвро­сия, из homo Dei превратившихся в homo regis! А само слово «человек» (Homo) в те времена стало синонимом солдата.

Мф VI, 24.

84. Последствие земных вещей, употребленных в соответствии с земными целями, к сожалению, есть ослепление людей. Вся церковная власть и свобода принадлежит к духовному и невидимому порядку вещей. Поэтому разве удивительно, что после того, как к духовному предназначению и власти епископства присовокупилась великая внешняя и ощутимая власть, земное и материальное предназначение, сами епископы, будучи людьми, подобно самим государям остались бы ослепленными и целиком поглощенными этим дополнением, и вскоре основали бы на нем главный стержень их епископского достоинства; смешали и спутали бы с полученной от государя земной властью духовную власть, полученную от Христа; и эта невидимая власть, смешавшись и спутавшись с земною, исчезла бы и потерялась из их поля зрения, а епископством называлось бы княжеское благодеяние, и уже не представлялось бы возможным ни разделение епископского предназначения от земной милости, ни понимание того, как первое может существовать без второго? Действительно, привычные фразы в стиле того времени, содержащие в себе общее мнение, ясно доказывают сказанное мною. Они смешивают все вместе, ибо вместо того, чтобы сказать, что король дарует земные блага, соотнесенные с епископской кафедрой, говорят, что «дарует и присваивает епископство; присваивает епископское достоинство; повелевает, предписывает, чтобы некто стал епископом; что, будучи поставлен королем, некто был рукоположен в епископы и так далее».
Повторяю, что эти способы выражения во время, когда они были изобретены, не имели прямого значения, но как бы предсказывали то значение, которое обрели впоследствии. Так и случается: в начале изобретаются фразы, и некоторое время они употребляются без значения, будучи слабым снисхождением, которое делает истина лживым страстям. За фразами, однако, не запаздывают и события, ибо существует закон, принуждающий человека говорить правду, и следовательно, приводящий их к осуществлению смысла слов, ранее тщетно произносимых. Разговорная манера выражаться, бытующая в народной речи, открывает проходимый этим народом путь тому, кто привык всматриваться в глубь человеческой жизни, и в манере выражаться читает взятые народами направления и предсказывает их конечные цели. Отождествление земных милостей с епископским достоинством, производимое в разговорной речи, приписывание светской власти права на распределение архиерейской чести, подобно тому, как распределяются дары, по их природе зависящие от произвола дарящего, ясно указывало на подобострастие и развращение духовенства, уже готового на низменное служение светским начальникам, предпочитающего богатства мира сего свободе Христовой. Также и в государях проявлялось неустанное стремление захватить все, завоевать Церковь так же, как они завоевали уже землю. Это стремление могло некоторое время сдерживаться от своего естественного развития, благодаря личному благочестию некоторых правителей, но по прошествии некоторого времени оно непременно должно было свалиться туда, куда тяготело, и вырастить плод, зародыш которого носило в себе.
Так мы видим, что с самого начала, после того, как были сняты некоторые произвольные акты выборов, эти правители признавали, однако же, право Церкви самой избирать для себя пастырей; даже когда они произвольно раздавали епископские места, обычно, сопровождали это словами, которые смягчали странность этой их несправедливости, и дышали благочестием, чтобы не вовсе оскорбить мнение прелатов и народа, все еще строгое и основанное на нормах законов и истины, еще не достаточно гибкое и продажное (cortigiana).
Благочестие, праведность и политика Карла Великого пошла вперед, и возвратила Церкви так же и ту часть свободы, которую нарушили короли из рода Меровингов; а Людовик Святой последовал примеру своего великодушного родителя.
Но не таковыми были короли, последовавшие за ними.
85. То, что после смерти каждого епископа феоды вновь попадали в руки короля, и что король пользовался их доходами на период, когда кафедры оставались вакантными, что называлось regalia, было еще терпимо, ибо исходило из самой природы феода. Однако на этом не остановились. Подвигнутые стремлением заполучить эти доходы, государи подолгу держали церкви лишенными их пастырей. Они препятствовали церковным выборам, требуя, чтобы епископ не избирался без королевского дозволения, и таким образом ставили Евангелие и спасение душ в зависимость от воли и каприза короля, а в особенности от его алчности. Именно потому, что и простые священники пользовались доходами Церкви, было приказано, чтобы Божья Церковь больше не имела права поставить и наименьшего из своих священников без высшего позволения и милости!
86. Более того: законники, которые при дворах играют ту же роль, что софисты и демагоги посреди развращенного народа, нашли следующий замечательный аргумент: «основное притягивает к себе добавочное; но феоды являются основным среди церковного имущества; следовательно, все остальное церковное имущество должно принять на себя свойство феодов, и подлежать тому же законодательству». Этой замечательной аргументацией все виды церковного имущества возымели высокое достоинство рассматриваться как благородные сущности (enti nobili), как блага первого порядка, и следовательно, как блага в некотором смысле королевские. Исходя из этого, король притязал не только на одни феоды, но на все без различия церковное имущество, распространив на него свои права, которые имел на феод. Король пожелал от всех иметь regalia, то есть доходы вакантных бенефиций, которые после смерти бенефициария, должны были возвращаться в руки сеньора, часто располагавшего ими по своему усмотрению, как совершенной своей собственностью. Иногда свободному церковному имуществу давалась сама форма феодов. Так была феодализирована десятина; и дальнейшее развитие по тому же пути присвоило десятину и другие феодализированные блага мирянам, как иногда это происходило с настоящими феодами после смерти епископов или аббатов. И по причине того, что духовное достоинство рассматривалось неотделимым от земной милости, миряне, и главным образом, воины командовали в аббатствах посредством аббатов, и в диоцезах — посредством епископов.
87. Это неделимое соединение духовного и земного стало причиной того, что узурпация земного стала равной узурпации духовного, и отсюда происходят данные государями инвеституры со знаками духовной власти — перстнем и посохом; отсюда — полная вакансия епископств, ибо государь сохранял за собой бенефиции; отсюда — совершенный захват государем церковных выборов; отсюда — продажа епископских кафедр тому, кто предлагал наибольшую цену; отсюда — возвышение на церковные троны низменных душ по единственному их достоинству низости, то есть угодливости государю и поощрению его пороков; Отсюда неимоверное вырождение и развращение в среде народа и духовенства, и все бедствия, тяготевшие над несчастной Церковью по причине этого жалкого положения вещей, которое незаметно для монархов затопляло собой само государство, повреждало, возмущало, разрывало его, препятствовало ему встать на путь развития цивилизации (l’incivilmento), по которому мирно ведут разумная природа и религия Христа, согласованные между собой в добром союзе.
88. Духовенство от такого давления изо дня в день теряло сознание собственного достоинства и свободы; считало, что неизвестная ему более цена этих потерь вполне оплачена возрастанием богатства и земной власти.
И однако, грозный голос, восстающий из бездны унижения, чтобы возглашать истину, никогда не умолкал в Церкви: ибо Церковь более не была бы бессмертна с того мгновения, когда бы прекратила вещать ее. Но голос этот был одинок, был стоном и плачем, подобный которому то и дело раздается посреди погоста.
Я удовлетворюсь сообщением об одном отрывке из Флора, лионского диакона, который в X веке, когда свобода епископских выборов почти уничтожилась, решился написать книгу под заглавием «Об избрании епископов», чтобы напомнить, каковым оно должно быть согласно со святыми законами Церкви, и чтобы отвергнуть уже начинающее бесчувственно укореняться при дворах мнение, будто «необходима воля короля, чтобы избрание епископа было законным и действенным».
Автор начинает с подробного объяснения истинного учения об епископских выборах, говоря следующим образом: «известно всем, кто совершает в святой Церкви священническое служение, что должно соблюдать все, что требуется авторитетом священных канонов и повелевается церковным обычаем согласно распоряжению божественного закона и апостольского предания по поводу избрания епископов, а именно, что после кончины пастыря, когда освобождается место, один из священников той церкви, кого изберет общее и единое согласие ее духовенства и всего народа, торжественно и законно утвердив это публичным декретом, и кого затем рукоположит надлежащее число епископов, должен справедливо занять место усопшего архиерея, ни мало не сомневаясь, что его назначение, с таким порядком и благочинием совершенное Божьей Церковью, утверждено и божественным судом и произволением. Таков порядок, находимый в соборах, у святых отцов, в декретах понтификов апостольского престола, утвержденный с самого начала Церковью Христовой».
В доказательство этого учения он приводит слова св. Киприана, которые в письме к Антониану, говоря об избрании св. Корнилия, писал так: «епископ соделывается судом Бога и Его Христа, свидетельством всего духовенства, советом народа и согласием старых священников и лучших мужей (bonorum virorum)».
После этого он продолжает: «вследствие этих слов блаженного Киприана, становится ясным, что со времен апостолов и почти четыреста лет, все епископы Божиих Церквей были поставлены и законно управляли христианским народом без всякого совета со стороны человеческой власти. Когда потом мирские начальники начали становиться христианами, то, вообще говоря, одного очевидного аргумента будет достаточно, чтобы убедить нас в том, что в епископских выборах была соблюдена свобода Церкви, ибо, когда единоначалие над всем миром было в руках одного императора, для него не было возможным знать и избирать всех епископов, которых надо было назначать во всех краях его пространных владений — в Азии, Европе и Африке. И поэтому всегда считалось законным и значимым рукоположение, совершаемое святой Церковью согласно апостольскому преданию и религиозному благочинию. То, что впоследствии в некоторых государствах укоренился обычай проводить выборы, спрашивая совета у государя, это означало рост братской любви и желания пребывать в мире со светской властью, но никак не увеличивало истинность или авторитет таинства рукоположения, которое дается любому не посредством царской власти, но лишь волей Божьей и согласием верных членов Церкви. Ибо епископство не есть человеческая должность, но дар Духа Святого... Отсюда следует, что мирской начальник тяжко грешит, если считает, что своей милостью может дать то, что даруется лишь божественной благодатью: служитель ее могущества должен следовать за ней, отдавая себя, а не выдаваться вперед, предпочитая себя».
89. Но надобно признать, что светская власть своей многовековой настойчивостью в постоянном стремлении поработить Церковь посредством альтернативы бенефиций и даров продвинулась настолько вперед, что не могла более: завоевание совершилось, и сама Церковь в десятом веке уже, казалось, устала напрасно протестовать против узурпации, казалось, уже не находила в себе ни голоса, ни дыхания, — настолько редко и слабо стала она говорить.
Это самый бедственный из веков. Духовенство сошло с пути, ослепло от мирских богатств, и почти что привыкло торговать собственным достоинством и совестью. К этому прибавилось и замечательное обстоятельство, способное помочь росту порабощения Церкви: усиление Оттона I, который унизил крупных сеньоров и укрепил абсолютный приоритет власти монарха. Это было бы большим благодеянием для общества, если бы монаршая власть не была бы направлена на узурпацию церковных прав. Учитывая имевшийся исторический опыт и порочные обычаи, всякое возрастание этой власти означало возрастание самой узурпации.
В начале XI века свобода выборов в Церкви оказалась совершенно искорененною.
Об Англии аббат Ингольф, современник Вильгельма Завоевателя, пишет так:
“Уже много лет, как в наших краях для прелатов уже не производится никаких совершенно свободных и канонических выборов. Все епископские звания и должности аббатов вместе с перстнем и посохом распределяются королевским двором, согласно его произволу».
О Франции во времена Филиппа I папа так жаловался Рохлену, Шалонскому епископу:
“Дошло до нас верное сообщение о том, что среди других князей нашего времени, которые своей развратной алчностью совершенно поработили собственную мать, король франков Филипп так угнетает церкви Галлии, что почти достиг крайнего предела в этом своем гнусном деянии. Все это мы воспринимаем с настолько большей скорбью, зная, насколько в другие времена это королевство было сильно своим благоразумием и верой, и преданно Римской церкви».
О Германии св. Ансельм, епископ Лукки и современный этим событиям писатель, говорит следующее:
“Твой король, — обращается он к антипапе Гильберту, — постоянно продает епископаты, публикуя эдикты, согласно которым не должен быть епископом никто избранный духовенством или востребованный народом, если королевская власть не упредит его назначение, будто бы король был привратником той двери, о которой истина говорит: «ему откроет привратник»! Вы терзаете члены Католической Церкви, которую вы захватили всем королевством, и доведя до порабощения, держите под надзором, как недостойную рабыню. Вы налагаете руку на свободу закона Божьего тем низменным почтением, которое оказываете императору, говоря, что все должно подчиняться его власти — и епископства, и аббатства, и все без исключения церкви, тогда как Господь говорит: «Моя Церковь, Моя голубица, Мои овцы». И Павел говорит: «никто сам собою не приемлет этой чести, но призываемый Богом, как и Аарон»».
90. Но в те несчастные времена, когда Божья Церковь кажется невозвратно потерянной, Христос напоминает о Своих словах, пробуждает и восстанавливает какую-нибудь особенную личность, который огромной и, несомненно, нечеловеческой нравственной мощью сопротивляется и противостоит всему, и над всем возвышается. Этот человек отвоевывает Церковь, залечивает ее раны и, я бы сказал, обновляет царство Всевышнего на земле. Все уже поняли, кто является посланником Божиим в рассматриваемые времена: все догадались, что мы описываем Григория VII.
Этот приснопамятный муж взошел на кафедру Петра в 1073 году. Уже его предшественнику были предъявлены жалобы о беспредельной распущенности и неслыханной тирании по отношению к его христианским подданным, и о многих бедствиях, которые причинял Церкви Генрих IV. Но св. Александру II, смерть помешала прикрыть рукой глубокую и смертельную язву на теле Христовом. Провидением было назначено, чтобы смиренный монах Гильдебранд исполнил тягчайший долг после смягчающих и болеутоляющих мазей использовать сталь, острым и опытным надрезом излечив застарелую гангрену. Он в начале отказался от понтификата, но потом принял его в сознании невозможности противиться воле Божьей, хотя слишком мрачными были времена, и папа, желающий исполнить свой долг, должен был стать жертвой. Папа Григорий воспламенился жертвенным духом, и показал миру то возвышенное понятие о епископстве, имеющееся у первых епископов Церкви, когда писал своим собратьям: «По причине краткости жизненного предела и ненадежной природы земных удобств, мы полагаем, что никто не может лучше обрести звание епископа, чем претерпев гонения за справедливость, а посему решили скорее подвергнуться вражде нечестивых, подчиняясь божественной заповеди, чем трусливо угодить им, вызвав гнев неба».
91. Прежде всего, папа, как только мог по-отечески испробовал с Генрихом все пути ласки и терпения, но они оказались совершенно напрасными: и нунции понтифика, и его послания, и вся его любящая забота были встречены одинаковым презрением. Созвав собор епископов и кардиналов, папа спросил их совета. Собравшимся были разъяснены все шаги, предпринятые отцом верных для отрезвления свернувшего с прямого пути сына, а с другой стороны — грубости и поношения, все возрастающую дерзость, с которыми ответил на все это Генрих. Наибольшая из последних была схизма, уже начатая королем при помощи множества коррумпированных епископов, его нечестивых сообщников из Ломбардии и Германии. Были прочтены имперские послания, привезенные присутствующими на соборе послами, полные всякого рода кощунственных оскорблений. Выслушаны были также и послы, которые перед лицом всего собора обратились к папе со следующей речью: «повелевает господин наш король, чтобы ты оставил апостольский престол и папство, ибо оно принадлежит ему, и чтобы ты более не занимал этого святого места». Были рассмотрены все обстоятельства, странность времени, зло, неизлечимое без сильного средства. И наконец, все, без исключения, отцы посоветовали папе, что если когда и случалось обстоятельство, при котором целесообразно было проявить строгость, то это было именно таким. Поэтому папа должен был испробовать и этот последний путь, не должен был оставлять Церковь, но преподать грядущим векам великий пример церковной твердости и верности. С другой стороны, император не получал корону безусловно, но под условием закрепленных присягой обязательств. При короновании был заключен настоящий договор между ним и христианским народом, были установлены взаимные обязательства: народ дал клятву верности, обусловленную, прежде всего, сохранением свободы и защитой религии, в том смысле, что Церковь по своей природе должна оставаться матерью и попечительницей христиан. Церковь приняла клятву императора, данную от своего имени и от имени народа, согласно которой народ не мог сам освобождать себя от данных обязательств, но глава Церкви как толкователь и судья присяги должен был заботиться об его спасении и о сохранении веры. Поэтому великий понтифик был обязан как перед собственной совестью, так и перед Церковью верных произнести приговор, объявляя, что поскольку император нарушил свою клятву, то и народ был свободен от принятых обязательств. Такова была основа и объяснение совета, единодушно данного всем собором великому понтифику Григорию VII. Поэтому Григорий, принужденный собственной совестью, в 1076 году отлучил Генриха IV и объявил его подданных свободными от клятвы верности.
92. Этот великий факт обозначает, как я уже говорил, период восстановления Церкви. Он был сигналом к ужасной битве: Церковь поднимала голову после многих лет унизительного ига, и это необходимо вызывало отчаянную борьбу между той, что была подавлена, и силой, которая подавляла. Победа была одержана лишь после трех веков сражений. Освобожденная от порабощения светской властью, Церковь вновь была растерзана великой западной схизмой. Как только схизма была преодолена, появились северные ереси. И лишь начиная с Тридентского собора, Церковь стала переводить дух. Между тем две великие максимы Григория VII, то есть свобода церковной власти и нравственный облик духовенства, были сохранены неизменно. Первая из них сразу же принесла свой плод, наполняя Церковь силой и мощью одержать победу над множеством врагов, да и сам Тридентский собор можно назвать ее плодом, ибо после него ощутимо начала давать результаты и вторая максима с учетом поправок, сделанных по поводу церковной дисциплины и нравов.
93. Эта жестокая тройная битва с гордыней, схизмой и ересью была неизбежна. Схизма и ересь были дочерьми гордыни, пережившими свою мать. Семя этих зол было уже посеяно, когда Григорий VII взошел на престол: средство против зла было сильным и было готово к употреблению, но было невозможно заставить его действовать с надлежащей быстротой, чтобы предотвратить возникновение уже наступающих неминуемых бедствий. И хоть он не смог предотвратить их, все же привел к победе. Григорий нашел Церковь в состоянии, подобном тому, в котором находится земля во время зимнего солнцестояния. Хотя животворное светило, достигшее своего максимального удаления от описывающего нашу область круга, возвращается от той крайней точки обратно, и начинает приближаться к нашему меридиану, оно все-таки не двигается с поспешностью, достаточной для предотвращения жестокостей погоды, обрушивающихся уже после того, как светило уже начало описывать обратную дугу. Но причиняемые заморозками страдания не в силах изменить истину о том, что солнце уже обратилось на свой обычный путь, и что вскоре возвратиться сиять над нашими головами. Будем ждать: придет день, когда оно растопит лед, и оживит благотворным теплом озябшую и замершую природу.
94. Здесь однако не будет бесполезным сделать одно замечание по поводу решения Римского собора и Григория о присяге, данной королю Генриху его подданными, которое стало поводом для многих пересудов и гнусной клеветы против апостольского престола. Замечание состоит в следующем:
Божественное Провидение, как мы сказали, тем, что ввело в Церковь мирские богатства и власть (что началось с обращения римских императоров, но, главным образом, с нашествия варваров, которые разрушили Римскую империю и основали новые королевства), имело своей целью освятить общество после того, как оно освятило человека, и внедрить евангельские принципы в законы и в нутро общественного порядка. Если это благотворное влияние религии в скором времени ясно проявилось в большей справедливости в разных ответвлениях общественного администрирования, в последнюю очередь стало ясно, что оно оказало также мощное и настойчивое действие на саму природу верховной власти, сумев, наконец, изменить эту природу. Но это изменение было произведено так мудро, так постепенно, с такой мягкостью, что природа верховной политической власти была изменена прежде, чем кто-либо заметил бы молчаливое действие Евангелия. И после этого процесса осталось сделать весьма тонкое и трудное исследование, чтобы выявить способ и ступени, по которым религия Христа привела к следствию этого важнейшего изменения. Одним словом, языческая монархия, или, если хотите, скажу естественная монархия, была абсолютной; христианство превратило ее в конституциональную. Пусть никого не оскорбит это слово: я совершенно согласен, что в новейшие времена его постигла профанация. Но если мне будет позволено объяснить всю мою мысль в целости, прежде чем осуждать ее, то обнаружится, что она совершенно чужда многим опасным вопросам, возникшим в наше время, в которых ощущается стремление к добру без его четкого знания. Государственный министр, известный писатель, который не может быть заподозрен в поощрении неподчинения со стороны народов, писал, что «папы воспитали новую европейскую монархию», и что «природа этой монархии и то, что так возвышало правительства древних времен, было полученным ею фундаментальным законом, то есть наличие монархов, подвигнутых тем духом справедливости и любви, который вселяет в людей Евангелие, доверив право карать соответствующим судам». Таким образом, этот известнейший писатель, который хотя и с почтением говорил, что не в человеческих силах формирование политической конституции, все-таки признавал, что монархия, став христианской, получила фундаментальные законы. После чего каждый может видеть, что когда я говорю о конституции, то имею в виду нечто вполне отличное от теорий изобретательных и благосклонных людей: я не имею в виду конституцию, составленную человеком, но рожденную самостоятельно с ходом веков и таинственным действием обстоятельств, и это равносильно мысли, что конституция создана Богом. Я имею в виду конституцию, которая является спонтанным эффектом учения, ставшего всеобщим благодаря своей всесильной очевидности, и заставившего монархов и подданных действовать сообразно с его требованиями, подчинив себе их убеждения. Я считаю, что это учение, твердое и неизменное, заслужившее веру всех, кто составляет европейское общество, было Евангелием, и что убеждения монархов и народов, связанные с этим учением, приводят к тому следствию, что их действия «перестали быть произвольными, начали следовать неизменным принципам»: это равносильно тому, чтобы сказать, что государи подчинились конституции, установленной Евангелием, и таким образом приняли и признали начало и бессмертное семя всех гражданских реформ.
Такая конституция определенно не выходила в свет и не становилась совершенной в тот самый миг, когда императоры стали христианами. Именно поэтому мы говорим, и это необходимо учесть, о фактической конституции. Надо было, чтобы в начале Евангелие было узнано и постигнуто народами и монархами, потом, — чтобы оно проникло в их сердца и воцарилось над их убеждениями, что не было возможным осуществить так скоро. Потом надо было, чтобы из евангельских оснований были выведены последствия, и эти основания были бы приложены к способу правления, что также требовало немалого времени. Наконец, надо было, чтобы христианство в душах монархов приобрело бы силу, достаточную для выведения следующего решения: «мы христиане, и хотим соответствовать самим себе, хотим, чтобы закон Евангелия регулировал нашу власть, торжествовал над нашими страстями». Это было великим делом! Оно свершилось, но постепенно и понемногу. И пока эта мощь религии не развернулась в душах монархов, они не склоняли гордых голов. Будучи абсолютными монархами, они не могли стать конституционными в знак почтения Богу, ставшему Братом всем людям. Ныне же, когда эта конституция сформировалась, она не ограничилась одним лишь артикулом, о котором говорил цитированный нами выше выдающийся муж, но содержала в себе и другие, которые постепенно диктовал и еще будет диктовать народам евангельский дух.
95. Следовательно, различаются три состояния христианства по отношению к политической власти: когда императоры еще не были христианами, когда, став христианами, еще не испытали живительного влияния Евангелия, и когда это влияние принесло в пользу им свои самые благотворные плоды.
Пока Церковь Христова обладала лишь народом, и правитель был чуждым ей, она могла обратить голос своих небесных поучений к одному лишь народу, которому говорила: «ты, о народ верных, стонешь под властью, часто тиранической, нечестивых или суеверных государей, поклоняющихся лживым богам; терпи спокойно твою тяжкую долю, считай все происходящее написанным в домостроительстве Божественного Провидения, оно бдит над тобой, и власть никогда не была бы в руках нечестивых правителей, если так не было бы предусмотрено Провидением тебе же на пользу. Ибо всякая власть происходит от Бога, Который всемогущ. Один лишь грех является злом, одна лишь добродетель есть благо. Заботься о ней, остальное же доверь заботе твоего Отца, Который на небесах. Когда Он усмотрит, что другой порядок вещей даст тебе больше заслуг для вечной жизни, тогда Он изменит внешнее, и ты будешь иметь посреди себя твоих правителей. Но пока чти тех, которые даны тебе, подчиняйся им во всем, что не противно Божьим законам, бейся и умирай за них, и делай это не за страх, но за совесть, то есть почитай в них того Бога, что свыше располагает всем человеческим».
Когда потом настало время обращения государей в веру, Церковь предлагала народу все ту же речь, но решила научить также и правителей. И поскольку Евангелие еще не проникло в сердца последних достаточно глубоко, но они постигли его лишь поверхностно, Церковь говорила к ним не публично, а частным образом. С одной стороны она говорила народу: «никогда не позволю тебе восстать против твоего государя, пусть даже трудно будет тебе понимать его. И если ты народ Христов, то должен исповедовать смирение, покорность и жертву». С другой стороны, — отводила правителей в сторону и тайно говорила им: «знайте, что вы всего лишь люди, а люди равны перед лицом Всевышнего. Вы будете осуждены Христом, как самый последний и ничтожный из ваших подданных, и даже строже, ибо написано: «строгому суду подвергнутся начальствующие». Знайте, что ваше положение страшно и нежелательно перед взором веры, что справедливость и братская любовь единственные пути, идя по которым, вы сможете избегнуть вечных мук и спасти ваши души, ибо вы не должны ценить и сердечно привязываться к величию, которым окружены, и которое после вашей смерти совершенно вас оставит. Вы волей Провидения поставлены над народом христианским не ради вашего, но ради его преимущества, ваше достоинство же есть служение, и чтобы сделаться выше других, вы должны стать ниже всех». Такими были величайшие и человечнейшие истины, которыми Церковь наполняла слух и пропитывала души правителей, когда те стали ее сынами. Они слушали их с почтением и удивленно обнаруживали новое благородство, которое не могло быть дано им ни властью, ни блеском короны, но одним лишь смирением креста Господнего. И что же? Эти истины проникли в сердца и победили: пришло их время, и почти на всех тронах Европы показались герои, которые воплотили в жизнь все евангельские добродетели в их совершенстве, и которые, одной рукой управляя правосудием и борясь за него, простирали другую на помощь бедным, — их новым возлюбленным братьям, — до того, что даже лично кормили и обслуживали их, видя в них Самого Христа, вселившегося в личность всех бедных, вплоть до того, что склонили свои царственные плечи под драгоценным грузом неимущих и немощных, оставленных на обочинах дорог.
С тех пор Церковь таким образом обучила теории и практике Евангелия правителей не менее чем народ, более она не говорила с ними по отдельности: она как добрая мать призвала их вместе, и повела с ними следующую беседу: О, правители, чада мои, вы уже просвещены светом Евангелия; желаете ли быть во всем согласными с ним? — Да, желаем. — Хорошо, тогда напоминаю вам, что Евангелие говорит: не случай, но Бог Своим благосклонным промыслом поставил вас во главе Христианского народа, чтобы вы сохраняли его в мире, правили бы им справедливо, и в особенности защищали бы религию, наибольшее для него благо. Желаете ли вы иного? — Это справедливо. Мы не желаем иного, но положим всю нашу славу на справедливое и мирное управление народом Божиим, и на защиту Церкви, матери нашей. — Так поклянитесь во всем этом, поклянитесь передо мною и в присутствии народа. — Клянемся. — Но какую гарантию придаете вы вашей клятве? Разве не справедливо, чтобы народ имел доверие к вам как к образам Христа, если он получит какое либо свидетельство о надежности ваших нынешних обещаний, дабы никогда не случилось, чтобы христианским народом управляли неверные или непокорные Церкви государи? — Весьма разумно: пусть Бог пошлет всяческие бедствия на нашу голову, если мы нарушим клятву. — Стало быть, вы заявляете, что согласитесь сойти с трона, если отпадете от повиновения Церкви? Заявляете, что будете недостойны христианской короны, которая носящего ее соделывает викарием Христа, единого Царя вечности; и что поэтому вы будете довольны, если клятва верности не будет связывать ваших подданных с того часа, когда вы падете в такое нечестие? — Да, да, мы заявляем; мы довольны всем этим: признаем справедливым, чтобы чада Церкви были управляемы только другими преданными чадами той же Церкви, ибо если государь никто иной, как служитель Христа, обязанный трудиться на благо Своих верных, то он перестает быть таковым, как только восстает против Самого Христа. — Государи и подданные, мои возлюбленные чада, прикоснитесь вашими чистыми руками к этой священной книге Евангелия: пусть взаимные клятвы, которые вы сегодня заключаете, вечно пребывают в вашей памяти в качестве основных и неизменных законов христианского государства, они будут неисчерпаемыми источниками чистого счастья, пока с почтением будут соблюдаемы, — проклятие и горе тому, кто первым нарушит их.
Это не мечта: это реальнейший факт, это конституция христианских государств, родившаяся в средние века, в то время, когда евангельский дух пришел к власти и подчинил себе наиболее высокие вершины общества. Те государи, проникшиеся учением Христа, ощущали себя как никогда ревностными его служителями, и пожелали бы претерпеть все, прежде чем отречься от него. Поэтому, уверенные в себе, они не боялись произносить клятв, которые они находили такими справедливыми, такими человечными, что хотели связать ими, как счастливейшими обязательствами, и своих потомков. Чувство справедливости и любви по отношению к собственным народам, которых, омывшись вместе с ними водою одного и того же крещения, они считали своими братьями и почтенными и священными сущностями, вверенными их заботам Царем царей, подкрепленное ревностной верой, подавило гордыню и любовь к собственной власти. Ради славы этой веры, ради истинного блага народов, государи были весьма довольны оставить своим преемникам империю, менее абсолютистскую по форме но более благородную, ибо более справедливую и благочестивую, благословенную религией. Увеличив, таким образом, нравственное достоинство, а вместе с ним и твердость и могущество их скипетров, сгибающихся перед вечным законом любви и справедливости, только служение которому и имеет значение истинного царствования. Эта христианская конституция царства частично была написана, частично же оставалась неписаной, но принятой всеми, и не было ни государя, ни народа, которые предавали бы ее сомнению, ибо, будучи согласными друг с другом и проникнутыми верой, не имели причины для этого: общее благо всех заставляло трудиться для его сохранения. Иногда эта конституция сводилась к более частным и точным законам: таковыми были законы, принятые в Римской империи и Германском царстве. Мы видим это из фактов, происшедших с Генрихом.
96. Когда Генрих, которому угрожала свержение со стороны германских феодалов, собравшихся в Трире, пришел к папе в замок Каносса, умоляя освободить его от кары отлучения, то сообщил, что скоро истекал год с того дня, когда его отлучили, а потому наставала необходимость, в которую его повергали «законы палатина», согласно которым, если король находился в отлучении от церковного причастия в течение одного года и одного дня, то объявлялся недостойным своего места, и свергается ipso facto со своего трона без права восстановления. Это обстоятельство подвигнуло великого понтифика предоставить отпущение, обманув его внешними признаками покаяния, которые сумел разыграть этот несчастный монарх.
И подобно тому, как в Германии был установлен срок отлучения в один год и один день, чтобы быть свергнутым с трона, также и в других христианских государствах было определенно установлено заинтересованными сторонами, что ересь и неверность лишала царства, и клятва верности, данная подданными, была произнесена под условием, что государь должен был оставаться в пределах христианской католической веры.
97. После всего становится очевидным, что низложение христианского государя зависело от дела, решение которого принадлежало Церкви, ибо ей принадлежит решение вопросов веры и сохранение или изгнание из своего лона христиан любого звания. Кроме этого, поскольку Церковь, будучи всеобщей матерью, посредством любовного соглашения сблизила и объединила правителей и народы, явив миру новое волнующее зрелище, когда те пожимали друг другу руки в знак братства, необходимо было, чтобы одна только Церковь, сохраняющая священный договор, также была и его истолковательницей, и в случае нарушения, прежде чем стороны на деле затребовали бы восстановление нарушенных прав, она объявила бы об их нарушении.
Прежде чем были заключены эти христианские соглашения между народами и их начальниками, власть, как мы говорили, была абсолютной по божественному праву, ибо реальные факты принадлежат божественной справедливости как упорядоченные Провидением. В этом случае Церковь никогда не признает возможным случая, при котором христианские подданные имели бы право выйти из подчинения их правителю. Но когда сами правители, внимая голосу справедливости и любви, облагородили их короны, заставили их воссиять небесным светом, подчиняя их Евангелию, и возжелали зависеть от евангельских принципов, когда они возлюбили не господство над рабами, а служение Христу на благо свободным людям, когда они клятвенно обещали быть таковыми, и добровольно поддались счастливой необходимости стать почтительными чадами Церкви Иисуса Христа, то власть и правление стали, так сказать, подчиняться «церковно-человеческому праву», и Церковь признала существование случая, когда подданные могли быть освобождены от данной ими клятвы верности.
Но поскольку это изменение (trasmutazione) общества не происходило внезапно, но, как мы сказали, неощутимо и незаметно для человеческого глаза, впервые предоставив Церкви возможность произнести такое важное суждение лишь во времена Григория VII, неудивительно, что поступок этого великого понтифика многим показался новым, из-за чего они усмотрели повод оклеветать это новшество. Но и те, кто клеветал, имели от него пользу, и Церковь намного раньше применяла санкции, основанные на тех же принципах народного христианского права, не встречая и малейшей оппозиции или удивленья с чей-либо стороны, ибо это были акты не строгости, а поощрения, и не были отмечены сильными и неотступными пороками.
98. Кроме того, те, кто противились политике Церкви в отношениях с Генрихом IV, в своих нескончаемых и язвительных речах пользуются тем аргументом, что общество надолго было переполнено злом, происшедшим из борьбы Церкви с империей. Прежде всего, я бы попросил их увидеть именно в этом зле одну из причин, в силу которых Церковь до времен Григория VII воздерживалась от таких крайностей, и более не пользоваться этой воздержанностью Церкви до XI, наиболее развращенного столетия, когда она не смогла более терпеть преступление, как аргументом против ее же юрисдикции. Затем я бы призвал их спокойно рассмотреть вопрос о том, «имел ли поступок Григория природу, способную с необходимостью обусловить все последующие бедствия».
99. Эта ужасная борьба не происходила уже между духовенством и империей, как обычно полагают, но была борьбой, происходившей «именем духовенства и империи». Само духовенство разделилось на две части, одна из которых сражались за Церковь и была Церковью, другая же сражалась за себя против Церкви, и облачалась в цвета рвения за права империи. Аристократы, как и народ, согласно пребывали на стороне папы, но против папы были многие богатые и влиятельные епископы. Причина ясна: папа вовсе не объявлял войны королю, которого любил с отцовским чувством, и менее того, его короне или его правам, ни одно из которых он никогда не желал захватить. Но папа объявил войну духовенству, погрязшему в симонии и распущенности, ибо был убежден, что необходимо было даже ценой собственной крови искоренить пороки, настолько разросшиеся, что они сами грозили искоренить Церковь, если были сохранены далее.
Устрашенные поэтому цельностью и святостью этого человека, Богом возвышенного на апостольскую кафедру, для того, чтобы освободить народ Израиля подобно другому Самсону, все развращенные священники и те, кто за высокую цену купил у Генриха епископство, сильные своими вотчинами и влиянием при государственных правительствах, восстали во взаимном согласии, заключили договор поразительный своей ненавистью к добродетели, — самой властной из страстей, — применили все ухищрения, какие только может посоветовать самая искушенная зловредность, и в знак единения возгласили девиз «всеобщего долга защищать священные права своего господина». Но какие же права своего господина притязали защищать эти епископы? Может, право совершать симонию и бесстыдно покрывать конкубинат среди духовенства? Но какое же иное право короля Генриха было присовокуплено? Разве Григорий VII выразил когда-нибудь хоть малейшее притязание на какое-либо иное право короля? Разве он требовал чего-либо иного, кроме прекращения торговли епископскими местами, чтобы те не осквернялись недостойными лицами? Лишь для того, чтобы предотвратить полное и немедленное разрушение Церкви, которая, поскольку другие средства уже ничего не значили, а совращенный коварными увещеваниями нечестивых прелатов император становился все хуже, папа отлучил его.
Но не только совращенное духовенство столкнуло Генриха на дно стольких зол, оно лишь удержало его там и помешало окончанию борьбы. Это было естественным: война не может прекратиться, если не побежден враг, а единственным врагом была развращенность и продажность этого придворного духовенства.
Допустим, что Генрих прислушался бы к отеческим и справедливейшим речам главы Церкви, или что он, примирившись с папой в замке Каносса, не примкнул бы к нечестивым епископам, которые пользовались им как щитом для себя и для своих пороков, вовлекая его в свою древнюю непорядочность. Вся эта буря сразу же утихомирилась бы: король, без промедления освобожденный от наказания, остался бы в совершенном мире с Церковью, он сохранил бы за собой царство, а благочестивый понтифик, прижав его к груди со всем отеческим благоутробием, окропил бы его обильными слезами своей чистой радости. Но если война между государством и духовенством, так скоро окончилась бы в самом зародыше, как и соответствовало ее природе, что бы случилось с этими прелатами, погрязшими в симонии и блуде? Они хорошо понимали последствия окончания войны, чувствовали, что бы произошло с их пороками, с их дерзкой и безнравственной жизнью, с богатейшими и дорого купленными бенефициями, с их женщинами, с милостью их государя и раскаявшегося сообщника. Это все объясняет, и показывает более ясную, чем солнце, причину, из-за которой весь этот народ впал в отчаянье, прослышав о примирении Генриха с папой, и прибегнул к самым крайним средствам, чтобы повергнуть короля в грех и заставить его вновь порвать с понтификом и с Церковью.
100. Нужно ли другое доказательство тому, что не права империи были причиной этого злополучного и такого долгого противостояния? Вспомните, что случилось спустя полвека между Генрихом V и Пасхалием II. Этот бессмертный понтифик обнаружил способ выражения (linguaggio), святее и возвышеннее которого в устах любого другого папы из древности не было бы возможным сыскать: он показал своим поведением, что на Петровом престоле никогда не уничтожался апостольский дух, и что у вечного Евангелия Иисуса Христа нет ни вчера ни сегодня. Думаю, что я должен привести подлинные слова примирения с Генрихом V, предложенные этим великим папой, ибо они представляют собой светлый памятник, который свидетельствует, что в Церкви даже в самые бедственные века никогда не может угаснуть то сияние мысли, которое возвышает христианское священство над всеми преходящими высотами и богатствами мира сего, и соделывает его сильным посредством одного лишь слова Божьего. Этот отрывок из Пасхалия II может также показать, насколько великие понтифики познали ту правду, о которой мы непрестанно говорим, то есть о происхождении порабощения и продажности духовенства из вовлечения его в мирские дела. Одним словом, папа с беспримерным великодушием предлагает, чтобы духовенство отказалось от феодов и от всего мирского величия, и чтобы взамен этой жертвы была ему возвращена вся его свобода, — великое предложение, исходя из того плачевного состояния, в которое была погружена Церковь, которое по достоинству еще не оценено писателями церковной истории. Ему еще предстоит воздать должное, и размышления потомков оценят его по достоинству, осветив его как одно из самых блестящих событий в истории Церкви. Однако такая возвышенность и красота предложения папы Пасхалия, достойная апостолов, соделывала его в глазах современников странным и абсурдным: духовенство Германии, услышав его, ожесточилось, восстало против папы, и восстановила против него самого императора, хотя тот, со своей стороны, принял его и подкрепил клятвой. Иного и не следовало ожидать. Вот опять пример того, как прельщение духовенства земными богатствами, по крайней мере, третий раз помешало восстановления мира между священством и империей, а империя вышла из повиновения Церкви, чтобы повиноваться и служить овеявшему ее дымом тщетной лести растленному духовенству, которое, не имея никогда достаточного достоинства и свободы, тем не менее, всегда оказывается способным завладеть ею. Следовательно, империя лишь чистый повод, добавочное условие в великой битве: растленное духовенство искусно достигает привлечения империи на свою сторону, и борется ради себя самого, прикрываясь именем прав империи, и ее руками. Но послушаем Пасхалия.
Он пишет императору следующим образом: «определено установлениями божественного Закона, и запрещено священными правилами, чтобы священники занимались мирскими заботами, или пребывали бы при дворе, если только не заступаются за осужденных и за тех, кому причинена несправедливость. Но в пределах Вашего царства епископы и аббаты настолько заняты мирскими заботами, что не могут избегнуть постоянного посещения двора и совершать военную службу. Служители алтаря стали государственными служащими, получив от монарха города, герцогства, графства, монетные дворы, замки и другие богатства, потребные для служения царству. Отсюда утвердился в Церкви обычай, чтобы избранные епископы не получали рукоположения, прежде чем от руки монарха не были бы облачены инвеститурой. Иногда инвеститурой облекаются и другие, хотя еще живы епископы. Этим злом, и еще другими бедствиями без числа, часто случавшимися по причине инвеститур, были охвачены наши приснопамятные предшественники Григорий VII и Урбан II, которые, созывая частые соборы епископов, осудили эти созданные рукою мирян инвеституры. И если бы имелись духовные лица, которые такими средствами содержали бы Церковь, они должны были бы оставить свои места, а тех, кто облек их инвеститурой, должно было бы отлучить в силу апостольского правила, которое гласит: «если епископ, употребляя мирскую власть, примет во владение Церковь, должен быть извержен, так же и те, кто находится с ним в общении». По этой причине мы повелеваем, чтобы вернулись в тебе, о король Генрих, дражайший наш сын, и государству те монаршие права, которые явно принадлежали государству во времена Карла, Людовика, Оттона и других государей, твоих предшественников. Мы запрещаем под страхом анафемы, чтобы впредь никто из сущих и будущих епископов и аббатов получали королевские права, то есть города, герцогства, маркизаты, графства, монетные дворы, права на налоги, адвокатуры, права на центурии и королевские суды со всем отсюда исходящим, вооруженные отряды и замки. — Постановляем также, чтобы Церкви оставались свободными с их имуществом и наследными владениями, которые никогда не принадлежали королю, как и ты обещал в день твоей коронации всемогущему Господу перед лицом всей Церкви».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Про­исходя­щим из церковной традиции также епископов свободы
Почитает римская церковь епископов справедливости
Говорит флери
Областных епископов