ΛΛΛ     >>>   

Розмини А. О пяти язвах Святой Церкви

Н. Ладариа. На грани богословия и истории
Обзор жизни и деятельности Антонио Розмини Сербати
«О пяти язвах святой Церкви» — история, утопия, пророчество.

Некоторые предварительные замечания, необходимые для прочтения

Глава I. О язве на левой руке святой Церкви, которая есть отделение народа от духовенства во время всеобщего богослужения

Глава II. О язве на правой руке святой Церкви, которая есть недостаточное образование духовенства.

Глава III. О язве на ребрах святой Церкви, которая есть разобщенность епископов

Глава IV. О язве на правой ноге святой Церкви, которая есть назначение епископов, захваченное светской властью

Глава V. О язве на левой ноге: порабощение церковного имущества

Именной указатель

Антонио Розмини Сербати

О ПЯТИ ЯЗВАХ СВЯТОЙ ЦЕРКВИ

Трактат, обращенный к католическому духовенству

Перевод с итальянского, вступительная статья и комментарии Н. Ладариа

Издательство Бакур Сулакаури, Тбилиси 1999

.
5. Творец Евангелия есть Творец человека. Иисус Христос явился, чтобы спасти всего человека — тварь, составленную из тела и духа. Закон благодати и любви должен был, следовательно, войти во владение как духовной, так и телесной частью человеческой природы; поэтому он должен был явиться этому миру в таком виде, чтобы суметь достигнуть подобной цели, и закон этот, так сказать, должен был состоять частью из идей и частью из действий, обращаясь своим властным и в то же время живительным словом к разуму не менее чем к чувству. Потому и овладел он всем человеческим, чтобы и сами сухие кости смогли бы внять воле их Создателя и вернуться к жизни.
6. Еще не было достаточно, чтобы Евангелие охватило всего человека как личность. Благовествование, направленное на спасение всего человечества, не только должно было воздействовать на элементы человеческой природы, но и сопровождать эту природу своим божественным действием, не покидая ее никогда на всем пути развития, и поддерживая ее во всех последующих состояниях, которые та проходила бы, чтобы тяготение и склонность к злу не повлекли бы ее к разрушению, и чтобы ее движением руководил благодетельный закон постепенного совершенствования. Благая весть должна была соединиться с человеческими личностями и вместе с ними развертываться, переходя затем к объединениям, которые те создают. Принеся спасение человеку, она должна была возродить и спасти каждую человеческую общность, семью, народ, человечество в целом. Должна была установить целительные законы для всех этих образований, которые властвуют именем миролюбивого Бога, ибо сообщества есть дело рук человеческих, божественный же закон, царящий и господствующий над человеком, есть природный господин и властитель так же и над делами последнего.
7. Апостолы, просвещенные словом и примером Божественного Учителя, посланные Им научить и крестить народы, предстали пред миром совершить великий труд, и проявили себя облеченными полнотой духа, которая с необходимостью соответствовала этому великому предназначению.
Они не принялись основывать философскую школу. Призывая лишь к этому, апостольская проповедь смогла бы привлечь только малое количество людей, пусть эта школа и учила бы истине. Так произошло со всеми философскими сектами Греции, приток людей, к которым не был особенно большим, несмотря на частичную истину, или наименьшую долю лжи, ими проповедуемую.
Так же и дара говорить на всех языках было бы недостаточно для успеха, ибо любой язык содержит всего лишь различно выраженные данные об идеях, и всегда только об идеях, тогда как человеческая природа желает большего, а именно, реальных действий. И апостолы не струили на человеческий род одни лишь слова, как поступали философы, но дела. В то же самое время, когда пассивной части человеческого разумения открылись светлые истины и глубокие тайны, а также представились для подражания героические примеры из жизни апостолов, эти посланники смогли дать мощный толчок, новое направление и новую жизнь и активной части разумения. Следует отметить, что когда я говорю о делах, которыми глашатаи Евангелия сопровождали и восполняли действенность своих слов, я не намерен указывать на одни лишь знамения, действовавшие на внешнюю природу, и свидетельствовавшие о божественности апостольского служения. Сила, которую проявляли апостолы, и посредством которой они одолевали законы природы в знак почитания и свидетельства проповедуемых истин, имела целью убедить людей, что это учение верно. Но верность учения могла быть доказана и другими способами, а люди могли бы быть убеждены, даже не будучи удовлетворенными ею, ибо, как я уже говорил, если человеческая природа стремится найти истину во взаимоотношениях идей, и не может утешиться, пока не достигнет ее, эта природа побуждается к этому не менее сильным и существенным требованием, чем то, из-за которого непрерывно стремится она найти себе счастье в порядке реальных вещей, к чему и тяготеет по закону своей природы.
8. Были ли эти дела, которыми апостолы подкрепляли высокие слова, обращенные к роду человеческому, ими осуществляемыми добродетелями?
Несомненно, что добродетель есть весьма существенная необходимость для человека, ибо без нравственного достоинства он презирает самого себя. А кто сам себя презирает, не счастлив. Апостолы собственным примером представили взору развращенных грехом людей новое зрелище всех тех добродетелей, которые сами они ранее узрели в Божественном Учителе.
Но чем это могло помочь? Естественная нужда в добродетели была подавлена и задушена в человеке идолопоклонством, искусственным стремлением к мерзости. Добродетели апостольства не извлекли из глубины человеческой природы слово одобрения, ибо эта глубина уже превратилась в бездну, вход в которую подобно грозному Церберу стерегло от проникновения света человеческое растление. Эти добродетели, напротив, наслали на апостолов Божиих гнев и жестокость сынов человеческих, которые насладились и утолили жажду их кровью. Само лицо добродетели было уже забыто людьми, или оставалось знакомо только их ненависти, и даже там, где некоторые имеющие наиболее непорочную волю люди замечали остатки ее красоты, там, где сохранялись еще лучи ее божественной привлекательности, недостижимое совершенство, с которым посланники Христа подвизались в добродетели, не могло не породить в лишенных нравственной силы людях сознание безнадежности в желании получить ее, не могло не повергнуть их в уныние, которое есть дочь отчаянья и мать той мертвой неподвижности, с которой погрязший в разврате человек гасит всякую свою деятельность и успокаивается среди привычных для него пороков. Тем более что в жизни этих новых посланников виделся строй добродетели, который, будучи сверхъестественным, был незнаком человечеству. Сверхъестественные же добродетели могли быть познаны, и оправданы только посредством мудрости, которая начала бы с объявления немощности всего содержания разума, признаваемого человеком за наиболее несомненное из своих преимуществ, благодаря чему он особенно был доволен собой.
9. Итак, ни великие чудеса, ни добродетельные примеры, их сопровождающие, не смогли бы придать евангельскому учению мощь и действенность, достаточную, чтобы пропитать человечество и овладеть его основами и развитием. Эти чудеса имели бы одну только силу доказывать истинность проповедуемых теорий, будучи, сами по себе, бесплодными и недейственными, а погрязшие в пороке люди не смогли и не захотели бы оценить их преимущества, или, в лучшем случае, лишь немногие дивились бы им, тщетно и отчужденно, как порождением необыкновенных существ, недоступных для подражания сообществу смертных. Где же находилось тогда то сокрытое могущество, по действию которого слова апостолов становились более чем просто словами, и поэтому так разнились от речей, произносимых учителями человеческой мудрости? Откуда происходила та спасительная сила, что охватывала всю глубину человека до самого последнего уголка души, и так торжествовала над ним? К каким выдающимся действиям прибегали апостолы, чтобы спасти всего человека, его мыслящую и аффективную части, и подчинить весь мир Кресту?
Для того чтобы познать дела, которыми посланникам Христа было заповедано сопровождать их речи, необходимо вспомнить текст полученного ими задания. Что заповедал им Иисус Христос? — «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Ни один человеческий мудрец не говорил со своими учениками подобным образом. В таком предписании определено все то, что должны были сделать апостолы как по отношению к пассивной части человека, так и по отношению к способности действовать, которой он наделен. Ибо по отношению к разуму, который пассивен, поскольку предназначен принимать истину, было сказано — «научите все народы» — и в то же время, словами «крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» было заповедано возродить волю, в которой заключается вся человеческая деятельность, более того, весь человек. Так было установлено таинство, которое представляет собой дверь ко всем остальным таинствам, и при помощи которого сокрытая в человеке способность искать единого и троичного Бога должна была осуществить обновление земли, воскресить уже угасшее в грехе и навечно погибшее человечество.
10. Следовательно, таинства, и среди них наиважнейшее, то есть таинство, родившееся из жертвоприношения Агнца, Который перед смертью, окормляя апостолов Своей плотью, сказал им — «сие творите в Мое воспоминание», — были теми таинственными обрядами, теми могучими деяниями, которыми апостолы переделали весь мир. И эти таинства были также словами, то есть знаками, но теми словами, которых не имелось у школ эллинской мудрости: были словами, но не теми, что затрагивают лишь телесный слух, ни теми, что только обогащают ум, а словами, которые отворяют воскрешенному сердцу человека бессмертную красоту истины и действительные дары добродетели, раскрывают чувствам Бога, сокрытого, чтобы не оскверниться от соприкосновения с нечистым человечеством. Наконец, они были словами и знаками, но словами и знаками Бога, творившими новую душу внутри ветхой, новую жизнь, новые небеса и новую землю. Одним словом, то, что апостолы приобщили к своей проповеди, было всеобщим богослужением, которое, в основном, заключается в жертве, таинствах и связанных с ними молитвах.
11. Учение, распространяемое вместе с проповедью, было теорией; практическая же сила и способность действовать рождались из культа, откуда человек должен был черпать благодать Всемогущего. Было обычным смешивать эти два слова — «нравственность» и «практика» — и придавать им общее значение, говоря одинаково «нравственная философия» и «практическая философия». Так случилось, что когда философ преподавал предписания нравственности, то тем самым убеждал лишь быть человеком добродетельным; а его последователи, лишь услышав и усвоив определение порока и добродетели, убедили самих себя, что уже содержат в себе добродетель и свободны от пороков. Несчастная гордыня человека! Дьявольская самоуверенность разума, который верит, что всякое благо осуществляется в нем самом, и не знает, что знание это лишь слабая и простейшая основа блага, и что истинное благо принадлежит реальному действию, действенной воле, а не только простому разумению! Эта самонадеянность разума и есть вечный соблазн человечества, продолжающийся по сей день, с той минуты, когда было сказано людям: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги».
12. Между тем, когда Творец человека вознамерился преобразить это свое творение, то не удовольствовался одним лишь сообщением его разуму нравственных предписаний, но также придал его воле практическую способность выполнять их. И если Он прибавил к этой способности внешние обряды, то сделал это, чтобы показать бескорыстность Своего дара человеку. Он пожелал соделать эти обряды также и таинствами, то есть знаками, лишь для того, чтобы согласовать их с природой существа, для чьего спасения они были установлены, и которому, в силу его разумности, подобало, чтобы именно посредством знаков и слов ему были сообщены жизнь и спасение.
13. Благодать, укрепляющая волю, сообщается посредством разума; в этом смысле является разумным чувство, посредством которого христианин ощущает своего Бога, которым он жив и силен в действии. Апостолы и их преемники для того украсили святыми молитвами, чинами, внешними значениями и благороднейшими обрядами немногие установленные Христом таинства, чтобы публичное богослужение Спасителя людей более подобало чести Богочеловека и собранию тех, кто уверовал в Его слово. В этом апостолы следовали примеру их Божественного Учителя, то есть они не учреждали в храме никакой лишенной значения вещи: все должно было возвещать и обозначать высокие и божественные истины, ибо не должно было быть немым и лишенным света правды ни одно действие, совершаемое на богослужении, куда собирались поклоняться и молиться Существу, излучающему способность понимать на разумные создания, и где верховный Разум, приемлющий умное почитание, отмечал Собой, Собой освещал и наполнял жизнью их природу. Обряды, и чинопоследования, которые Церковь собственной властью приобщает к установленной Самим Христом части богослужения, то есть к основанию всего католического культа, не только обладают собственными значениями, как сами Таинства, но и причастны к животворной силе последних, откуда посредством священных истинных значений, сущих в разуме, доходит до сердца укрепляющая добродетель, чтобы возродить в человеке волю к добру.
14. Но следует сделать и другое замечание по поводу христианского культа, введенного одновременно с проповедью христианства. Этот культ, которому Бог придал Свою благодать, с целью побудить людей к исполнению нравственного учения, не был просто зрелищем, предоставленным взору народа, чтобы этот последний стал только зрителем происходящего, и не вступал как вершитель в чинопоследование священнодействия. Несомненно, собрание верующих во Христа могло быть просвещено одним лишь созерцанием совершающегося в Церкви, даже будучи простым зрителем священного представления, и Бог — совершенный властелин Своих даров — смог бы, если пожелал, одному лишь зрелищу совершаемого священниками богослужения придать живоносное влияние Своей благодати. Но Он не пожелал этого, чтобы все наиболее подходящим образом сообразовалось с человеком: пожелал, напротив, чтобы сам народ в храме служил большую часть культа, и чтобы над народом совершались священнодействия, как происходит, когда над ним творятся таинства и церковные требы, и сам народ, соединенный с духовенством посредством разума не менее чем посредством воли и действия, действовал вместе с духовенством, таким же образом, как во всех молитвах, где сам народ молится, отвечает на приветствие и на призвание священника, желает мира его духу, предлагает жертвы, участвует в самом совершении таинства, как, например, при бракосочетании. Одним словом, в Католической Церкви духовенство временами представляет Бога, говоря и действуя над народом от имени Бога; временами же и оно, духовенство, соединяется с народом, и как принадлежащее Главе человечества, будучи членом Его тела, взывает к Богу, ожидая от Него таинственного действия, которое принесло бы с собой духовное исцеление и укрепление. Поскольку же церковное богослужение одно единственное, то оказывается, что народ и духовенство, упорядоченным согласием и в соответствии с разумом вместе совершают одно и то же действие.
15. В Церкви все верующие, духовенство и народ, представляют и составляют то великолепное единство, о котором сказал Христос, говоря: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»; и еще, обращаясь к Отцу: «ясность, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как мы едино». Следует отметить, что это невыразимое единство духа, о котором говорит Христос такими величественными словами, и так на том настаивает, находит свое основание в «ясном свете разума», данного Христом Его Церкви для того, чтобы верующие были одно с Ним, приобщаясь к одной истине, или, скорее, к Нему Самому, чем к истине. Чтобы быть в совершенстве согласными между собой в том, о чем просят у Бога собирающиеся вместе, чтобы умолять Его снизойти к их нуждам, необходимо, или, по крайней мере, весьма полезно, чтобы все слышали и понимали то, о чем говорится в молитвах, которые они совместно воссылают к трону Всевышнего. Это совершенное единство чувств является как бы условием, поставленным Христом культу, который христиане для Него отправляют, чтобы этот культ был приемлем для Него, и Он Сам пребывал бы среди верующих. Достойно внимания то, с какой решительностью выражает Христос это условие или этот закон, который должен отличить истинно христианскую молитву и отделить ее от иудейской, состоявшей в вещественном культе и неявно выраженной вере. Он не удовлетворяется требованием, чтобы верующие в Него молились, собравшись вместе, и в согласии воли, но четко говорит, что желает их единства «во всем, что те у Него просят». Так печется Христос о единстве своих! — о единстве не тел, но умов и сердец, благодаря которому народ Христов всех сословий, собранный у подножья алтаря Спасителя, составляет единую личность и тот Израиль, который, согласно сказанному в Священном писаний, борется и продвигается вперед, как один человек. Но когда же, наконец, сбудется, что весь народ христианский пребудет в согласии, и в совершенном единстве, что он в общности будет исполнять священнодействие, сознавая все, что будет делать, и все, что будет делаться, исполненный единым желанием, целиком включаясь в богослужение не только телесно, но и в совершенном разумении священных таинств, молитв и обрядов, из которых состоит отправление божественного культа? Необходимо, чтобы народ понимал голос Церкви, раздающийся в публичном богослужении, чтобы был он просвещен во всем, что говорится или делается при священном жертвоприношении, при совершении таинств и всех церковных чинов: именно поэтому то, что народ почти отделен и отъединен разумом от молитвенного служения Церкви, есть первая из открытых язв, истекающих живой кровью, на мистическом теле Иисуса Христа.
16. Этим я вовсе не хочу сказать, что если некий христианин, без своей на то вины, не ведает значения церковных обрядов и пребывает без ясного понятия по отношению к тому, что говорится и делается при публичном богослужении, то он не в состоянии свято поклоняться Богу, не может возносить Ему приемлемых молитв. Я хорошо знаю, что «Дух, — как говорит святой Павел, — подкрепляет нас в немощах наших; ибо мы не знаем о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными. Испытующий же сердца знает, какая мысль у Духа, потому что Он ходатайствует за святых по воле Божьей». Известно мне, что глас самих простецов и невежд проникает небеса, если подвигнут Духом. Несчастное человечество, если это было бы не так! Но я лишь намерен утверждать, что после того, как Иисус Христос и Церковь, утвердили богослужение таким образом, что оно содержит слова и знаки, посредством которых происходит общение с христианским народом, а тот отвечает, или принимает действенное участие, то кажется согласным с намерением Христа и Церкви, чтобы народ, вообще говоря, присутствовал и, насколько возможно, разумно участвовал в священнодействии, ибо там, где это осуществится, народ получит большее духовное удовлетворение от священнодействия, воспламенится сердцем, приобретет большее почтение и преданность христианскому благочестию, и более привяжется к духовенству, лучше узнав его достоинства. Следовательно, братская любовь распространится между духовенством и народом, между верующими, составляющими народ Божий, посредством святой любви и религиозных чувств, при помощи духовного общения, в котором все ощущают себя действенно соединенными в одно сердце, в одну семью, отец которой есть Бог. Насколько способствует распространению в сердцах верующих того Духа, Который молится и взывает несказанным гласом! Насколько полезно это сохранению христианского народа в любви к своим учителям во Христе, которые должны вести его по пути к спасению!
17. Много причин было у этого печального и несправедливого разделения, но две из них кажутся основными.
В символах, установленных Христом, и в обрядах, добавленных Церковью, выражено и запечатлено все учение, касающееся как догматики, так и евангельской нравственности, на общем для всех народов языке, то есть на языке знаков, который в видимых представлениях открывает перед взором истину. Но этот почти естественный и всеобщий язык для того, чтобы быть полностью понятым, требует в том, к кому он направлен, заведомое осознание истины, воспоминание о которой он должен вызвать в душе. Таким образом, народ христианский тем менее понимает и усваивает из высокого смысла, выраженного христианским культом, чем менее он просвещен евангельской проповедью. Поэтому Христос пожелал, чтобы научение истине предшествовало священнодействию, и прежде чем сказать апостолам «крестите все народы», сказал им: «научите их». Недостаток полного и жизненного обучения, данного христианскому народу (которому вредит языческий предрассудок, будто полезно держать его в частичном невежестве, или не подпускать к наиболее высоким истинам христианской веры), является первой причиной разделительной стены, вставшей между ним и служителями Церкви.
18. Говорю о полном и жизненном обучении, ибо вещественное обучение преобладает в наше время, может быть, как ни в какое другое. Катехизис на памяти у всех: катехизисы содержат догматические формулировки, окончательные высказывания, наиболее простые, наиболее точные, к которым объединенный труд всех учителей Церкви на протяжении многих веков с дивной остротой понимания и, более всего, с помощью Духа Святого, говорящего в Соборах и всегда присутствующего в рассеянной по всему миру Церкви, свел все христианское учение. Такая краткость и такая точность, несомненно, являются прогрессом; слово выражает истину и только истину; надежный путь намечен, идя по нему, преподаватели могут без особой на то подготовки наполнять слух верующих наиболее сокровенными и величественными догматами. Но является ли преимуществом то, что сами преподаватели христианских истин сами могут быть освобождены от глубокого изучения этих догматов? Если им облегчено вещать точные формулы верующим, которых они обучают, разве тем самым облегчено вхождение этих формул также и в их собственный разум? Разве легче доходят эти формулы до их собственного сердца, достичь которого возможно лишь через разумение? Сокращение учения, совершенствование облекающих его высказываний, их сведение к последней догматической ясности и, в особенности, к неподвижному фиксированию и, так сказать, к единственности разве сделало эти высказывания также более доступными для общего понимания? Разве нет оснований подозревать обратное, а именно, что разнообразие и множество высказываний есть наиболее подходящее средство для введения во множество душ понятия об истине, ибо одно высказывание поясняет другое, и форма, неприемлемая для одного слушателя, прекрасно соответствует другому. Одним словом, призванием на помощь всего, так сказать, изобилия божественного языка не испытываются ли все пути, не используются ли все входы, через которые слово достигает души слушателя? Разве не правда, что одно единственное неподвижное высказывание лишено не только движения, но и жизни, и оставляет в недвижимости не только разум, но и сердце слушающего? Разве не верно, что преподаватель, произносящий непонятное для него самого, каким бы тщательным не был он в дословном повторении того, что получил в другом месте, извергает устами холод и вместо теплых лучей распространяет оледенение среди окружающих? Слова и предложения, чем они совершеннее и полнее, тем более нуждаются в помощи разумения, чтоб достигнуть самой его глубины, и более требуют мудрых объяснений, поэтому для большинства они оказываются, как питательный хлеб для младенческого желудка, который не переваривает его не размягченным и не накрошенным. Те, если угодно, несовершенные формулы, которые некогда использовались для преподавания христианских догматов, имели, возможно, в своем несовершенстве то преимущество, что не сообщали роду человеческому полную и концентрированную истину, но разбитую на части, а пространная речь смягчала недостаток высказываний, если таковой имелся, склеивала и соединяла частицы истины, расчлененные лишь во внешнем выражении, так что сама истина склеивалась и сама собой собиралась воедино в умах и душах, куда проникала, сама себя созидая и восполняя. Несомненно, истина не может действовать в душах, если вместо нее удовлетворимся ее мертвым изображением, словами, которые ее выражают хоть и точнейшим образом, но точность которых вряд ли вызывает нечто большее, чем раздражение слухового чувства, ибо слова эти застревают и умирают в ушах. Справедливо, что когда допускают отрока к великим тайнам Церкви, то заботливо спрашивают у него, знаком ли он с основными церковными таинствами. Он наизусть отвечает формулировки, и это свидетельствует о его знании. Однако весьма сомнительно, чтобы отрок, произносящий на память слова катехизиса, понимал в них хоть немногим более того, кто ни разу о них не слыхал. Но что же? Разве введение нового катехизиса принесло более ущерба святой Церкви, чем преимущества? Было бы странным, если бы таковым оказался итог учреждения, так много обещавшего, когда оно рассматривалось само по себе. Но надо сказать по поводу этих дивных компендиумов христианского учения то же самое, что апостол говорил о законе Моисея, что «закон свят, и заповедь свята и праведна и добра», и что он «добр, если кто законно употребляет его». Недостаток, стало быть, в человеке, а не в вещи. Использование современного катехизиса, само по себе, есть великолепное изобретение, которое должно было появиться в Церкви по закону развития, коему подчинены все человеческие дела, поддержанные христианством. Это забота духовенства: у него будет спрошен отчет о добре и зле, порождаемых этим и другими дивными учреждениями, которыми Святой Дух непрерывно обогащает Церковь, утвержденную Словом и которые, мертвые сами по себе, от мудрости и умения духовенства ждут своей жизни.
19. Но не одни лишь обряды говорят христианам. К языку действий, к зримым знакам Христос, учредивший культ, и сама Церковь прибавили еще и слышимые знаки, то есть произнесенное голосом слово, которое с необходимостью должно было изменяться в соответствии с многообразием народов. Однако против этого препятствия к непосредственному общению Провидение снарядило Римскую империю, которая, составив из бессметного множества наций одну общность, донесла латинский язык почти до пределов земли. Так народы, призванные к Евангелию, обрели общее наречие, благодаря которому они понимали слова, сопровождающие и объясняющие таинства и обряды. Именно по этой причине слова являются формой таинств, ибо Христос хотел самыми определенными из всех знаков наиболее ясным образом говорить с человеческим разумом, и, говоря с ним, мистически действовать. Для этого было необходимо, чтобы сила таинств не зависела лишь от веществ, используемых при их совершении, которые сами по себе изменчивы, немы и не выражают ничего определенного. Слово же, напротив, изъясняет разумению применение вещества и цель, с которой то используется, и, таким образом, разумение обретает ясность по отношению к представленным ему вещам и силу, посредством благодати, которая сопровождает священный обряд. Не следует думать, что благодать таинств задерживается по причине невежества тех, кто получает его, не понимая значения священных слов, ибо таинства действуют ex opere operato: но кто понимает значение, может лучше сотрудничать с самой благодатью. В дальнейшем войны и смешение народов изменили их наречия. Язык Церкви, таким образом, уже давно перестал быть языком народов, и народ, по причине этого огромного изменения, очутился во тьме, отделенный разумением от той Церкви, которая продолжала говорить с ним, о нем и ради него; и которой он не может ответить лучше, чем изгнанный на чужбину странник, внемлющий одним лишь совершенно для него бесполезным и лишенным значения звукам.
20. Эти два бедствия — снижение жизненно важного обучения, и выход латинского языка из повседневного употребления — обрушились на народ христианский одновременно и по одной и той же причине, а именно, из-за нашествий, которые северные варвары предприняли на южные страны. Общество было пропитано язычеством и его духом; христианское учение восторжествовало к тому времени лишь в личностях. Даже обращение цезарей в христианство было только приобретением отдельных личностей, влиятельных, но все же личностей. В судьбах христианства, которому подчинено все, было написано, что слово Христа должно было проникнуть в общество, что оно должно было судить науки и искусства, рассудив прежде людей, что каждая культура, каждый расцвет человечества, каждая общественная связь произросли заново лишь из него. Следовательно, Провидение приговорило к разрушению античное общество, и сдвинуло его с основания. Чтобы привести в исполнение эту анафему, орды варваров, ведомые Ангелами Господними, чередуясь и накладываясь друг на друга, не только разрушили Римскую империю, но и смели ее руины. Так была приготовлена свободная земля для великого здания нового общества верующих. На самом деле, в истории человечества средние века являются пропастью, отделяющей два мира, — античный и новый, — которые не имеют между собой общего более чем два разделенных бескрайним океаном континента. На весах божественной мудрости, два бедствия, — невежество и потеря церковного языка, — постигшие тогда народ верующих, весили меньше, чем благо, которое эта мудрость узрела в решительном разрушении общественных установлений и обычаев идолопоклонства. И этим суровым приговором Всевышний ускорил пришествие на лицо земли нового общества, крещенного кровью и возрожденного словом Бога живого.
21. Но если из-за этих двух бедствий Бог попустил, чтобы Церковь была уязвлена столь глубокою язвою разделения народа христианского и духовенства во время всеобщего богослужения, разве неизлечима эта язва? Разве справедливо, что этот народ, бывший во времена Господа не только зрителем, но и по большей части вершителем, ныне почти должен ограничиваться лишь материальным присутствием? Говорю «почти», ибо слишком трудно для народа с уже огрубленным разумением участвовать в обрядах, которым он уже не принадлежит, и которых не понимает. И это его отвращение к посещению христианских церквей становится потом несправедливой причиной, из-за которой человеческая нечестивость толкует в таком странном и далеком от истины смысле compelle intrare, сказанное Спасителем.
Если народы и племена были сотворены доступными для оздоровления, то еще более излечимы недуги Церкви; мне кажется клеветой на ее божественного Творца думать, что Тот, Кто молился Своему Небесному Отцу: «соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты мне дал, чтобы они были едино, как и Мы», мог бы допустить, чтобы между народом и духовенством такое длительное время существовала разделительная стена, и чтобы все, что говорится во время совершения священных таинств, было полно притворства; мог бы допустить, что народ, ради которого воплотился свет Слова, и который сам возродился служением Слову, присутствовал бы на великих действах этого служения так, как присутствуют статуи и колонны храмов, глухим к голосу, обращенному к нему матерью Церковью в наиболее величественные мгновения, когда она говорит и действует в лице и действе Церкви; и чтобы духовенство, отгороженное от народа на неимоверную, недоступную высоту, выродилось бы в патрициат, в обособленное сообщество, оторванное от остального общества, наделенное собственными интересами, своими законами и обычаями: ибо таковыми являются плачевные последствия, казалось бы, небольшой причины, которой неуклонно подлежит духовенство, ныне лишь вещественно предстоящее народу, а на деле отсутствующее в великой, то есть народной общности верующих.
22. Но если язва излечима, какое должно быть оздоровительное средство? И кто его наложит?
Хотя мы изложили недостатки, вызванные тем, что в народе прекратилось понимание латинского языка, нашему духу чужда мысль, что священную литургию подобает перевести на народные языки. Не только Латинская Церковь, но и Греческая и Восточные Церкви неизменно сохранили богослужение на древних языках, на которых оно было написано, и божественная мудрость способствует Католической Церкви, как в ее догматических и нравственных решениях, так и в дисциплинарных распоряжениях. Полностью примыкая к этой мудрости, мы признаем, что недостаток непонятного для народа языка священнодействий возмещен некоторыми преимуществами, и что перевод священных обрядов на народные языки, принес бы с собой более сильные неудобства, и это средство было бы хуже самого недуга. Преимущества сохранения древних языков, в основном, следующие: представление древними литургиями неизменности веры; объединение многих христианских народов в одно служение, с одним и тем же языком, яснее дает ощутить единство и величие Церкви, и их собственное взаимное братство; присутствие в древнем почти что небесном и сверхчеловеческом языке чего-то почтенного и таинственного, ибо и у язычников почитались древние языки, неизменно сохраняемые в их религиозных церемониях и торжественных молитвах; распространение чувства доверия в том, кто умеет молиться теми же словами, которыми на протяжении веков молились Богу бесчисленные святые люди и наши отцы во Христе; выработанная трудами святых приспособленность древних языков к подобающему выражению всех священных таинств. Неудобства, которые вызвал бы перевод богослужения и церковных молитв на народные языки, кроме потери вышеуказанных преимуществ, в основном, следующие: существует огромное множество народных языков, стало быть, кроме неимоверного труда, было бы введено огромное разделение среди народов, и уменьшилось бы то единство и согласие, которое мы так желаем, и намереваемся внедрить при помощи этой книжки; современные языки изменчивы и непостоянны, поэтому пришлось бы притязать на почти непрерывные изменения в священнодействиях, атрибутом которых является постоянство; поскольку многие изменения невозможно непрерывно и должным образом проверять, в опасности оказалась бы сама вера; народ, ревностный к единообразию и постоянству священного культа, к которому он привык с детства, опечалился бы, ибо изменение культа показалось бы ему изменением самой религии; современные языки не всегда находятся в состоянии, подходящем для выражения всего религиозного, что выражают древние языки, приспособленные к тому духом христианства и трудами святых. Я здесь не перечислил все преимущества древних языков, ни все неудобства языков современных; однако высказал уже достаточно, чтобы полностью доказать, что для предотвращения ущерба, нанесенного отделением духовенства от народа в богослужении, нельзя прибегать к средству введения в Церковь других языков, отличных от тех, которые освящены вековым применением, ибо это средство, как мы уже сказали, было бы хуже самого недуга.
23. После исключения этого пути остаются только два выхода: один — возможное поощрение занятий латинским языком, распространение его среди наибольшего числа верующих, к чему улучшение методов его преподавания, облегчающее и сокращающее изучение, будет весьма полезным; другой — преподать христианскому народу тщательное объяснение богослужения, вводя обычай, чтобы грамотные христиане (а все должны бы быть грамотными) присутствовали на богослужении, держа в руках специальные книжки, в которых содержался бы народный эквивалент того, что в Церкви говорится по латыни.
Но кто же, спрашиваем мы, применит это спасительное средство? Духовенство. Только католическое духовенство способно сначала приготовить лекарство, а потом достичь исцеления язвы, на которую мы указываем. На его устах лежит слово жизни, Христос его утвердил на спасение человечества, оно есть соль, оно есть свет, оно есть всеобщий лекарь.
Что же мешает скорейшему применению этого средства?
Это происходит по вине другой язвы святой Церкви, которая кровоточит не менее первой, а именно по вине недостаточной образованности самого духовенства.

 ΛΛΛ     >>>   

С 312 года епископ александрии египетской
Обозначили две собственно епископские обязанности этими словами nos ve
Юлиан померий
Толковавший церковную традицию наиболее глубоко
Лойола И. Духовные упражнения истории католицизма