<<<     ΛΛΛ     >>>   

Баптисты, утверждающие, что христианин не может лишиться спасения, коль скоро он уже "спасен", видят целый ряд мест, которые, по их мнению, совершенно ясно учат о вечном спасении. Например: "...ибо дары и призвание Божий непреложны" (Рим. 11, 29); "Овцы Мои слушаются голоса Моего, и Я знаю их, и они идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей" (Ин. 10, 27-28). Но когда баптисты встречают стихи, из которых следует, что спасение может быть утрачено, — такие, например, как "праведность праведника не спасет в день преступления его" (Иез. 33, 12) или "претерпевший же до конца спасется" (Мф. 10, 22; ср. также Мф. 24, 13; Откр. 2: 7, 11, 17, 26; 3: 5, 12; 21, 7), тогда они начинают использовать "ясные" места для объяснения "неясных". Методисты, считающие (совершенно справедливо), что человек может потерять спасение, если он отвернется от Бога, не находят такие места неясными и, напротив, рассматривают вышеприведенные тексты, используемые баптистами для доказательства истинности своего учения, в свете других отрывков, которые им кажутся ясными. И таким образом методисты и баптисты перебрасываются цитатами из Библии, удивляясь, как это другие не видят того, что им самим кажется очевидным.

Чтобы не потонуть в море субъективных мнений, протестанты стали хвататься за любую "соломинку", имеющую объективный характер. По мере того как шло время и множились разделения, протестанты все чаще стали обращаться к "науке", посредством которой протестантские ученые надеялись согласовать различные толкования Библии. Этот "научный" подход, который получил преобладание в протестантской библеистике (а в этом столетии стал главным и в библеистике римско-католической), обычно называется историко-критическим экзегезисом. Начиная с так называемой эпохи просвещения, когда многим стало казаться, что наука способна разрешить все мировые проблемы, протестантские ученые стали применять философию и методологию светских наук к богословию и Библии. Они занялись изучением Библии, исследуя всевозможные ее аспекты: историю ее написания, дошедшие до нашего времени рукописи, библейские языки и т.д.

Обращаясь со Священным Писанием как с археологической реликвией, эти ученые пытались проанализировать каждый его фрагмент, каждую "косточку", применяя новейшие методы и приемы, какие только могла предложить наука. Честно говоря, необходимо признать, что на этом пути было получено много полезных результатов. К сожалению, подобная методология иногда приводила к ошибкам в серьезных, фундаментальных вопросах; однако она была окружена такой аурой "научной объективности", что многие до сих пор находятся под ее очарованием. Поэтому следует подробнее рассмотреть вышеуказанный метод, проанализировав его философский базис.

Подход №4 — Историко-критический экзегезис

Подобно всем другим протестантским подходам, этот метод также пытается толковать Библию, игнорируя церковное Предание. Хотя и не существует какого-либо особого протестантского экзегезиса, в конечном счете уповается на то, что "Писание должно говорить само за себя". Конечно, ни один христианин не смог бы возражать против того, что говорит Священное Писание, если бы оно действительно, согласно этим методам, "говорило само за себя". Однако проблема состоит в том, что ученые, берущие на себя смелость быть библейским рупором, пропускают текст Писания сквозь фильтр своих исходных протестантских предпосылок. Претендуя на объективность, они тем не менее толкуют Священное Писание в соответствии со своим преданием и своими догмами (будь то фундаменталисты-рационалисты или рационалисты либеральные). Чтобы охарактеризовать деятельность протестантских ученых, позволю себе перефразировать высказывание Альберта Швейцера: в поисках смысла Библии они заглянули в бездонный колодец и создали по этому поводу огромное количество блестяще написанных томов, но, к сожалению, в том колодце они увидели лишь собственное отражение. Ошибка протестантских ученых (как либералов, так и консерваторов) — в том, что они — в соответствии с большей или меньшей степенью своей одиозности — применили эмпирическую методологию к области богословия и библейских исследований. Когда я пользуюсь термином "эмпирический", я употребляю его в широком смысле, имея в виду рационалистическое и материалистическое мировоззрение, овладевшее многими умами на Западе и, подобно раковой опухоли, продолжающее распространяться по всему миру. Позитивистские системы (одной из которых и является эмпиризм) пытаются опереться на какое-то "определенное" знание [11]. Эмпиризм, строго говоря, есть вера в то, что всякое знание основано на опыте и можно знать с определенностью только те вещи, которые устанавливаются посредством научного наблюдения. Рука об руку с методами научного наблюдения и опыта выступает принцип методологического скепсиса, первым примером которого явилась философия Рене Декарта, который начал с утверждения, что все во вселенной может быть подвергнуто сомнению за исключением нашего собственного существования, и на этой единственной непререкаемой истине ("я мыслю, следовательно существую") пытался построить свою философскую систему. Реформаторы вначале довольствовались положением, что Библия является фундаментом, на котором покоятся богословие и философия; но по мере того как набирал силу гуманистический дух Просвещения, протестантские ученые обратили свои рационалистические методы на саму Библию, пытаясь выяснить, что можно из нее извлечь с их помощью.

Представители либеральной теологии завершили этот труд и, отбросив все, что только было возможно, остались лишь при своих собственных мнениях и чувствах в качестве основы веры.

Консервативные протестанты, к счастью, были гораздо менее последовательны в своем рационалистическом подходе и таким образом сумели сохранить в своей среде почтение к Священному Писанию и веру в его богодухновенность. Тем не менее их подход (даже у наиболее убежденных фундаменталистов) все еще существенно коренится в том же рационализме, что и у либералов. Первый тому пример можно найти у фундаменталистов-диспенсационалистов, придерживающихся детально разработанной теории, полагающей, что на различных исторических этапах Бог обращается с человеком по-разному в зависимости от периода, так называемой "диспенсации" (соответствующей определенному договору Бога с человеком). История человечества заключает в себе следующие периоды: Адамов, Ноев, Моисеев, Давидов и т.д. В этом есть определенная доля истины, но далее эта теория учит, что в настоящее время мы находимся в периоде, отличном от новозаветного, и поэтому, хотя в эпоху Нового Завета и совершались чудеса, сейчас они уже не совершаются. Это очень интересная точка зрения, позволяющая фундаменталистам (при отсутствии прочного базиса в виде Священного Писания) не отрицать библейских чудес и одновременно быть эмпириками в повседневной жизни. Таким образом, хотя на первый взгляд кажется, что рассмотрение этого подхода представляет лишь академический интерес и не имеет ничего общего с реальной жизнью среднего протестанта, фактически даже обычный среднеблагочестивый консервативный протестант-мирянин неизбежно оказывается под влиянием такого рода рационализма. Глубокая ошибочность этого, так называемого "научного", подхода к Священному Писанию состоит в неправильном применении предпосылок эмпиризма к изучению истории, Писания, богословия. Эмпирические методы тогда дают хорошие результаты, когда корректно применяются к естественным наукам; но когда используются там, где они неприменимы — например, при изучении истории (которая не может быть повторена и не поддается экспериментальной проверке), они не могут дать каких-либо положительных результатов [12]. Ученым еще предстоит изобрести "телескоп", способный проникнуть в духовный мир. Однако протестантские богословы уже сейчас утверждают, что в свете науки существование бесов или сатаны не подтверждается. Но где тому доказательства? Даже если бы сам сатана предстал перед эмпириком с вилами в руках и в кроваво-красном плаще, последним это было бы аккуратно объяснено таким образом, который бы не противоречил его мировоззрению. Хотя такие эмпирики и гордятся своей открытостью к правде и истине, на деле же они ослеплены собственными исходными предпосылками до такой степени, что не могут видеть ничего, идущего вразрез с их моделью действительности. Последовательное применение эмпиризма поставило бы под сомнение любое знание (включая и сам эмпиризм и его методы), но эмпиризму позволяется его сторонниками быть непоследовательным, "потому что его безжалостное искажение человеческого опыта создает ему такую высокую репутацию научной строгости, что его престиж не позволяет увидеть дефекты его фундамента" [13]. Связь между крайностями, к которым пришли современные либеральные протестантские ученые с одной стороны, и более консервативные фундаменталисты — с другой, неясна для многих и менее всего видна консервативным фундаменталистам. Хотя эти "консерваторы" считают себя оппозиционерами по отношению к протестантскому либерализму, они тем не менее по сути используют те же самые методы при изучении Писания, что и либералы, а вместе с этими методами проявляются лежащие в их основе философские предпосылки, о которых консерваторы говорят неохотно. Таким образом, различие между либералами и консерваторами фактически не есть различие в исходных предпосылках, а скорее проявляется в том, насколько далеко они заходят в своих логических заключениях, отправляясь от общих предпосылок. Подобно гадаринским свиньям, они — все вместе — очертя голову, несутся к краю пропасти; хотя либералы, возможно, уже переступили через этот край, в то время как консерваторы пока двигаются в том же направлении, но еще не зашли столь далеко.

Те протестантские общины, которые сейчас рукополагают в церковные служители гомосексуалистов, столетие назад считались консерваторами; более консервативные деноминации идут по тому же пути.

Если бы протестантский экзегезис был истинно научным, как он сам себя аттестует, он бы приводил к согласованным результатам. Если бы его методы были просто определенными "техническими" приемами, не опирающимися ни на какие предпосылки, то не имело бы значения, кто их использует, — они всегда приводили бы к одним и тем же результатам. Но что мы видим при ближайшем рассмотрении теперешнего состояния протестантских библейских исследований? По оценке самих "экспертов", протестантская библейская наука испытывает кризис [14]. Действительно, этот кризис, возможно, лучше всего иллюстрируется признанием известного протестантского ученого, специалиста по Ветхому Завету, Герхарда Газеля (в его обзоре истории и текущего состояния богословия Ветхого Завета): в семидесятые годы нашего столетия возникло пять новых богословии Ветхого Завета и "ни одно из них не согласуется по подходу и методу ни с каким другим" [15]. И правда, удивительно (если принять во внимание высокий научный уровень протестантских библейских исследований), что для любого набора заключений почти по любому вопросу можно найти добротное научное обоснование. Другими словами, вы можете прийти к любому желательному для вас выводу, и всегда найдется какой-нибудь доктор философии, который будет его защитником. Следовательно, здесь нет ничего общего с такими науками, как, скажем, математика или химия! А значит, мы имеем дело со сферой знания, которая претендует на то, чтобы быть объективной наукой, но которая фактически является псевдонаукой, скрывающей в своих недрах большое разнообразие взаимно противоречивых философских и богословских точек зрения. До тех пор, пока ученые не изобретут инструментов, пригодных для исследования Бога, объективное научное богословие или толкование Библии невозможно. Нельзя утверждать, что в протестантских библейских исследованиях нет ничего поучительного или полезного; но протестантские методы изучения Библии, заключенные в стандартные формы историко-лингвистического подхода, оперирующие какими-то туманными "технологиями" и отраженные зеркалами псевдонауки, являются одновременно продуктом и подспорьем протестантских богословских и философских предпосылок — и, как шланги от насоса, заполняются тем, что в них накачивается [16]. С субъективностью, превосходящей самые спекулятивные методы фрейдистских психоаналитиков, протестантские ученые намеренно подбирают факты и свидетельства, соответствующие своим взглядам, и затем начинают (причем выводы существенно предопределены исходными предпосылками) применять свои методы к Священному Писанию, не переставая считать себя при этом беспристрастными учеными [17]. И поскольку современные университеты не присуждают степени доктора философии тем, кто лишь просто констатирует очевидную истину, эти ученые стараются превзойти друг друга, выдвигая все новые и новые, самые невероятные теории. И в этом сама сущность ереси: нововведения, самонадеянность и самообман.

Православный подход к Священному Писанию

Когда, по Божьей милости, я обрел православную веру и исцелился от вышеописанной богословской "шизофрении", покинув Содом, когда огонь и сера уже пожирали его, у меня не было желания оглядываться, чтобы бросить на него прощальный взгляд. Но, к сожалению, я обнаружил, что протестантские методы и предпосылки сумели затронуть своим влиянием некоторые круги даже внутри Православной Церкви. Причина, как было сказано выше, заключается в том, что протестантский подход к Священному Писанию заявляет себя как наука и поэтому некоторым православным ученым кажется, что они оказывают Церкви большую услугу, вводя этот ошибочный подход в наши семинарии и приходы. Но в этом нет ничего нового; так всегда действовала ересь, желая обмануть верных. Как сказал св. Ириней, когда в свое время повел атаку на ереси: "При этом они нарочно искусными оборотами слов увлекают простых людей к пытливости, а между тем губят этих несчастных, не могущих отличить ложь от истины, возбуждая в них богохульные и нечестивые мысли... Ибо заблуждение не показывается одно само по себе, чтобы, явившись в своей наготе, оно не обличило само себя, но, хитро нарядившись в заманчивую одежду, оно достигает того, что по своему внешнему виду для неопытных кажется истиннее самой истины" [18].

Во избежание ошибок и недоразумений, я прямо заявляю, что православный подход к Священному Писанию не основывается на объективном научном исследовании; его понимание Священного Писания не покоится на новейших археологических данных, но коренится в особых взаимоотношениях с Автором Писания. Православная Церковь есть Тело Христово, столп и утверждение истины, и одновременно является орудием, посредством которого Бог (руками его членов) писал Священное Писание, и средством, с помощью которого Бог сохранил Писания. Православная Церковь правильно понимает Библию, потому что существует единое живое Предание, идущее еще от Адама и сквозь все времена дошедшее до современных ее членов во плоти. То, что это истина, не может быть доказано в лаборатории; убежденность в этом дается Святым

Духом и опытом жизни Бога в Церкви. Здесь протестант задаст вопрос: а кто может доказать, что православное Предание правильное и что вообще существует какое-либо правильное предание? Прежде всего надо сказать, что протестантам необходимо хорошенько изучить историю Церкви, столетие за столетием, а не перескакивать, как они это делают, от Деяний апостолов сразу же к протестантской Реформации. Тогда они узнают, что существует только одна Церковь и что таковыми всегда, с самого начала, были самопонимание Церкви и ее вера. Никейский символ четко выражает эту веру: "Верую... во едину, святую, соборную и апостольскую Церковь". Это утверждение, которое признается почти всеми протестантскими исповеданиями, никогда не истолковывалось в смысле существования некоей невидимой Церкви, члены которой не могут прийти к взаимному согласию ни по одному пункту своего учения. Соборы, установившие этот символ (так же как и канон Священного Писания), анафематствовали тех, кто был вне Церкви, будь то еретики, как монтанисты, или раскольники, как донатисты. Они не говорили: "Мы не согласны с учением монтанистов, но они такая же часть Церкви, как и мы". Наоборот, монтанисты были исключены из церковного общения до тех пор, пока они не захотят вернуться в Церковь и не будут вновь приняты через святое крещение и миропомазание (в случае еретиков) или только миропомазание (в случае раскольников) (II Вселенский Собор, Правило VII). Запрещалась даже — и запрещается до сих пор — совместная молитва с теми, кто находится вне Церкви (Апостольские правила XLV, XLVI). В отличие от протестантов, провозглашающих героями тех, кто порывает с одной группировкой и создает другую, свою собственную, в Древней Церкви подобная вещь считалась одним из самых тяжких грехов. Как предупреждал св. Игнатий Антиохийский (ученик апостола и евангелиста Иоанна): "Не обольщайтесь, братья мои! Кто следует за вводящим в раскол, тот не наследует Царствия Божия. Кто держится чуждого учения, тот не сочувствует страданию Христову" (К Филадельфийцам 3, 5).

Протестантское движение было вызвано к жизни папскими злоупотреблениями; но до тех пор пока латиняне не порвали с православным Востоком, этих злоупотреблений не было. Многие современные протестантские богословы недавно вновь обратились мыслью к первому тысячелетию "неразделенного христианства", постепенно начиная открывать для себя то великое сокровище, которое было утрачено Западом (в результате чего многие из них становятся православными) [19]. Очевидно, что справедливо одно из следующих трех положений:
1. Правильного предания не существует, врата ада одолели Церковь и таким образом Евангелия и Никейский символ веры ошибочны.
2. Истинная вера заключена в папстве, с его меняющимися или вновь вводимыми догматами, которые определяются непогрешимым наместником Христа.
3. Православная Церковь есть единственная Церковь, которая была основана Христом и сохранила в целости и неповрежденности Апостольское Предание.

Таким образом, перед протестантами стоит следующий выбор: релятивизм, римский католицизм или православие.

Большинство протестантов, из-за того что их основной богословский принцип, признающий "только одно Писание", смог привести лишь к разъединению и спорам, давно отказалось от идеи подлинного христианского единства; утверждение, что истинная вера может быть только одна, воспринимается ими как смешная гипотеза. Когда они сталкиваются с такими строгими положениями относительно Церкви, как вышеприведенные, они, как правило, возмущаются и обвиняют в отсутствии христианской любви. Оказавшись вне подлинного единства, они стремятся создать единство ложное, под видом современной ереси экуменизма, в которой осуждаются лишь те вероисповедания, которые претендуют на исключительное обладание Истиной. Но здесь действует не любовь, как ее понимает Церковь, а гуманистическая сентиментальность. В основу же церковного единения положена любовь. Христос пришел не для того, чтобы учредить новую философскую школу, но, как Он Сам сказал, Он пришел, чтобы создать Свою Церковь, и врата ада не одолеют ее. И это новое общество, называемое Церковью, представляет собой "не механическое объединение внутренне разделенных личностей, а единение органическое" [20]. Это церковное единство возможно лишь благодаря новой жизни, подаваемой Святым Духом и мистически укорененной в жизни Церкви. "Христианская вера соединяет верных со Христом и таким образом составляет из них всех единое стройное тело. Христос творит сие тело, каждому сообщая Себя и Духа благодати ему подавая действенно, осязательно... Если будет порвана связь с телом Церкви, то отдельная личность, обособившись и замкнувшись в своем себялюбии, лишена будет благодатного воздействия Святого Духа, живущего в Церкви" [21].

Церковь едина, ибо она есть Тело Христово, и разделить ее онтологически невозможно. Церковь едина, так же, как едины Христос и Бог Отец. Хотя эта концепция единства кому-нибудь может показаться несущественной, тем, кто испытал ее опытно в жизни, войдя в ее реальность, она таковой не кажется. И хотя это может показаться кое-кому слишком жестким и неприемлемым, такова церковная реальность, и она "требует от каждого большого самопожертвования, смирения и любви" [22]. Наша вера в единство Церкви имеет две стороны. Это и историческое единство, и единство, существующее в настоящем времени. Это значит, в частности, что когда, например, умерли апостолы, они не оторвались от церковного единства. Они по-прежнему являются частью Церкви в не меньшей степени, чем когда входили в нее во плоти. Когда мы совершаем евхаристию в любой поместной Церкви, мы совершаем ее не одни, а вместе со всей Церковью, пребывающей как на земле, так и на небе. Святые на небесах даже ближе к нам, чем те люди, которых мы можем видеть или до которых можем дотронуться. Таким образом, в Православной Церкви нас учат не только те люди во плоти, которых Бог поставил нас учить, но и все церковные учители, пребывающие на небе и на земле — св. Иоанн Златоуст является учителем в нашей теперешней жизни в не меньшей степени, чем ныне живущий епископ, а фактически даже в большей. Это влияет на наш подход к Священному Писанию таким образом, что мы не толкуем его, полагаясь только на свои силы (2 Пет. 1, 20), но делаем это вместе со всей Церковью. Такой подход был сформулирован в классическом определении св. Викентия Леринского: "Если писанное Слово Божие свято, всесовершенно и всегда вполне вразумительно при снесении одних мест его с другими, то какая же надобность присоединять к нему еще авторитет церковного его разумения? Священное Писание, по самой его возвышенности, не все понимают в одном и том же смысле, но один толкует его речения так, другой иначе; так что почти сколько голов, столько же, по-видимому, можно извлечь из него и смыслов. А потому-то и совершенно необходимо, при таком множестве бесчисленно-разнообразных изворотов заблуждения, направлять нить толкования пророческих и апостольских писаний по норме церковно-вселенского их понимания. В самой же вселенской Церкви всеми мерами надобно держаться того, во что верили повсюду, во что верили всегда, во что верили все; потому что то только в действительности и в собственном смысле есть вселенское, как показывает и самое значение этого слова, что, сколько возможно, вообще все обнимает. А этому правилу мы будем, наконец, верны при том единственном условии, если будем следовать всеобщности, древности, согласию. Следовать всеобщности значит признавать истинною только ту веру, которую исповедует вся Церковь на всем земном шаре; следовать древности значит ни в каком случае не отступаться от того учения, которого несомненно держались наши св. отцы и предки; следовать, наконец, согласию значит в самой древности принимать те только вероопределения и изъяснения, которых держались все или, по крайней мере, почти все пастыри и учители" [23].

Данное определение "вселенскости" (кафоличности) четко формулирует положения, составляющие глубокую тайну нашей веры. Возникает естественный вопрос: "Каким образом мы можем знать, в чем состоит истинная апостольская вера, когда мы сталкиваемся с различными от нее отклонениями?" Этот вопрос стоял перед Церковью еще с апостольских времен, и на него пытались ответить великие учители веры. Вопрос уже сам в себе содержит ответ: мы узнаем отклонения по той причине, что они суть отклонения.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Каждая из них претендует на исключительно правильное понимание библии