Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
- Очень хорошо, - радостно ответил он и достал с полки огромную бутыль с заспиртованными экспонатами. - Возьмите вот эту рыбу, - продолжал он, - мы называем ее гемюлон. Рассмотрите ее хорошенько, а затем я задам вам несколько вопросов. Сказав это, профессор вышел, но через несколько секунд вернулся и стал мне объяснять, как нужно обращаться с заспиртованными экспонатами. - Тот, кто не умеет обращаться с заспиртованными экспонатами, - начал он свою речь, - не может быть натуралистом. Я положил рыбу на небольшой поднос и случайно пролил немного спирту из бутылки, стараясь плотно закрыть ее пробкой. В те времена еще не было удобных стеклянных посудин с плотными крышками. Заспиртованные экспонаты держали в обычных бутылках, закрываемых огромными корковыми пробками, которые были наполовину съедены насекомыми и покрыты толстым слоем пыли. Энтомология, по которой я хотел специализироваться, была намного чище, чем ихтиология. Экспонат профессора Агазиса был помещен на самое дно бутылки, чтобы предотвратить инфекцию, и спирт, пролитый мною из бутылки, имел очень неприятный запах. Я изо всех сил старался не показать своего отвращения. Я пытался не обращать внимания на пролитый спирт, как будто это была простая вода. Я также старался скрыть чувство разочарования, вызванное тем, что мне, горячему поклоннику энтомологии, предложили заняться какой-то рыбой. Когда я возвратился домой, вся моя одежда издавала неприятный запах и никакой одеколон не помогал. В течение десяти минут я рассматривал эту злополучную рыбу. Затем я попытался найти профессора, но его нигде не было. Когда я вернулся в лабораторию после безуспешных поисков профессора, моя рыба совсем высохла. Я стал поливать ее спиртом, стараясь придать ей прежний вид. Это небольшое приключение несколько отвлекло меня, но потом я снова вперил глаза в моего немого соседа. Прошло полчаса, затем час, затем еще час... Я начал испытывать отвращение к этой рыбе. Я поворачивал ее и так и этак, разглядывал ее голову и хвост, и в конце концов мне это надоело. Я рассматривал ее с хвоста до головы, затем с головы до хвоста, рассматривал снизу и сверху, но ничего особого не увидел. Мне было просто противно. В конце концов, я решил, что нужно пообедать, сунул рыбу назад в бутыль и ушел на целый час. Вернувшись в лабораторию, я узнал, что профессор Агазис приходил, но затем снова ушел, и что он будет отсутствовать несколько часов. Другие студенты были очень заняты, так что я не мог ни с кем поговорить. В конце концов, мне не оставалось ничего другого, как снова заняться этой идиотской рыбой. Я не мог пользоваться ни увеличительным стеклом, ни другими приборами. Все что у меня было - это две руки, два глаза и рыба. Я попробовал пальцами пощупать ее зубы, а затем посчитать луску, но убедился, что это бесполезное занятие. Неожиданно меня осенила мысль, что надо поместить рыбу назад в бутыль и рассмотреть ее там. И, действительно, я смог обнаружить некоторые детали, которых не замечал раньше. На этом занятии и застал меня профессор. - Очень хорошо, - сказал он, - держать карандаш в руке - это один из лучших приемов изучения заспиртованных образцов. Я рад, что вы держите бутыль закрытой и что образец находится в спирте. - Ободрив меня, он добавил: "А теперь расскажите, что вы заметили". Он внимательно выслушал мой рассказ о жабрах, мясистых губах, открытых глазах, спинных и грудных плавниках и о многом другом. Когда я окончил, он сделал вид, что ожидает продолжения рассказа, но, убедившись, что мне больше нечего сказать, с разочарованием произнес: "Вы не проявили достаточной наблюдательности, - а затем более серьезно добавил, - вы не заметили одну из самых главных отличительных черт любого животного, которое находится у вас перед глазами, как эта рыба. Смотрите еще! Смотрите еще!" - и он снова оставил меня одного. Я был обижен. Я был подавлен. Рассматривать снова эту противную рыбу?! Я постарался успокоиться и приступил к своему занятию с желанием выполнить поставленную передо мной задачу. Теперь дело пошло лучше, я открывал одну особенность за другой. Вскоре я убедился, что профессор был действительно прав; я многого не заметил в первый раз. Время летело быстро, и войдя снова в лабораторию, профессор сразу же спросил: "Вы обнаружили эту черту?" - "Нет, - ответил я, - но зато нашел много такого, чего не заметил раньше". - "Это уже хорошо, - ответил профессор, - однако, сейчас мне некогда вас выслушать, оставьте эту рыбу и идите домой. Завтра утром вы придете и, не глядя на рыбу, расскажете мне все, что вам удалось заметить". Еще того не легче. Теперь я должен буду всю ночь думать об этой проклятой рыбе, ища наиболее характерную ее черту. Не видя ее и не имея перед глазами сделанных записей, я должен буду рассказать профессору все то, что мне удалось обнаружить до настоящего момента. Ко всему прочему у меня была плохая память. В тот вечер я шел домой подавленным и угрюмым. Утром сердечное приветствие профессора успокоило меня. Казалось, ему хотелось не меньше, чем мне самому, чтобы я поскорее увидел то, что видит он. "Вы, наверное, имеете в виду, - сказал я, - что рыба обладает симметрией и парными органами?" Он с радостью ответил: "Конечно, конечно!" После этого он с увлечением, как он и всегда это делал, рассказал мне о том, что я должен делать дальше. "Продолжайте смотреть на рыбу", - сказал он снова и оставил меня одного. Через час с лишним он вернулся и выслушал меня. "Хорошо, очень хорошо, - повторял он. Но это еще не все, постарайтесь увидеть больше". Три долгих следующих дня я должен был смотреть все на ту же рыбу и ни на что другое, и не пользоваться никакой помощью. "Смотри, смотри, смотри", повторял вновь и вновь профессор. Это был лучший урок, который мне удалось когда-либо получить. Он оказал огромное влияние на всю мою последующую учебу. Это стало ценным наследием, полученным мною, как, впрочем, и многими другими, от профессора Агазиса. Без этого наследия мы не смогли бы стать тем, чем стали. Мы не смогли бы приобрести его никаким другим путем. Поэзия прежде всего обращает внимание на чувства человека |
|
|
|
|
