<<<     ΛΛΛ     >>>   

Можно молчать во дни печальные великого поста. Но как молчать на Пасху? Как сдержать или брезгливо отбросить слова, идущие «от избытка сердца»? Да, чем больше человек ощущает глубину духа — тем больше уходит от внешних форм в безмолвие. Но после безмолвия написаны «Троица» Рублева, псалмы Давида, акафист Божией Матери.

По сути апофатическое, отрицающее богословие переходит в положительное тогда, когда задает себе вопрос Августина: «Что же люблю я, любя Тебя?» 13.

Уже вернувшись в мир обыденного опыта, человеческое сердце вспоминает о пережитом и в привычном мире испытующе подходит ко всему и спрашивает:

«Это с тобой я встретилось? Это в тебе причина моей тогдашней радости и теперешней неполноты?».

По глубокому замечанию В. Блейка, «ни один человек не может прямо от сердца говорить правду» 14. Кроме сердца, для со-общения требуется еще что-то: в том числе и слова, и некоторая филологическая воспитанность, советующая облекать переживаемую правду в слова именно такого круга, а не другого.

Откровение даст опыт Богопросвещенности, но — кроме редких случаев Боговдохновенности — оно не дает в придачу слова, необходимые для оформления этого опыта. Слова буквально приходится подбирать на улице. «Кто говорит,

9 Иванов В. Г., Гершензон М. Переписка из двух углов. М., 1991. С. 4.

10 Св. Василий Великий. Творения. Сергиев Посад, 1892. Ч. 6. С. 44.

" Бахтин М. М. Философия поступка/Философия и социология науки и техники. 1984—1985. М., 1986. С. 114.

12 Иванов В., Гершензон М. Переписка из двух углов. М., 19*91. С. 23.

13 Августин. Исповедь//Богословские труды (в дальнейшем—БТ). М., 1978. № 19. С. 162.

14 Цит. Мамардашвили М. Метафизика А. Арто//Литературная Грузия. Тбилиси, 1991. № 1. С. 190. тот кроме имен, взятых с предметов видимых, ничем иным не может слушающим изобразить невидимого»,— объясняет неустранимую немощь богословского языка преп. Ефрем Сирии 15.

Слова обступают память человека, пытающегося ословесить свой опыт. И у каждого слова есть свой «горизонт смыслов». Никакое слово само по себе, в своей отдельности и привычности не может точно попасть в цель, но многими словами можно — в порыве именующей любви — окружить тайну словами, ближе всего прикасающимися к ней. Наши «всеобщие» понятия слишком обширны, грубы и неточны, чтобы дать определения единичного бытия. В нашем мире нет слов, которые были бы приспособлены исключительно для приложения к Богу. Каждое из наших «пещерных» (в платоновском смысле) понятий мы привыкли видеть «ярлычками» на предметах нашего мира. И если слишком прямолинейно поставить знак равенства между любым из наших человеческих понятий и Богом — то Абсолют окажется вмещенным в ряд «денотатов», привычных для данного понятия. Бог не может быть категорией, Он вне нашего категориально-абстрагирующего мышления. Он единичен. Через различение вид-класс Его определить нельзя.

Но есть области бытия и жизни, где Он касается нашего мира и опыта — это граничные соприкосновения и может описывать богословие. Среди тех смыслов, которые в своем горизонте несет каждое слово богословия, оказывается некий, который не кажется слишком кощунственным, когда сквозь него пытаются опознать Творца.

Отсюда, с одной стороны, понято «многословие» молитв (когда новых и новых образов, слов и сравнений не хватает, чтобы передать чувства благоговения перед, например, тайной Богоматеринства, как в Акафисте). С другой — понятно, где же искать непосредственный предмет богословия.

Мы говорили о том, что Бог познается по своим действиям. Но любое действие свидетельствует не только о том, откуда оно исходит, но и о том, кто или что его воспринимает, в чем это действие отпечатывается. И если богословие возможно только потому, что Бог воз-действует на человека, то, значит, вопрос богословия есть вопрос о человеке.

«В человеке я вижу загадку богословия»,— писал константинопольский патриарх св. Фотий 16. Бог способен к бытию вне Себя Самого. «Он повсюду и не только рядом с нами — Он в нас»,— по слову христианского апологета 2-го века Минуция Феликса 17.

Бог касается человека — и человек меняется. Отсюда происходят два важных следствия. Первое — в Традиции совершается не передача рассказов об этом преображении, а передача самого преображения. Как бы ни были важны эти рассказы, но, по слову преп. Максима Исповедника — «Важнее быть, чем знать» 18. И второе — вхождение в традицию означает не сужение опыта человеческой мысли, познания и творчества, а, напротив, его принципиальное расширение.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Христиане могли бы устранить львиную долю нападок на себя
Человек научается быть таким
Та особенность церковной истории
Не перед выходом на проповедь христос говорит на час сей Я