<<<     ΛΛΛ     >>>   

Все это для современной мысли стало совершенно чуждо. Возмещение ("искупление") может еще значить что-то в рамках конфликтов между людьми и погашения долга вины, мешающего человеческим взаимоотношениям, но его не могут перенести на отношения между Богом и человеком. Это, конечно же, в большой степени результат того, что наши представления о Боге стали неясны, и мы приблизились к деизму. Теперь уже никто не может себе представить, что оскорбления со стороны людей могут ранить Бога, а тем более - что из-за них может стать необходимым искупление, подобное совершившемуся на Кресте Христовом. То же самое относится и к замещению одного другим: это вообще нам теперь непонятно - наши представления о человеке стали для этого слишком индивидуалистичны. Поэтому в основе кризиса литургии лежит изменившееся представление о человеке. Чтобы его преодолеть, недостаточно просто банализировать литургию и превратить ее в обычное собрание для братской трапезы. Но как уберечься от этих заблуждений? Как вновь открыть смысл того великого, что содержится в средоточии Креста и Воскресения? В конечном счете - не путем построения теорий и ученых размышлений, но лишь через обращение, через радикальную перемену жизни. Но можно выделить некоторые обстоятельства, способные открыть путь к этой перемене сердца, и здесь я хотел бы выдвинуть ряд предложений, разбив их на три стадии.

4. Любовь - сердце жертвоприношения

Первый этап, подготовительный, должен дать ответ на вопрос о сущностном смысле слова "жертвоприношение". Обычно люди думают, что жертвоприношение это уничтожение чего-нибудь ценного с человеческой точки зрения; уничтожая ценности, человек хочет посвятить их Богу, чтобы совершить символическое признание Его власти. На самом же деле уничтожение не чтит Бога. Бога нельзя почтить, убивая животных или делая еще что-нибудь подобное. "Если бы Я взалкал, то не сказал бы тебе, ибо Моя вселенная и все, что наполняет ее. Ем ли Я мясо волов и пью ли кровь козлов? Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои", говорит Господь Израилю в Псалме 49(50):12-14. В чем же, в таком случае, состоит жертвоприношение? Не в уничтожении, не в каких-нибудь предметах, а в изменении человека. В том факте, что человек подчиняется Богу. Он подчиняется Богу, когда становится любовью. "Поэтому истиной жертвой бывает всякое дело, которое совершается нами из желания быть в святом общении с Богом", - говорит Августин.

Пользуясь этим ключом, взятым из Нового Завета, Августин интерпретирует ветхозаветные жертвоприношения как символы, указующие на сие жертвоприношение в собственном смысле этого слова, и вот почему, говорит он, богослужение должно было трансформироваться, и символ уступить место реальности. "Все, что различным образом предписано было насчёт жертв в скинии или храме, - все это служило для обозначения любви к Богу и ближнему" ("О граде Божием", X, 5). Но Августин знает также, что любовь становится истинной лишь тогда, когда ведет человека к Богу и, следовательно, к его подлинной цели; лишь она одна может также и принести единство в среду самих людей. Поэтому понятие жертвоприношения относится к общине, и первое определение, данное Августином, расширяется последующим: "Весь этот искупленный град, т. е. собор и общество святых, приносится во всеобщую жертву Богу тем великим Священником, Который принес и самого Себя" (там же, X, 6), и, проще: "Сами мы составляем... жертву", и снова: "Мы многие составляем одно тело во Христе. Вот жертва христианская!" (там же, X, 6). Жертвоприношение состоит, повторим мы, в процессе трансформации, в подчинении человека Богу, в его теоисисе, как сказали бы Отцы, или, если выражаться более современным языком, в устранении различия - в союзе между Богом и человеком, между Богом и творением: "Бог все во всем" (1Кор 15:28).

Но как происходит этот процесс, обращающий нас в любовь и во единое тело со Христом, делающий нас единым с Богом; как случается упразднение различия? Здесь существует, прежде всего, четкая граница между религиями, основанными на вере Авраама, с одной стороны - и, с другой, иными религиозными формами, подобными тем, что мы находим, в частности, в Азии, и основанными, вероятно, на азиатских традициях в плотиновском духе неоплатонизма. Там единство означает освобождение в той степени, в какой имеется в виду самоощущение конечной личности, которая в конечном счете видится лишь фасадом; растворение личности в океане чего-то совершенно иного, которое, по сравнению с нашим миром фасадов, есть ничто, являющееся, однако же, единственным истинным бытием. В христианской вере, дающей завершение вере Авраама, единство понимается совершенно иначе: это союз любви, в котором различия не уничтожаются, а преображаются в высшую форму единства тех, кто любит друг друга, подобно как это происходит - архетипически - в Троичном Единстве Бога. Тогда как, например, для Плотина конечность это отпадение от единства и, так сказать, зародыш греха, а следовательно - и всякого зла, христианская вера рассматривает ее не как отрицание, а как творение, плод божественной воли, создающей Себе свободного партнера, которого нужно не уничтожить, а привести к наиболее полному виду, который должен вложить себя в свободный акт любви. Различие не устраняется, а становится средством высшего единства. Эта философия свободы, лежащая в основе христианской веры и отличающая ее от азиатских религий, включает и возможность обратного. Зло это не просто отпадение от бытия, это последствие злоупотребления свободой. Путь единства, путь любви, следовательно - путь обращения, путь очищения: он принимает очертания Креста, он проходит через Пасхальную тайну, через смерть и воскресение. Ему нужен Посредник, Который, Своей Смертью и Своим Воскресением становится для нас путем, приводит нас всех к Себе и этим нас довершающий (Ин 12:32).

Оглянемся же на то, что сказали. В своем определении - жертвоприношение есть любовь - Августин верно подчеркивает фразу, которую в разных вариантах можно найти и в Ветхом, и в Новом Завете, а он цитирует по книге пророка Осии: "Я любви хочу, а не жертвы"* (Ос 6:6; св. Августин, "О граде Божием", X, 5). Но эти слова не просто противопоставляют нравственный дух и богослужение - тогда христианство свелось бы к морализму. Они относятся к процессу, выходящему за рамки моральной философии - к процессу, инициатором которого является Бог. Он Один может поставить человека на путь к любви. Только лишь любовь, которою любит Бог, позволяет возрастать нашей любви к Нему. То, что нас любят - процесс очищения и преображения, в котором мы открываемся не только Богу, но и друг другу. У инициативы Бога есть имя: Иисус Христос, Бог, Сам ставший Человеком и отдавший Себя нам. Вот почему Августин может подвести всему итог, говоря: "Мы многие составляем одно тело во Христе. Вот жертва христианская! Это-то Церковь и выражает известным для верующих таинством алтаря, которым показывается ей, что в том, что она приносит, приносится она сама" (там же, X, 6). Всякий, кто это понял, не будет больше считать, будто говорить о жертвоприношении мессы по меньшей мере амбициозно, а то и ошибочно. Напротив: если мы этого не помним, то теряем из виду величие того, что дарует нам Бог в Евхаристии.

5. Храм новый

Теперь я хотел бы упомянуть - и снова очень кратко - два других подхода. Мне кажется, важное указание дается в сцене очищения храма, особенно в той форме, которую передал нам евангелист Иоанн. Он, собственно, доносит до нас фразу Иисуса, которая у синоптиков звучит лишь в рассказе о суде над Ним, из уст лжесвидетеля и в искаженном виде. Реакция Иисуса на торговцев и меняльщиков в храме была направлена, в том числе, и против принесения в жертву животных, которое там совершалось, а значит - против существовавшей формы богослужения и формы жертвоприношения вообще. Вот почему - вполне обоснованно - компетентные иудейские власти спросили Его, каким знамением Он оправдывает свои действия, которые невозможно было истолковать иначе, нежели направленные против закона Моисеева и священных предписаний Завета. На это Иисус отвечает: "Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его" (Ин 2:22). Теперь нам понятно, что храм был упразднен в момент распятия Иисуса: согласно Иоанну, Он был распят в тот самый миг, когда в храмовом святилище забивали пасхальных агнцев. Миг, когда Сын становится агнцем, то есть добровольно приносит себя Отцу и, следовательно, нам, кладет конец старым богослужебным предписаниям, которые могли быть лишь символами истинных реалий. Храм "разрушается". Отныне Его воскресшее тело - Он Сам - становится истинным храмом человечества, в котором происходит поклонение в духе и истине (Ин 4:23). Но дух и истина это не абстрактные философские категории - Он Сам есть истина, а дух - это Дух Святой, от Него исходящий. Здесь также становится совершенно ясно, что богослужение не заменяется нравственной философией, а прекращается древнее богослужение, с его заменами и часто трагическими недопониманиями, поскольку сама реалия проявляется в новом храме: воскресший Христос, привлекающий нас к Себе, преображает нас и объединяет с Собою. Снова ясно, что Евхаристия Церкви - говоря словами Августина - это таинство истинного жертвоприношения, священный знак, в котором происходит обозначаемое.

6. Жертвоприношение духовное

Наконец, я хотел бы столь же кратко очертить и третий путь, позволяющий яснее понять, как происходит переход от богослужения замены, то есть принесения в жертву животных, к истинному жертвоприношению, к общности с жертвой-Христом. Пророки, жившие до изгнания, нередко порицали храмовое богослужение в самых жестких словах, которые первомученик Стефан, к ужасу книжников и храмовых священников, повторяет в своей великой речи, цитируя, прежде всего, стих из книги Амоса: "Приносили ли вы Мне жертвы и хлебные дары в пустыне в течение сорока лет, дом Израилев? Вы носили скинию Молохову и звезду бога вашего Ремфана, изображения, которые вы сделали для себя" (Ам 5:25-26, Деян 7:42-43). Эта критика, звучавшая из уст пророков, заложила духовное основание, давшее Израилю возможность преодолеть тяжелые времена после разрушения храма, когда богослужение стало невозможно. В эту пору Израиль обязан был глубже и по-новому понять, что есть суть богослужения, искупления, жертвоприношения. В период эллинистической диктатуры, когда Израиль вновь лишился храма и жертвоприношения, в книге Даниила звучит такая молитва: "Мы умалены, Господи, паче всех народов... и нет у нас в настоящее время ни князя, ни пророка.... ни всесожжения, ни жертвы, ни приношения, ни фимиама, ни места, чтобы нам принести жертву Тебе и обрести милость Твою. Но с сокрушенным сердцем и смиренным духом да будем приняты. Как при всесожжении овнов и тельцов и как при тысячах тучных агнцев, так да будет жертва наша пред Тобою ныне благоугодною Тебе; ибо нет стыда уповающим на Тебя. И ныне мы следуем за Тобою всем сердцем и боимся Тебя и ищем лица Твоего" (Дан 3:37-41).

Так постепенно вызрело понимание того, что молитва, слово, человек молящийся и сам становящийся словом - это истинное жертвоприношение. Борьба Израиля могла здесь войти в плодотворный контакт с исканиями эллинистического мира, который и сам пытался найти способ уйти от богослужения замены, от принесения в жертву животных, чтобы обрести богослужение в собственном смысле этого слова, подлинное поклонение, подлинное жертвоприношение. Этот путь привел к идее logike tysia - жертвоприношения [состоящего] в слове - которую мы встречаем в Новом Завете в Рим 12:1, где апостол увещевает верующих предоставить самих себя "в жертву живую, святую, благоугодную Богу": это то, что называется logike latreia, божественная служба по слову, в которой участвует разум. То же самое, в другой форме, мы находим в Евр 13:15: "Итак будем через Него [Христа] непрестанно приносить Богу жертву хвалы, то есть плод уст, прославляющих имя Его". Многочисленные примеры из Отцов Церкви показывают, как эти идеи развивались и становились точкой соприкосновения между христологией, верой в Евхаристию и претворения Пасхальной тайны в экзистенциальную практику. В качестве иллюстрации приведу несколько строк из Петра Хризолога (хотя имеет смысл прочесть всю эту его проповедь целиком, от начала до конца):

"Странное это жертвоприношение, когда тело приносит себя без тела, кровь без крови! Прошу вас, говорит апостол, милостью Бога принести себя в жертву живую.

Братия, жертвоприношение это вдохновлено примером Христа, принесшего Свое Тело, дабы люди могли быть живы... Стань, человече, стань жертвою Богу и Его священником... Бог ищет веры, а не смерти. Обета твоего Он жаждет, а не крови твоей. Рвение радует Его, а не убиение".

Здесь тоже речь идет о чем-то совершенно отличном от простого морализма, поскольку человек берется во всей целостности его существа: жертвоприношение в словах - то есть греческие мыслители уже связали его с logos, с самим словом, показывая, что жертвоприношение молитвы должно быть не просто словами, а претворением нашего существа в logos, нашим союзом с ним. Богослужение требует, чтобы мы стали существами слова, чтобы мы подчинились творящему Разуму. Но здесь снова ясно, что этого мы не можем сделать сами по себе, и кажется, что все опять закончится бесплодно - так будет до дня, когда Слово придет, когда придет истина, Сын, когда Он станет плотью и возьмет нас с Собою в Исход Креста. Это истинное жертвоприношение, преображающее в жертву нас всех, то есть объединяющее нас с Богом, делающее из нас существ, Богу подчиненных, воистину утверждено и основано на историческом событии, но располагается не в прошлом, у нас за спиной - напротив, оно становится для нас современным и доступным в общине верующей и молящейся Церкви, в ее таинстве: вот каков смысл понятия "жертвоприношение мессы".

ЯЯ уверен, что ошибка Лютера состояла в неверной идее историчности, в плохом понимании единства. Жертвоприношение Христа находится не в прошлом. Оно затрагивает все времена и происходит для нас в настоящем. Евхаристия - не просто распространение чего-то, приходящего из глубины времен, а скорее присутствие Пасхальной тайны Христа, Который превосходит и объединяет все эпохи. Если в Римском каноне упоминаются Авель, Авраам и Мельхиседек - упоминаются среди тех, кто служил Евхаристию, то это потому, что мы убеждены: также и в них, великих жертвователях, Христос шел через время, или, лучше сказать, они в своем поиске приближались ко встрече со Христом. Богословие Отцов, кроющееся в этом каноне, не отрицает тщетность и недостаточность дохристианских жертвоприношений, но канон включает имена Авеля и Мельхиседека, "святых язычников", в тайну Христа. Здесь - и то, что все, бывшее прежде, недостаточно и подобно тени, но и то, что Христос привлекает всех к Себе, что даже и в языческом мире есть предуготовление к Евангелию, что даже несовершенные элементы могут вести ко Христу, как бы ни нуждались они в очищении.

7. Христос - главное действующее лицо литургии

И вот к какому выводу меня это приводит. Богословие литургии означает, что Бог через Христа действует в литургии, и что мы не можем действовать иначе, как через Него и с Ним. Сами по себе мы не способны построить дорогу к Богу. Путь этот не открывается, если только Сам Бог не становится путем. И снова, пути человеческие, к Богу не ведущие, не есть пути. Богословие литургии означает, далее, что в литургии Сам Логос говорит с нами; и не только говорит - Он приходит с Телом и Душою, с Плотью и Кровью, с Божеством и Человечеством, чтобы объединить нас с Собою, чтобы соделать нас "единым телом". В христианской литургии присутствует вся история спасения, даже больше - вся история человека, ищущего Бога, и вот - он находит. Христианская литургия есть литургия вселенская - она охватывает все творение, которое "с надеждою ожидает откровения сынов Божиих" (Рим 8:19).

Тридентский Собор не ошибся - он опирался на прочное основание Традиции Церкви. Его стандарты по-прежнему достоверны. Но мы можем и должны понимать глубже, черпая из сокровищницы библейского свидетельства и из веры Церкви всех веков. Есть верные признаки, позволяющие надеяться на то, что возрожденное, углубленное понимание Тридентского Собора могло бы быть доступно, особенно - через посредничество Восточных Церквей, и христианам-протестантам.

Одно должно быть ясно: литургия - не площадка для экспериментов с богословскими гипотезами. В последние десятилетия идеи специалистов слишком поспешно входили в литургическую практику, часто проходя мимо внимания церковных властей, "благодаря" усилиям комиссий, которым удавалось распространить на международном уровне свое "понимание момента" и превратить его в обязательные для всех правила литургической деятельности. Литургия черпает свое величие из того, что она есть, а не из того, что мы из нее сделаем. Наше участие, конечно же, необходимо, но как средство нашего смиренного вхождения под сень духа литургии и служения Тому, Кто есть ее главное действующее лицо: Иисусу Христу. Литургия - не выражение самоощущения общины, которое, в любом случае, нечетко и изменчиво. Это откровение, принимаемое в вере и молитве, и мера ее - вечная вера Церкви, в которой принимается откровение. Формы, которые придаются литургии, могут различаться в зависимости от места и времени, как различны и сами обряды. Но важна связь с Церковью, которая, со своей стороны, объединена верою с Господом. Послушание веры обеспечивает единство литургии, превосходящее границы места и времени. Почувствуем же единство Церкви - Церкви, в которой родина нашего сердца.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Жертвоприношение