<<<     ΛΛΛ   

Не нужно быть тонким знатоком латинской экзегезы, чтобы указать источник, из которого Рабан черпал вдохновение, когда размышлял о символическом значении поля. Опытный толкователь Писания и Отцов Церкви Рабан следовал устоявшейся традиции, восходящей к евангельской притче о сеятеле, в которой Христос связал воедино образы поля и мира ("Поле есть мир." Мтф. 13,38). Этой традиции еще до Рабана отдали дань несколько поколений авторитетных западных экзегетов, использовавших мотив поля как мира при толковании самых разных богословских сюжетов. "Мир, который чаще всего сравнивают с полем," - пишет Амвросий Медиоланский в комментарии на Евангелие от Луки. "Земля Божья, поле Божье - есть Церковь Божья," - отмечает Проспер Аквитанский в комментарии на Псалмы. Среди ранних латинских писателей, в сочинениях которых появлялась тема поля как мира, такие разные авторы, как Коммодиан, Новациан, Блаженный Иероним, Паулин из Нолы, Фауст из Реи, Кассиодор.

Если в сочинении Рабана символическое значение поля прописано явно (что определено самим характером его трактата, посвященного изложению различных естественных явлений и их аллегорическому истолкованию), то реконструкция "горней" составляющей аграрной тематики в землемерно-геометрических текстах IX в. требует дополнительных усилий. Дело в том что средневековые авторы обычно воздерживаются от изложения мотивов, которыми они руководствовались при составлении своих трактатов. Им чужды проявления внешней рефлексии относительно создаваемого текста. Это замечание относится и к составителям землемерно-геометрических рукописей. В отличие от энциклопедии Рабана, эти тексты не содержат прямых указаний на то, что источником вдохновения для их создателей служат библейские образы. Геометрические рукописи лишены пространных рассуждений о смысле землемерно-геометрической символики; их основное содержание носит подчеркнуто "технологический" характер. Однако кроме собственно дисциплинарных частей античного происхождения эти тексты содержат большое количество более поздних вставок. Эти вставки, ничего не дающие для понимания "позитивного" содержания трактатов, - Н. М. Бубнов называл их "отсебятинами" - обычно расцениваются лишь как свидетельства скудности раннесредневековой мысли. Напрасно. Именно эти фрагменты, отличающиеся чрезвычайно эмоциональной риторикой, неожиданными ходами в истолковании терминов, приводящими в недоумение исследователей, и являются теми смысловыми хрящами, которые соединяют землемерно-геометрические тексты в единое целое, не позволяя им распасться на огромное число бессвязных фрагментов. И именно в этих вставках можно различить аллегорические мотивы, позволявшие средневековому читателю переключаться с технических подробностей римского землемерия на темы духовного характера. Смысловым центром этой аллегории и являлась символическая трактовка поля как мира.

Несколько примеров послужат иллюстрацией этого тезиса.

Выше мы указывали на то, что средневековые авторы нередко наделяли Господа теми атрибутами, которые древние приписывали верховному богу языческого пантеона Юпитеру. Среди многих оснований для подобного "делегирования полномочий" было то, что римляне считали Юпитера ответственным за перенесение на землю установленного им на небе порядка. Речь идет о создании на римском поле квадратной сетки сакральных границ, повторявшей аналогичную структуру границ на небесном своде. Последняя находила применение в религиозной практике ауспиций (гаданий по полетам птиц). Сходная сетка наносилась на печень жертвенных животных, по которой также проводились гадания (гаруспиции). Что касается римских землемерных текстов, то тема границы во всех ее сложных технических, юридических и, разумеется, религиозных аспектах (в том числе связанных с перенесением небесного порядка на землю) была подробно разработана.

В IX в. на страницах землерно-геометрических рукописей римского происхождения происходит следующая метаморфоза. Образ Юпитера, освящающего незыблемость пограничных камней (termini), соотносится с образом Христа, приносящего на землю "мир разграничения" (pax terminationis). На одной из первых страниц землемерной рукописи, созданной ок. 820 г. (и еще одной, производной от нее) компилятор вставляет маленький фрагмент, рассказывающий о том, что "до Юпитера" не было принято устанавливать границы на поле. Античные корни этого фрагмента очевидны, ибо тема установки границ Юпитером - один из топосов латинской литературы (ср. Вергилий, "Георгики" I. 125 или Сенека, "Федра" 527). За этим фрагментом следует набор римских землемерных текстов, никак не проявляющих своего аллегорического значения. Однако ближе к концу рукописи посреди чисто технического текста, посвященного типам и виду пограничных камней, появляется глосса, принадлежащая перу христианского компилятора, конец которой по своей стилистике напоминает апостольские послания: "Ибо земля определена под небесной осью. Евангелие от Матфея, святой Петр, святой Павел, святой Лаврентий, святой Иоанн евангелист, Христос сын Божий, через которого сошел на землю мир разграничения, [который] заповедал хранить границы ..." Вырванная из контекста неведомого богословского произведения (и потому труднопереводимая), эта короткая глосса недвусмысленно свидетельствует о том, какие ассоциации возникали у переписчика при компилировании землемерного текста. Совершенно очевидно, что путешествуя по лабиринтам римской практики межевания (технические подробности которой в раннем средневековье едва ли кто мог понять), неизвестный компилятор посчитал своим долгом, помимо передачи исторических сведений о полях и границах, указать и на символику поля. За пол века до того, как ученый Рабан в "De universo" продемонстрировал арсенал аллегорий, скрывающихся за фасадом вполне светских фрагментов исидоровых "Этимологий", неизвестный монастырский компилятор, связанный узами жанровых ограничений, не допускавших пространного комментирования переписываемых фрагментов, попытался путем короткой (стилистически корявой) вставки выразить то, что волновало его при чтении старого римского текста. За рутинной практикой установки границ он прозревал образы небесного порядка.

В связи с темой поля как мира особенно симптоматичным следует признать одновременное вхождение исидорова фрагмента "О полях" в состав каролингских геометрий и в "De universo" Рабана. В геометрических рукописях этот фрагмент служил идеальным дополнением к текстам римского землемерного корпуса (Исидор обладал удивительной способностью втиснуть огромное количество фактической информации в несколько строк); в "De universo" тот же фрагмент был отправной точкой интеллектуального странствования по смысловым значениям поля. Таким образом, для читателей геометрических рукописей, знакомых с содержанием трактата Рабана (а он был очень популярен), глава "О полях" могла служить своего рода знаком, приглашавшим к переключению внимания с деталей римской землемерной практики на экзегетическую проблематику.

В контексте влияния образа поля как мира может быть также понят такой феномен как "сублимация" землемерных терминов, происходившая за счет символического обобщения их значений. Например, аграрный термин "место (на поле)" в контексте "Первой геометрии" псевдо-Боэция приобрел символическое значение части земли, с указанием на то, совершенная форма последней, включая разбиение на части, обязана своим происхождением Господу. Другой технический термин "земельное владение" (fundus) путем легкого глоссирования превращался в некое подобие субстанции, в которой "располагаются меры всех вещей". Одновременно этот термин смыкался по смыслу с однокоренным техническим термином fundamentum (основание, фундамент), имеющим в христианской экзегезе богатейшую традицию символического истолкования.

Эти факты свидетельствуют о том, что компиляторы раннесредневековых землемерно-геометрических рукописей пытались выстроить серию намеков на возможное символическое истолкование их содержания. Происходило это неявно, как бы исподволь. Пожалуй, лишь однажды, некто Гиземунд, составитель оригинальной испанской компиляции "Искусство геометрии", повествующей, на самом деле о землемерии, прямо ратовал за то, чтобы при изложении землемерных вопросов, не ограничиваться чисто технической стороной дела, оставляя задачу символического истолкования грядущим поколениям. Аргументируя свой призыв, он отметил, что "для созерцания высшей реальности недостаточно силы зрения, на которую опирается геометрия (геометрией Гиземунд называет землемерие - Е.З.)."

* * *

Анализ геометрических флорилегий раннего средневековья показывает, что их стилистика формировалась под воздействием определенного "социального заказа", в неявном виде сформулированного практиками библейской экзегезы. Ценность геометрического флорилегия, составленного в монастырском скриптории и служившего целям преподавания дисциплин квадривия в монастырской же школе, в значительной степени определялась не столько его математическим содержанием, сколько теми возможностями, которыми геометрический текст обладал с точки зрения толкования Писания. По-видимому, именно этим обстоятельством объясняется включение в геометрию плохо понятых землемерных текстов римской эпохи, в том числе и не обладавших никаким геометрическим содержанием. Эти тексты, помимо прочего, изобиловали чудесными рисунками, на которых римская колония со всеми ее строениями, дорогами, храмами, алтарями и, конечно же, полем, изображалась покрытой ровной сеткой границ, рассматривая которую, средневековый переписчик погружался в мир порядка и гармонии, принесенных на землю Творцом.

"Поле есть мир, в котором посеяно Святое слово Божье," - именно эту аллегорию Рабан поставил на первое место среди прочих толкований, тем самым недвусмысленно указав на приоритет образа, обозначенного самим Христом. Учитывая это обстоятельство, мы можем теперь ответить на вопрос о том, почему в каролингских геометриях землемерные тексты не только оказались по соседству с геометрическими сюжетами "Начал", но даже были использованы для разъяснения последних. Основанием для столь неожиданной трактовки могло послужить представление о том, что в иерархии символических истолкований землемерные фрагменты обладали большей ценностью, нежели сюжеты геометрические. В сущности ни сам библейский текст, ни комментарии Отцов Церкви не содержат сколько-нибудь ясных указаний на значение геометрической символики для толкования духовных тем. По этой причине средневековые переписчики (хорошо знакомые и с этимологией слова "геометрия" и с легендой о египетском происхождении геометрии из землемерия) предпочитали переводить геометрические термины в разряд землемерных, обращение к которым в контексте библейской экзегезы было санкционировано почтенной традицией истолкования поля как образа мира. Статус геометрии при этом отнюдь не понижался. Напротив, геометрия с помощью землемерия, становилась источником медитаций о структуре мироздания в целом, включая внутренний микрокосм человеческой личности, а не только таких специальных тем, как "orbis quadratus" или "четыре элемента".

 <<<     ΛΛΛ   

Составители новых компендиумов нередко секвестрируют часть фрагментов
Такие черты геометрических текстов