<<<     ΛΛΛ     >>>   

объекты, но вместе с Шульце мы считаем, что человек перестает быть фетишистом, коль скоро он отделяет дух от материального объекта. И все равно в это понятие необходимо вместить еще довольно многое: бывают фетиши отдельных лиц, семей, деревень, городов, большие постоянные фетиши и, напротив, случайные, которые только короткое время с определенной целью используются как фетиш. Коротко мы еще скажем об этом позднее, в описании негритянских религий.
Мы не пускаемся здесь в дальнейшие характеристики политеистических и монотеистических религий культурных народов. Единственно, следует отметить, что эти системы верований, взятые в религиозном смысле, не должны смешиваться с философскими учениями. Хотя политеизм выражает предпосылки то дуалистические, то пантеистические, а монотеизм — монистические, но все-таки политеизм и монотеизм не чистые мировоззрения, а формы религий. Политеизм и монотеизм — это не только характеризующаяся в числовом значении противоположность множественного и единого: поли- и моноуказывают в этих терминах не чистые числа, а качества. Боги политеизма — множество внутримировых существ, которые персонально олицетворяют силы и деяния в мире, здесь мы имеем богатое поэтическое развитие мифологии. Бог монотеизма — духовный и потусторонний. Поэтому отметим также, что появление представлений о жизни богов как организованной по принципу монархического государства или стремление поклоняться одному Богу, или понимание единства божественной сущности — склонности, которые многократно встречались у разных народов, не указывают на появление у них монотеизма. Истинный монотеизм представляет собой только иудейская религия, с обеими своими дочерями — христианством и исламом.
Наконец, мы хотели бы рассмотреть значение еще недавно очень популярного термина — генотеизм. Если не слово, то по крайней мере понятие это ведет свое начало от Шеллинга, который рассматривал относительный монотеизм в качестве принципа изначального единства человечества. Этот относительный монотеизм признает только одного Бога, но это единство случайно, а не существенно: с одной стороны, рядом с ним мог нахо-

214

диться второй бог, с другой стороны, относительный монотеизм мог развиться в чистый монотеизм. В этой первой стадии лежит отправной пункт дальнейшего развития как в политеизм, так и в монотеизм3. Эта система религиозных верований нигде не была в истории отправным пунктом, вопреки точке зрения Мюллера, который прямо использовал название генотеизм (или катенотеизм) для определенной исторической формы религии. Это была религия гимнов Ригведы, которая отличалась тем, что призывала воздавать отдельному божеству молитву исключительного характера, но не отвергать при этом существование других богов; молитва должна была быть обращена только к одному Богу, то к одному, то к другому по усмотрению молящегося, ему одному он каждый раз приписывал все божественные свойства. Поклонение отдельным богам «Worship of single Gods» стало носить название не политеизма и не монотеизма, а генотеизма. Но против этого можно справедливо возразить, что благочестивое чувство всегда (не только в гимнах Ригведы) возвышает предмет своего поклонения над всем прочим и придает ему исключительное значение, из чего, однако, не следует, чтобы для этого явления требовалось устанавливать особую классификацию4. Другие приписывают понятию генотеизм более широкое значение и более философское содержание. Так, фон Гартман хотя и рассматривает генотеизм приблизительно так же, как и М. Мюллер, но все-таки не признает его особенным явлением, а представляет начальным пунктом всего религиозного развития. Совсем по-другому у Асмуса, который описал религию индогерма неких народов как генотеистическую, которая обнаруживала в многообразии божественных личностей единство божественных сущностей. Иначе у Пфлейдерера, понимавшего под генотеизмом национальный или относительный монотеизм, который, по его мнению, в религии Израиля был первым шагом к истинному монотеизму. Таким образом оказывается, что с этим словом не связано никакого определенного явления, да и нет в этом никакой надобности; 3 Schelling. Einleitung in die Philosophie der Mythologie. Vorl. VI.
4 М. Mailer. «History of anc. sanskr». Litterature, P. 352, Chips I, Hb. Leek. VI dagegen W. D. Whitney «Le pretendu henotheisme du Veda» (R. H. R.) 1882.

215

поэтому было бы желательно совершенно устранить термин генотеизм, так как он ведет только к неясности.
История религий делится в основном, как мы уже выше заметили, не сообразно с чьими-то точками зрения, а в соответствии с этнографическими и историческими связями народов. Мы рассмотрим сначала низшие расы, которые еще не ведут исторической жизни и не обладают определенными порядками и связанными воззрениями. Мы не должны будем исключить из нашего рассмотрения дикарей и варваров, так называемые естественные народы, которые не имеют собственной литературы и известны нам только из сообщений путешественников и миссионеров, так как многие из явлений, существующих у культурных народов, могут быть правильно поняты только в сравнении их с явлениями низшей степени культуры. Но мы подчеркиваем, что заметки, содержащие описание религий первобытных народов, имеют более или менее отрывочный и произвольный характер. На действительно исторической почве мы оказываемся лишь тогда, когда рассматриваем культурные народы, чья литература свидетельствует и о развитии религиозного сознания.

216
- - - - - - - - - - - - - -

Пьер Шантепи де ла Соссе

Пьер Даниель Шантепи де ла Соссе (Pierre Daniel Chantepie de la Saussaye) родился в 1848 г. в Леувардене (Нидерланды). Образование получил в школах Лейдена и Роттердама, а затем в Утрехтском университете. Защитив в 1871 г. диссертацию по проблеме происхождения религии, он становится доктором теологии. После непродолжительного пребывания в Бонне и Тюбингене Шантепи де ла Соссе в 1872 г. возвращается на родину и становится священником Голландской реформатской церкви. С 1878 по 1899 г. он преподает историю религий в Амстердамском университете, а с 1899 по 1916 г.— на теологическом факультете Лейденского университета. Умер Шантепи де ла Соссе в Билтовене в 1920 г.
Свою главную задачу Шантепи де ла Соссе видел в решении методологических проблем изучения религии. Он уделял большое внимание действующим в его время подходам к рассмотрению религии, ее различным интерпретациям, собирал материал для создания универсальной классификации религий мира. Его собственные исследования касались греческой и германской религий. Основные религиоведческие работы Шантепи де ла Соссе: «Учебник по истории религий» (1891), «Религия тевтонов» (1902).
Предлагаемый фрагмент содержит первые два параграфа «Учебника по истории религий», в которых автор рассуждает о теоретических источниках современного религиоведения, о предмете и задачах новой науки, анализирует основные типы классификаций религий. Следует также обратить внимание на то, что Шантепи де ла Соссе вводит в научный оборот понятие «феноменология религии», которому в дальнейшем суждено сыграть значительную роль в западном религиоведении.
Перевод выполнен М. А. Пылаевым по изданию: Lehrbuch der Religionsgeschichte. Freiburg und Leipzig, 1897.

Историческое явление, описываемое в данном сочинении, упоминалось лишь немногими, а в полном объеме оно не исследовалось никогда и никем. До нынешнего времени история древних времен еще не говорила о

217

материнском праве. Сам термин этот является новым, а то положение в семье, которое он обозначает,— неизвестным. При рассмотрении подобного предмета будут необычны как трудности, которые встретятся на пути, так и соблазны. И не только из-за того, что отсутствуют сколько-нибудь значительные предварительные работы — ведь до настоящего времени наука не сделала ничего существенного для объяснения того периода культуры, к которому относится материнское право. Мы, таким образом, вступаем как бы на нетронутую целину, еще ожидающую первого плуга. От тех периодов древности, которые изучены относительно хорошо, мы обратимся к более ранним временам и из того духовного мира, который до сих пор один был нам знаком, переместимся в мир совершенно иной, гораздо более древний. Те народы, с именами которых исключительно связывают славу античного величия, отступят на задний план. На их место встанут другие, которые никогда не достигали высот классического образования. Нашему взгляду откроется неведомый мир. Чем глубже будем мы проникать в него, тем своеобразнее будет выглядеть все вокруг нас. Повсюду противоречия с идеями более развитой культуры; бесконечная череда своеобразных форм; цивилизация, судить о которой можно только с позиций ее собственных фундаментальных законов. Гинекократическое семейное право представляет непривычную противоположность не только нашему нынешнему, но даже и античному сознанию. Рядом с эллинистическим еще более непривычным и чуждым покажется тот исходный жизненный закон, с которым материнское право тесно связано, из которого оно проистекает и на основе которого только и может получить свое объяснение. Высшая идея последующего исследования состоит в том, чтобы изложить главный движущий принцип гинекократической эпохи и показать ее отношение к более ранним ступеням жизни, с одной стороны, и к более высоко развитой культуре — с другой. Таким образом, мое исследование ставит себе более всеобъемлющие задачи, чем это подразумевается выбранным для него названием. Охватывая все элементы гинекократической культуры, оно выявляет ее отдельные черты, а потом стремится обнаружить фундаментальные идеи, в которых бы они

218

объединялись, и, таким образом, восстановить картину той ступени цивилизации, которая была оттеснена или полностью преодолена дальнейшим развитием древнего мира. Цель возвышенна. Но только серьезнейшее расширение поля зрения позволит достигнуть истинного понимания и прийти к той ясности и законченности научной мысли, которые составляют сущность познания. Я хочу попытаться наглядно представить круг моих идей и ход
их развития, чтобы тем самым облегчить и подготовить изучение предлагаемого сочинения.
Из всех сообщений, которые говорят нам о существовании и внутренних принципах материнского права, наиболее ясными и ценными являются те, которые связаны с ликийским народом. Как свидетельствует Геродот, ликийцы, в отличие от эллинов, называли своих детей не по имени отцов, а исключительно по имени матерей, во всех родословных фиксировали только материнскую линию и судили о социальном статусе ребенка в зависимости от положения матери. Николай из Дамаска дополняет эти данные свидетельством об исключительном праве наследования для дочерей, объяснение которому он выводит из ликийского обычного права — неписанного и, по определению Сократа, данного самим божеством. Все эти обычаи есть проявление одного и того же фундаментального воззрения. И если Геродот видит в них не более чем странное отклонение от эллинистических традиций, то изучение их во внутренней взаимосвязи приведет к иному, более глубокому пониманию. Не беспорядочность, но система, не произвол, но необходимость предстанут перед нашими глазами, и поскольку отрицается всякое воздействие позитивного законодательства, то гипотеза о случайной аномалии потеряет последнюю видимость доказательности. Эллинистически-римский отцовский принципат заставил отступить то семейное право, которое было совершенно противоположным как по основам, так и по ходу развития, и путем их сравнения своеобразие каждого этапа выступит в особенно ярком свете. Эта точка зрения находит свое подтверждение при обнаружении родственных воззрений у других народов. Дочернему исключительному праву наследования у ликийцев соответствует столь же исключительная обязанность содержать престарелых родителей (выплачивать им али-

219

менты), которую, по свидетельству Диодора, египетский обычай возлагает также только на дочь. Если уже это предписание кажется нам пригодным для того, чтобы поставить его в один ряд с ликийской системой, то сообщение о кантабрах, предоставляемое Страбоном, приведет нас к еще более удаленным следствиям этого принципа: к элокации и выделению приданого от сестер к братьям. Если все эти черты объединяются общей идеей, то содержащееся в них поучение приобретает весьма общее значение. Благодаря им оказывается обоснованным утверждение, что материнское право не есть достояние какого-то определенного народа на некоторой ступени развития и что, таким образом — поскольку человеческая природа всюду одинакова и законообусловлена,— родственность различных народов не может быть ни причиной этого принципа, ни его границей; что, наконец, следует обращать внимание не столько на сходство в отдельных частных проявлениях, сколько на совпадение основных воззрений. Рассмотрение сообщения Полибия о том, что у жителей Локриды около сотни аристократических родов сформировалось на основе материнской генеалогии, добавит в ряд исходных идей еще два аспекта, правильность и значение которых получат особенное подтверждение в ходе дальнейшего исследования. Материнское право относится к более ранней ступени развития, чем система патриархата, и лишь с победоносным наступлением последней ее полное и ничем не стесненное процветание сменяется упадком. Поэтому гинекократические формы жизни проявляются преимущественно у тех племен, которые противостоят эллинистическим народам как старшее поколение. Они составляют существенный элемент той первоначальной культуры, своеобразный рисунок которой столь же тесно связан с принципатом материнства, как эллинизм — с господством патриархата. Этот фундаментальный тезис был извлечен из незначительного числа фактов, однако в ходе исследования он получает неопровержимую достоверность благодаря массовому притоку подтверждающих его явлений. Если от локров мы перейдем к лелеграм, то вскоре сюда присоединятся карийцы, этолийцы, пеласги, жители Аркадии и Эпира, минии, телебои и ряд других и у всех материнское право и основанная на нем

220

культура выступят в большом разнообразии конкретных проявлений. Уже у древних вызывало удивление это проявление женской власти и величия, которое — как бы ни был в остальном специфичен колорит картины народной жизни — всюду сообщает ему сходный характер древней величавости и первоначальности, совершенно не свойственный эллинистической культуре. Мы узнаем все ту же основную идею и в генеалогической системе Навпакта, и в появлении представлений о соединении бессмертных матерей и смертных отцов, и в превознесении материнской доброты, материнского имени, близости родства по материнской линии, в том, наконец, что родину называют «материнской страной», что женское жертвоприношение имеет большую святость, а в особенности же в том, что невозможно искупить убийство матери. Поскольку речь идет не об изложении конкретных вещей, но о том, чтобы выделить обобщающую точку зрения, следует подчеркнуть особенное значение мифологической традиции для нашего исследования. Преимущественная связь материнского права с древнейшими племенами греческого мира влечет за собой то обстоятельство, что именно эта первая форма наследования приобретает особую важность для познания гинекократии, так что с самого начала следует предположить, что место, которое занимает материнское право в мифе, отвечает тому высокому значению, которое имело оно и в жизни в качестве кульминационного момента целой культуры. Тем настоятельнее встает перед нами вопрос, какое значение придаем мы в нашей области этой древнейшей форме человеческого наследования, вправе ли мы каким-либо образом использовать его свидетельства? Ответ на этот вопрос должен быть подготовлен анализом отдельного примера из ликийского эпического цикла. Наряду с вполне историчным свидетельством Геродота факт передачи права наследования по материнской линии представлен в мифологической истории царей. Право наследования имеют не сыновья Сарпедона, а дочь, Лаодамия, и она передает царство своему сыну, который имеет преимущество перед ее братьями. Рассказ, как его приводит Евстафий, придает этой системе наследования символическое значение, в котором основная идея материнского права оказывается лишь выражением взаимоотношения

221

полов. Если теперь предположить, что свидетельства Геродота и Николая из Дамаска оказались бы для нас потеряны, то в силу господствующего ныне образа мыслей были бы прежде всего предприняты попытки лишить рассказ Евстафия доказательной силы, используя тот довод, что подлинность его не подтверждена более древними или по крайней мере современными ему источниками; самую загадочность его какой-нибудь ограниченный мифограф признал бы за доказательство вымышленности, и, в конце концов, тот факт, который облекается этим мифом, как ядро скорлупой, предстал бы абстрагированным из этого-мифа, а следовательно, придуманным вместе с ним, и в качестве ненужного мусора он был бы присоединен к тем не подлежащим использованию запискам, коих ежедневно растущее число знаменует разрушительный прогресс так называемого критического отношения к материалу наследия. Сравнение мифологических и исторических сообщений ясно показывает всю ошибочность этого подхода. Мифологическая традиция должна быть признана как достоверное, совершенно независимое от воздействия свободной творческой фантазии свидетельство древнего времени, так как оно подтверждено и проверено исторически бесспорными фактами: преимущество Лаодамии перед братьями само по себе уже должно рассматриваться как достаточное подтверждение ликийского материнского права. Едва ли найдется такая черта гинекократической системы, для которой отсутствовала бы подобная «проба», даже если она не всегда берется из истории того же самого народа. Да и сам всеобъемлющий характер, который носит гинекократическая культура, не отрицает подобной параллели: то тут, то там — следствия по крайней мере частичного сохранения материнского права в более поздние времена. В мифической и строго исторической традициях мы встречаемся со схожими особенностями систем, которые совпадают даже по манере изложения. Явления древности и явления позднейшего, иногда значительно более позднего периода, выступая вместе, поражают своим смешением и заставляют совсем забыть о больших промежуточных пространствах, которые их разделяют. Не требует дальнейших пояснений, какое влияние этот параллелизм должен оказывать на весь способ

222

рассмотрения мифологической традиции, как он подрывает позицию, которую занимает по отношению к ней сегодняшнее исследование, и как и без того поколебленное различие исторических и доисторических времен теряет всякое обоснование как раз для важнейшей части истории, для познания устоев и воззрений древности. Мифологическое наследие — так гласит ответ на поставленный выше вопрос — представляется истинным выражением жизненного закона тех времен, в которых историческое развитие древнего мира обретает свою основу; оно — манифестация первоначального образа мыслей, непосредственное историческое откровение и, следовательно, истинный, отмеченный высокой надежностью исторический источник. Преимущество Лаодамии перед ее братьями заставляет Евстафия заметить, что покровительство братьям со стороны сестры вообще противоречит эллинистическому воззрению. Это высказывание заслуживает тем большего внимания, чем древнее источник, в котором мы его встречаем. В отличие от представителей сегодняшней критики, ученый византиец не рассматривает аномалию, которая, по его мнению, обнаруживается в мифе, ни как повод к подозрению, ни как основание к тому, чтобы внести изменения в материал наследия. Доверчивое, ничего не проверяющее преклонение перед традицией, часто осуждаемое как бездумное переписывание, является лучшим поручительством надежности даже и для более поздних сообщений. Во всех областях исследования древности царит такая же точность и верность в сохранении и распространении наследия, такой же страх посягнуть кощунственной рукой на остатки древнего мира. Благодаря этому мы имеем возможность с большой степенью достоверности познавать внутреннее устройство древнего мира, а также историю человеческой мысли вплоть до ее зарождения и проследить путь, по которому происходило ее дальнейшее развитие. Чем меньше склонности к критике и субъективному комбинированию, тем больше надежность, тем дальше опасность искажения. Особые гарантии подлинности предоставляет миф в отношении материнского права. Его противоречия с идеями позднейшего времени столь глубоки и универсальны, что в условиях господства последних не могло иметь места выдумывание гинекокра-

223

тических явлений. Система патриархата признает, что более раннее право являет собой загадку — она не способна объяснить происхождение ни одной из черт системы материнского права. Преимущественное право Лаодамии представляется невозможным в условиях влияния эллинистических идей, оно противоречит им, и то же самое относится к неисчислимым следам этой формы жизни, которые вплетены в древнюю историю всех народов, не исключая даже Афины и Рим, этих двух решительнейших представителей патриархата. Каждое время бессознательно следует закону собственной жизни — даже в своих фантазиях. Да, сила этого закона столь велика, что постоянно заявляет о себе естественное стремление переделать на новый лад все то, что не соответствовало ему в более раннем периоде. Эта судьба не обошла и гинекократическую традицию. Мы будем встречать в многочисленных случаях, как в очень странных формах обнаруживается и обратное влияние позднейших воззрений на остатки более ранних, и попытки заменить непонятное понятным по вкусу собственной культуры. Старые черты оказываются вытесненными новыми, высокие образы гинекократической древности интерпретируются современниками в духе их собственного бытия, жесткие проявления предстают в смягчающем свете, и право, а также образ мыслей, мотивы, страсти оцениваются с позиций царящей ныне точки зрения. Нередко новое и старое непосредственно соседствуют друг с другом. По-разному представляются одни и те же факты, одни и те же лица в двойном восприятии старого и нового миров — там невинное, а здесь преступное, там исполненное возвышенности и достоинства, здесь — предмет отвращения, а потом — источник палинодии'. В иных случаях мать уступает отцу, а сестра брату, который лишь вместо нее или попеременно с ней вступает в миф, женские названия уступают мужским, короче говоря, черты материнского воззрения уступают сформировавшейся теории патриархата. Так что позднейшее время, далекое от того, чтобы творить в духе преодоленной и поверженной им культуры, скорее стремится распространить господство собственных идей на
' От греч. TlOt^lVtoSlOl — отчаяние, жажда мщения.— Примеч. персе.

224

те факты и явления, которые противостоят ему как чуждые. Здесь и находится высшее подтверждение подлинности всех мифологических следов гинекократической древности. Они имеют силу вполне надежного доказательства. В тех случаях, когда не удалось избежать преобразующего влияния позднейшего мира, миф как источник еще более богат и поучителен. Поскольку причиной изменений гораздо чаще бывают бессознательные уступки идеям времени и лишь изредка и в порядке исключения — сознательная враждебность против старого, то миф в своих превращениях становится живым выражением ступеней развития народа, проходя их шаг за шагом вместе с ним; для компетентного же наблюдателя он — верное отражение всех этих ступеней. Я надеюсь, что позиция, которую занимает данное исследование по отношению к мифологической традиции, представляется теперь столь же ясной, сколь и обоснованной. Она влечет за собой богатейшие результаты, которые обнаруживаются, однако, только в рассмотрении конкретного материала. Наша современная историческая наука, односторонне направленная исключительно на установление событий, личностей и обстоятельств времени, утвердив противоречие между временем историческим и временем мифологическим и совершенно неуместным образом расширив границы последнего, вступила на ложный путь, на котором нельзя достичь глубокого и взаимосвязанного понимания.
Где бы ни соприкасались мы с историей, всюду рассматриваемые события предполагают в качестве своих предпосылок более ранние ступени бытия: нигде нет начала, но всюду — уже продолжение, нигде нет чистой причины, везде — одновременно и следствие. Истинно научное понимание состоит-не только в том, чтобы ответить на вопрос «что?». В полной мере оно существует лишь там, где возможно также указать «откуда?» и при этом еще установить взаимосвязь с «куда?». Знание лишь тогда возвышается до понимания, когда оно способно охватить и исток, и процесс, и его завершение. Однако миф заключает в себе начало всякого развития. Поэтому любое углубленное исследование древности неизбежно придет к нему. Он есть то, что несет первопричины внутри себя, он один способен сорвать с них по-

225

кров. А первопричины эти как раз и обусловили дальнейший прогресс, навсегда предопределив то направление, которому он будет следовать. Не зная первопричин, историческое знание никогда не сможет достичь внутренней завершенности. Всякое разделение мифа и истории правомерно лишь постольку, поскольку необходимо охарактеризовать различия тех способов, какими происходившее в истории воплощается в наследии, но оно не имеет ни смысла, ни обоснования по отношению к последовательности человеческого развития. В нашей области мы должны полностью отказаться от него, и от этого существенно зависит успех всего исследования. В уже изученных периодах древности устои семейного права не являют собой первоначального состояния, в гораздо большей степени это следствия предшествовавших, древнейших ступеней жизни. Рассматриваемые сами по себе, они обнаруживают только свою непосредственную действительность, но не свои каузальные связи; они есть изолированные факты и в качестве таковых представляют предмет в лучшем случае знания, но не понимания. Уже в самой строгости, с которой выступает римская система патриархата, есть указание на систему более раннюю, которая должна была быть побеждена и вытеснена. В городе Афины — дочери Зевса, не имевшей матери — высокий принцип отцовства, облаченный чистотой аполлонической природы, представляется кульминационным моментом как раз такого развития, первые ступени которого следует относить к миру совершенно других устоев и другой духовности. Как могли бы мы понять итог, если для нас представляют загадку истоки? А как же их обнаружить? Нет сомнения в том, каков должен быть ответ. В мифе, в этой верной картине древнейших времен — или здесь, или нигде. Потребность во взаимосвязанном знании нередко приводила к попыткам удовлетворить стремление к открытию первоистоков путем построения философской спекуляции, и те большие пробелы, которые обнаруживаются в исторической картине, заполнить бесплотными образами абстрактной игры рассудка. Странное противоречие: отвергать миф из-за его недостоверности и в то же время так доверчиво полагаться на собственные утопии. Последующее исследование старательно избегает всех соблаз-

226

нов подобного рода. Осмотрительно, а возможно, и слишком осторожно держась суши, следуя всем искривлениям и бухтам береговой линии, оно сторонится открытого моря, его опасностей и случайностей. Там, где нельзя рассчитывать на познания предшественников и на предшествовавший опыт, следует прежде всего проверять конкретные детали. Только богатство деталей обеспечивает необходимое сравнение и позволяет отличать существенное от случайного, а закономерное и всеобщее — от локального; только оно доставляет средства для восхождения ко все более обобщающему взгляду. Миф упрекали в том, что он подобен подвижному песку и нигде не позволяет твердо поставить ногу на надежную почву. Однако этот упрек касается не самой сути мифа, но способа его использования. Многосторонний и изменчивый в своих внешних проявлениях, миф тем не менее подчинен определенным законам и не менее щедр на достоверные и прочные результаты, чем любой другой источник исторического знания. Будучи продуктом того культурного периода, когда жизнь народов еще не выпала из гармонии природы, он разделяет с нею ту бессознательную закономерность, которая отсутствует в продуктах свободной рефлексии. Повсюду — система, повсюду — взаимосвязь, во всех деталях — выражение великого фундаментального закона, который в богатстве своих манифестаций обретает высшую гарантию внутренней истинности и природной необходимости.
Гинекократическая культура особенно ярко демонстрирует единство господствующей мысли. Все ее проявления отлиты по одной форме, все несут на себе печать единой, замкнутой в себе ступени развития человеческого духа. Принципат материнства в семье нельзя помыслить как обособленное явление. С ним несоединима та цивилизация, которая включает в себя расцвет эллинизма. То самое противоречие, в котором находятся принцип патриархата и принцип материнского права, с необходимостью должно пронизывать все формы жизни, которые присущи каждой из двух систем. Первое наблюдение, которое подтверждает внутреннюю логичность гинекократического мира, состоит в преимуществе левой стороны перед правой. Левое относится к женской, страдающей, правое — к мужской деятельной природной

227

потенции. Достаточно отметить ту роль, которую играет левая рука Исиды в стране Нила, особенно почитающей материнское право, чтобы сделать очевидной данную взаимосвязь. Сюда же примыкает и большое количество других фактов, обеспечивающих исключительную значимость, универсальность, исходность этой черты и независимость ее от философской спекуляции. В нравах и обычаях гражданской и культовой жизни, в своеобразии одежды и прически, в не меньшей степени — в значении отдельных высказываний повторяется одна и та же идея — major honos laevarum partium2,— внутренне единая с материнским правом. Не меньшее значение имеет и второе проявление того же самого фундаментального закона: преимущество ночи перед днем, рождающимся из ее материнского лона. Противоположное отношение полностью противоречило бы гинекократическому миру. Уже древние ставили в одну линию преимущество ночи и предпочтение левой стороны, связывая и то и другое с принципатом материнства; именно здесь древнейшие нравы и обычаи демонстрируют нам, что мы имеем дело не с абстрактной философской мыслью позднейшего происхождения, а с реальностью первоначального образа жизни — это и использование ночи как единицы исчисления времени, и выбор ночи для битвы, для переговоров, для правосудия, и предпочтение темноты для культовых действий. Дальнейшее прослеживание этой идеи позволяет издалека узнать характерную специфику периода преимущества материнства в жизни мира в предпочтении луны — солнцу, воспринимающей земли — оплодотворяющему морю, мрачной стороны природного бытия, связанной со смертью,— светлой стороне становления, умерших — живущим, печали — радостям. И вот уже встает перед нами духовный мир, в обрамлении которого материнское право выглядит уже не как чуждая и непостижимая форма жизни, но скорее как гомогенное явление. Однако обнаруживаемые на картине пробелы и затемненные места не являются чем-то совершенно чуждым ей. В этом-то и состоит собственно сила хорошо обоснованного допущения, что оно быстро

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Политический деятель философ теологии
Определенные демаркационные линии между тремя классами религий
Свою религиозную значимость от веры религия сущность
Классики мирового религиоведения богословия 8 религии
Мареттом для обозначения рудиментарных форм религии