<<<     ΛΛΛ     >>>   

Готовится к печати

Классики мирового религиоведения

Серия: История философии в памятниках

Во второй том антологии «Классики мирового религиове-
дения» войдут фрагменты из работ виднейших предста-
вителей антропологического, психологического, социоло-
гического и философского подходов к изучению религии.
Читателю будет предоставлена возможность познако-
миться с текстами Герберта Спенсера, Эдуарда Тайлора,
Эндрю Лэнга, Джеймса Фрэзера, Роберта Маретта, Отто
Пфлейдерера, Уильяма Джемса, Эмиля Дюркгейма, Мак-
са Вебера, Натана Зёдерблома, Генриха Фрика, Люсьена
Леви-Брюля, Бронислава Малиновского и Эрнста Касси-
рера.

Когда я впервые предпринял чтение курса лекций в этом Институте, я избрал их предметом науку о языке. Тогда моим намерением было показать вам и всем остальным, что сравнительное изучение основных языков человечества базировалось на точных и верных научных принципах и что оно привело к результатам, которые заслуживают гораздо большего общественного внимания. Я пытался убедить не только филологов-профессионалов, но и историков, теологов, философов, более того, каждого, кто хоть однажды испытал прелесть пристального вглядывания в скрытую работу собственного разума, тайную и явную, в том виде, как она обнаруживает себя в плавном течении языка, что открытия, сделанные филологами-компаративистами, больше не могут безнаказанно игнорироваться; и я смею утверждать, что вслед за успехом, достигнутым в научном изучении основных ветвей обширной сферы человеческой речи, наша новая наука, наука о языке, может по праву занять место за круглым столом интеллектуального рыцарства нашей эпохи.
Правота дела, которое я тогда защищал, была настолько очевидной, что, несмотря на несовершенство моей защиты, общественное одобрение последовало сразу и было почти единодушным. За годы, которые прошли со времени чтения моего первого курса лекций, наука о языке получила полное общественное признание. Мы можем быть вполне удовлетворенными, если посмотрим на количество опубликованных книг, в которых развивается и разъясняется наша наука, или на блестящие статьи в ежедневных, еженедельных, двухнедельных, ежемесячных и квартальных обозрениях, или на частные упоминания результатов лингвистики, разбросанные в работах по философии, теологии и древней истории. Примеру Франции и Германии в открытии кафедр санскрита и сравнительной филологии недавно последо-

33

вали почти все университеты Англии, Ирландии и Шотландии. Мы можем не бояться за будущее науки о языке. Ее изначальный успех, несмотря на все предрассудки, с которыми она сталкивалась, свидетельствует о том, что и в дальнейшем она будет одерживать блестящие победы. Наши лучшие общественные школы, если они еще этого не сделали, вскоре последуют примеру университетов. Это прекрасно, что ученики, которые ежедневно посвящают так много часов напряженному изучению языков, и сейчас, и потом смогут при помощи надежного руководства наслаждаться созерцанием с высоты птичьего полета живой панорамы человеческой речи, которая изучалась и тщательно наносилась на карту терпеливыми исследователями и смелыми первооткрывателями; и с сего дня даже на самых простых уроках, более того, я сказал бы, в особенности на этих простых уроках должны освещаться электрическим светом сравнительной филологии темные и непонятные места греческой и латинской, французской и немецкой грамматик.
Во время моего прошлогоднего путешествия по Германии я обнаружил, что в университетах почти все те, кто изучает греческий и латинский языки, одновременно посещают лекции по сравнительной филологии. В Лейпциге сотни студентов до отказа заполнили аудиторию, в которой читал лекцию профессор сравнительной филологии, а на занятиях профессора санскритского языка насчитывалось более пятидесяти студентов последнего курса, большинство из которых хотело овладеть таким знанием санскрита, которое абсолютно необходимо для того, чтобы приступить к изучению сравнительной грамматики.
Введение греческого языка в университетах Европы в XV в. едва ли смогло вызвать более значительный переворот, чем открытие санскрита и изучение сравнительной филологии — в XIX в. В самом деле, сейчас в Германии лишь очень немногие получают докторскую степень или допускаются к преподаванию в общественных школах без экзамена по основам сравнительной филологии и даже по элементам санскритской грамматики. Почему же в Англии должно быть по-другому? Я знаю, что умственные способности молодежи Англии и молодежи Германии не различаются, а если это так, то я убежден,

34

что и в Англии тоже сравнительная филология вскоре займет то место, которое она должна занять в каждой общественной школе, в каждом университете и на каждом экзамене по классической филологии'.
Начиная сегодня курс лекций, посвященных науке о религии, или, точнее говоря, лекций о некоторых предварительных принципах, основываясь на которых мы сможем приступить к подлинно научному изучению религий мира,— я чувствую себя так же, как чувствовал, когда впервые защищал на этом же самом месте науку о языке.
Я знаю, что должен встретить ярых противников, которые будут отрицать саму возможность научного подхода к религиям, как прежде они отрицали возможность научного подхода к языкам. Я также предвижу много серьезных конфликтов между новыми взглядами и известными предубеждениями, а также глубоко укоренившимися предрассудками; но в то же время я чувствую, что готов к встрече с противниками, я верю в их честность и любовь к истине и не сомневаюсь, что они терпеливо и беспристрастно выслушают меня и ничто не повлияет на их мнение, кроме очевидных фактов, которые я предъявлю им.
В наши дни почти невозможно говорить о религии, не обидев кого-нибудь. Некоторым религия кажется слишком священным предметом для научного изучения; другие ставят ее в один ряд с алхимией и астрологией, считая, что она сплетена из ошибок и галлюцинаций, недостойных внимания ученого.
В некотором смысле я согласен с этими двумя мнениями. Религия есть священный предмет, и в ее самой совершенной или самой несовершенной форме она заслуживает наивысшего уважения. В этом отношении мы можем научиться кое-чему у тех, кого всегда готовы поучать. Я сошлюсь на «Декларацию принципов», кото-
' С того времени, как это было написано, сравнительной филологии позволили занять законное место в Оксфордском университете. На первом публичном экзамене от кандидатов на ученую степень по греческой и латинской литературе будет требоваться знание основ сравнительной филологии и использования их при изучении греческого и латинского языков. На заключительном публичном экзамене сравнительная филология станет специальным предметом наряду с историей древней литературы.

35

рой руководствуется церковь, основанная Кешабчондро Сеном. После утверждения, что нельзя поклоняться ни одному сотворенному объекту, ни одному человеку, или более низшему существу, или материальному объекту, который идентифицируется с Богом, или уподобляется Богу, или трактуется как воплощение Бога, и что ни одна молитва или гимн не могут быть произнесены в чьейлибо адрес, кроме Бога, декларация продолжает: «Ни одно сотворенное существо или объект, которым поклоняется или может поклоняться какая-либо секта, не будут подвергнуты осмеянию или осуждению в ходе богослужения, совершаемого здесь»; «ни одна книга не должна быть признана или истолкована как непогрешимое Божественное Слово: однако ни одна книга, которая признается или будет признаваться какой-нибудь сектой непогрешимой, не подлежит осмеянию или осуждению»; «ни одна секта не будет подвергнута очернению. осмеянию или ненависти».
Можно подумать, что эти открытые чувства религиозной терпимости были заимствованы Кешабчондро Сеном, а также Раммоханом Раем, основателем Брахмо самадж, у христианских авторов. Может, это и так. Но у них не было необходимости ехать в Европу для того, чтобы узнать эти подлинно христианские принципы. Они могли обнаружить их высеченными на скалах Индии более двух тысяч лет назад Ашокой, который правил с 259 по 222 г. до н. э. Ашока, который отверг старую ведическую религию и принял основные принципы учения Будды, утверждает в одном из своих эдиктов: «Царь Пиядаси желает, чтобы повсеместно существовали всевозможные секты, потому что каждая из них способствует воздержанности чувств и очищению души». И затем: «Царь Пиядаси почитает все секты, монахов и мирян; он чтит их, предоставляя им свободу и оказывая различные виды покровительства... Но для каждой секты существует основополагающий закон, а именно — сдержанность в речи, которая предполагает, что нельзя превозносить с^вою собственную секту, порицая другие, осуждать их легкомысленно, напротив, следует всегда оказывать надлежащее почтение другим сектам. Действуя таким образом, человек превозносит собственную секту и вместе с

36

тем приносит пользу другим, действуя же иным способом, он наносит вред своей секте, и другим сектам также от этого нет пользы. Тот, кто превозносит свою секту и осуждает другие, руководствуется преданностью своей секте и желает прославить ее, но в действительности он только вредит ей. Следовательно, единственным благом является мир, при котором бы все люди проявляли готовность не только выслушать, но и понять мнение других»2.
Студентам, изучающим религию, безусловно, не следует быть менее беспристрастными, чем этот древний царь. Что касается меня, то я обещаю, что никто из присутствующих на этих лекциях, будь то христианин или иудей, индуист или магометанин, не услышит из моих уст непочтительных слов по поводу его пути служения Богу3. Но подлинное почтение состоит не в том, чтобы объявить дорогой для нас предмет недоступным для свободного и честного исследования: отнюдь нет! Подлинное почтение к предмету, каким бы священным, каким бы дорогим для нас он ни был, проявляется в подходе к нему с полным уважением; без страха и без предубеждения; безусловно, с нежностью и любовью, но прежде всего с неуклонным и бескомпромиссным стремлением к истине.
С другой стороны, я вполне допускаю, что религия, если посмотреть шире, и в прежние времена, и в нашу эпоху находилась иногда на высшем уровне, а иногда нисходила на уровень алхимии и астрологии. В религии можно обнаружить предрассудки, остатки фетишизма; и, что еще хуже, в ней можно найти нечто напоминающее лицемерие римских авгуров.
В практической жизни было бы неверным занимать нейтральную позицию между этими противоречивыми
2 «Les Inscriptions de Piyadasi», par E. Senart, 1881, p. 174; Septieme Edit; p. 249, Douzieme Edit.
3 Я хочу обратить ваше внимание на любопытный пример подобного подхода. Мой великий дед Базедов, основатель филантропической школы в Дессау, писал почти totidem verbis (теми же самыми словами — лат.}, «что в ходе богослужения в его школе никогда не должно случиться ни на словах, ни в поступках того, что не могло бы быть одобрено каждым верующим, будь он христианин, иудей, магометанин или деист». См.: «Archiv fiir Lebensbeschreibung», p. 63; Raumer, «Geschichte der Padagogik», II, p. 274.

37

точками зрения. Как только мы видим, что теряется уважение к религии, мы обязаны выразить свой протест; как только мы видим, что предрассудки иссушают корни веры, а лицемерие отравляет источники морали, мы должны занять определенную позицию. Но как специалисты, изучающие религию, мы поднимаемся выше, в более спокойную атмосферу. Мы изучаем заблуждение, подобно тому как физиолог изучает болезнь, выявляя ее причины, прослеживая ее влияние, размышляя о возможных лекарствах от этой lepoq vowcx;4, но право применения лекарств мы предоставляем другим людям, например хирургу или практикующему врачу. Выражение «Diversos diversa juvant»6 имеет всеобщее значение, и разделение труда в соответствии со способностями и вкусами различных индивидов будет всегда обеспечивать наилучшие результаты. Студент, изучающий историю естествознания, не вступает в полемику с алхимиками и не спорит с астрологами; скорее он пытается проникнуть в их понимание вещей и открыть в ошибках алхимии зародыши химии, а в фантазиях астрологии жажду и поиски истинного знания о небесных телах. Аналогичным образом поступает и студент, изучающий науку о религии. Он желает выяснить, что такое религия, какую основу она имеет в душе человека и каким законам следует в своем историческом развитии. В данном случае изучение заблуждений для него более поучительно, чем изучение той религии, которую он считает единственно истинной; и улыбающийся авгур является таким же интересным предметом, как римский верующий, который, закрывая свое лицо во время молитвы, думает, что он остается наедине со своим богом.
Я уверен, что само название «наука о религии» будет многим резать слух и сравнение всех религий мира, которое подразумевает, что ни одна из них не будет занимать привилегированное положение, несомненно покажется большинству опасным и достойным осуждения6, так как в данном случае игнорируется особое пред-
• Священная болезнь, эпилепсия (греч.).— Примеч. перев. О вкусах не спорят (лат.).— Примеч. перев.
• «Так называемая современная "наука о религии", с ее попытками сопоставить священные книги Индии и Библию, заслуживает самых резких возражений».— Епископ Глостерский.

38

почтение, которое каждый, даже простой фетишист, отдает своей собственной религии и своему собственному богу. Позвольте мне сказать, что когда-то я и сам разделял эти опасения, но я попытался преодолеть их, потому что я не хотел и не мог позволить себе отказаться ни от того, что я считал истиной, ни от того, что для меня дороже истины, а именно — от права проверки истины. И я не сожалею об этом. Я не утверждаю, что наука о религии уже всего достигла. Но она не ведет к утрате тех многих вещей, которые дороги нам. По моему скромному мнению, она не ведет к утрате того, что является существенным для истинной религии, и, если мы честно взвесим все «за» и «против», выигрыш будет неизмеримо больше, чем потери.
Одним из первых вопросов, заданных филологамиклассиками, когда их попросили оценить науку о языке, был: «Какова будет польза от сравнительного изучения языков?» Ими было высказано мнение, что языки имеют практическое значение, что они предназначены для разговора и чтения, а изучая одновременно многие языки, мы рискуем утратить четкость их восприятия, которая является более важной, чем все остальное. Им казалось, что, расширяясь, наше знание с неизбежностью становится менее глубоким, и если можно извлечь какую-нибудь пользу, изучая структуру тех диалектов, на которых не было создано никакой литературы, то эта польза, конечно, не сможет компенсировать потерь в точности и практичности филологии.
Если такое говорилось о сравнительном изучении языков, то можно представить себе, с какой силой будут возражать против сравнительного изучения религий! Хотя я не думаю, что те, кто изучает религиозные книги брахманов, буддистов, Конфуция и Лао-цзы, Мухаммеда и Нанака, могут быть обвинены в том, что они в глубине души восхищаются учениями этих древних наставников, или в том, что они утрачивают свои собственные религиозные убеждения, я все же сомневаюсь, что профессиональные теологи признают практическую пользу более полного изучения широкой сферы религий мира с большей готовностью, чем наиболее выдающиеся профессора и учителя признавали и признают даже теперь ценность знания санскрита, языка Авесты, готского или кельтского

39

языков для полного совершенствования в греческом или латинском и для реального понимания природы, цели, законов, роста и упадка языка в целом.
Нас спрашивают, в чем польза сравнения? — Как в чем? Ведь всякое высшее знание достигается путем сравнения и основывается на сравнении. Когда говорится, что характер научного исследования в нашу эпоху является преимущественно сравнительным, то это реально означает, что сейчас наши исследования основываются на большом массиве очевидных данных, на ясных выводах, которые могут быть получены человеческим умом.
Какую пользу может принести сравнение? — Взгляните на изучение языков. Если вы вернетесь на столетие назад и просмотрите фолианты самых известных авторов по вопросам, связанным с языком, а затем откроете книгу, написанную начинающим специалистом в области сравнительной филологии, вы увидите, в чем может быть польза и в чем есть польза сравнительного метода. Несколько столетий назад казалось очевидным, и в этом все были убеждены, что древнееврейский язык был изначальным языком человечества; проблема состояла лишь в том, чтобы проследить, каким путем из древнееврейского возникли греческий, латинский и другие языки. Общепризнанной была также идея о том, что язык является откровением в схоластическом смысле этого слова, несмотря на то что уже в IV в. епископ. Григорий Нисский резко протестовал против нее7. Грамматическая структура языка либо рассматривалась как результат добровольного соглашения, либо предполагалось, что окончания существительных и глаголов, подобно бутонам, произрастают из корней и стеблей языка; а малейший намек на сходство в звучании и значении слов считался достаточным критерием для выявления их общего происхождения и связи между ними. Следов этого филологического сомнамбулизма мы почти не находим в работах Гумбольдта, Боппа и братьев Гримм.
Нанесло ли это какой-нибудь урон? Разве это не принесло только пользу? Разве язык меньше волнует наше воображение лишь потому, что мы знаем, что дар речи есть творение Того, кто создал все вещи, а изобре-
7 «Lectures on the Science of Language», vol. I, p. 32.

40

тение слов для наименования каждого объекта было предоставлено человеку и было осуществлено при помощи человеческого разума? Следует ли менее тщательно изучать древнееврейский язык лишь потому, что мы больше не верим в то, что это язык Откровения, ниспосланный с небес, но что он является языком, тесно связанным с арабским, сирийским и древневавилонским, и можем извлекать пользу из их родства с более примитивными языками, для объяснения многих грамматических форм и для более точного перевода многих непонятных и сложных слов? Разве грамматическая артикуляция греческого и латинского языков становится менее поучительной от того, что вместо усмотрения в окончаниях существительных и глаголов просто произвольных знаков для отличия множественного числа от единственного или будущего времени от настоящего мы можем теперь сформулировать умопостигаемый принцип постоянного продуцирования и формирования материальных элементов языка? И становятся ли менее важными наши этимологические рассуждения лишь потому, что они основываются не на поисках поверхностных сходств, а на честном историческом и филологическом исследовании? Наконец, утратил ли наш язык принадлежащее ему место? Ослабла ли от этого наша любовь к родному языку? Говорят ли люди менее свободно или молятся не так пылко на своем родном языке лишь потому, что они знают его истинное происхождение и его неприукрашенную историю, или потому, что они знают, что все в языке, относящееся к внечувственным объектам, является и должно быть чистой метафорой? Можно ли сожалеть о том, что во всех языках, даже в примитивных языках низших народов, существуют порядок и мудрость, более того, нечто общее для всех языков?
Почему же мы должны сомневаться в возможности применения сравнительного метода, давшего такие огромные результаты в других областях знания, к изучению религии? Я уверен, что применение этого метода изменит многие устоявшиеся взгляды на происхождение, характер, развитие и упадок религий мира; и если мы не согласимся с тем, что бесстрашное исследование новых явлений, которое является нашим долгом и предметом нашей гордости во всех других областях знания,

41

опасно при изучении религий, если мы не позволим себе испугаться известного изречения о том, что все новое в теологии является ложным, то благодаря этому сравнительное изучение религий не будет в дальнейшем игнорироваться и откладываться.
Когда студенты, изучающие сравнительную филологию, стали щеголять парадоксом Гёте «Кто знает один язык, не знает ни одного», многие люди были шокированы этим, но вскоре они начали осознавать истину, сокрытую в этом парадоксе. Неужели Гёте считал, что Гомер не знал греческого или что Шекспир не знал английского языка лишь потому, что как тот, так и другой владели только своим родным языком? Конечно, нет! Подразумевалось, что ни Гомер, ни Шекспир не знали, чем в действительности был язык, которым они владели с такой великой силой и искусством. К сожалению, старый глагол «to can», от которого происходят «canny» (умение) и «cunning» (искусность), затерялся в английском языке, в противном случае мы могли бы в двух словах выразить то, о чем мы говорим, и отделить друг от друга два вида знания. Так же как мы можем сказать по-немецки, что fconnen (мочь) не есть kennen (знать), мы могли бы сказать по-английски, что to can (мочь) не есть to ken (знать); и сразу же станет ясно, что самый красноречивый оратор и самый талантливый поэт, несмотря на все их умение пользоваться словами и мастерство выражения, не смогли бы внятно ответить на вопрос: чем в действительности является язык? То же самое относится и к религии. Кто знает одну, не знает ни одной. Существуют тысячи людей, чья вера может двигать горы, и все же, если спросить их, чем в действительности является религия, они будут хранить молчание или говорить скорее о внешних признаках религии, чем о ее внутренней природе и сущности веры.
Легко заметить, что понятие религии имеет по крайней мере два различных значения. Когда мы говорим, об иудаизме, о христианстве или об индуизме, мы имеем в виду совокупность учений, передаваемых благодаря устной традиции или каноническим книгам и содержащих в себе все то, что определяет веру иудея, христианина или индуиста. Используя понятие религии в этом смысле, мы можем сказать, что человек изменяет свою религию в

42

том случае, если он принимает христианские религиозные учения вместо брахманистских, точно так же как человек может научиться говорить на английском языке вместо индийского.
Но понятие религии используется и в другом смысле. Так же как человек обладает даром речи независимо от всех исторических форм языка, он обладает способностью верить независимо от всех исторических религий. Говоря о том, что религия отличает человека от животного, мы не имеем в виду христианскую или иудейскую религию; мы не имеем в виду какую-нибудь отдельную религию; но мы имеем в виду способность ума или предрасположенность, которая независимо от чувства и разума, а иногда даже вопреки им дает возможность человеку постигать Бесконечное под различными именами и в разнообразных формах. Без этой способности были бы невозможны ни религия, ни даже низшее поклонение идолам и фетишам; и, если мы будем внимательны, мы сможем почувствовать во всех религиях томление духа, стремление постичь непостижимое, выразить невыразимое, жажду Бесконечного, любовь к Богу. Верной или неверной является этимология древнегреческого слова avGpcoTto^, человек (греки выводили его от 6 ava) d9pu)V, смотрящий вверх), несомненно, что только человек может обратить свое лицо к небу, что он один ищет чего-то за пределами чувств и разума, более того, ищет то, что отрицается чувствами и разумом.
Если существует философская дисциплина, изучающая условия чувственного или интуитивного знания, и если существует другая философская дисциплина, которая изучает условия рационального или концептуального знания, то, очевидно, имеет право на существование философская дисциплина, которая должна изучать существование и условия третьей способности человека, согласованной с чувством и разумом, но тем не менее независимой от них способности постижения Бесконечного8, которая является корнем всех религий. В немецком языке эта третья способность обозначается словом

8 Я употребляю слово Бесконечное, потому что его легче понять, чем Абсолютное, или Безусловное, или Непознаваемое. Различие между Бесконечным и Неопределенным рассматривается Кантом в «Критике чистого разума».

43

Vemunft, которое противопоставляется словам Verstand, разум, и Sinn, чувство. В английском языке я не знаю лучшего названия для нее, чем способность верить, правда, ей должно быть дано точное определение, чтобы ограничиться только теми объектами, которые находятся за пределами наших чувств и доказательств разума и существование которых постулируется чем-то вне нас, чему мы не можем противостоять. Простой исторический факт находится вне компетенции веры, в нашем смысле слова.
Если мы обратимся к истории современной мысли, мы обнаружим, что до Канта в философии господствовали взгляды, сводящие всю интеллектуальную деятельность к одной способности, к чувствам, «Nihil in intellectu quod non ante fuerit in sensu» — «Ничего не существует в интеллекте, что прежде не существовало в чувствах» — было их лозунгом. Лейбниц ответил на это кратко, но исчерпывающе: «Nihil — nisi intellectus», «Ничего, кроме интеллекта». Следующим был Кант, который девяносто лет назад доказал в до сих пор не устаревшей «Критике чистого разума», что наше знание, кроме чувственных данных, требует допущения интуиции пространства и времени, категорий, или, как мы могли бы их назвать, законов, а также необходимых условий понимания. Удовлетворившись установлением априорного характера категорий и интуиции пространства и времени, или, если использовать его собственный технический язык, удовольствовавшись доказательством возможности синтетических суждений a priori, Кант отказался пойти дальше и решительно отрицал способность человеческого разума выходить за пределы конечного и приближаться к Бесконечному. Он закрыл ворота, через которые древние пристально вглядывались в Бесконечное, но, вопреки себе, в «Критике практического разума» он отворил боковую дверь, через которую впустил чувство долга и вместе с ним ощущение Божественного. Это всегда казалось мне уязвимым пунктом философии Канта; если философия должна объяснять что есть, а не что должно быть, то не будет и не может быть покоя до тех пор, пока мы не признаем в человеке третьей способности, которую я называю способностью постижения Бесконечного, не только в религии, но и во всех других областях, силой,

44

независимой от чувства и разума, силой, в определенном смысле, противоречащей чувству и разуму, но все-таки самой реальной силой, которая существует с начала мира, и ни чувство, ни разум не способны победить ее, в то время как во многих случаях она единственная может победить и разум, и чувство'.
В соответствии с двумя значениями слова «религия» наука о религии делится на две части; первая, которая рассматривает исторические формы религии, называется сравнительной теологией; вторая, объясняющая условия, при которых возможна религия, либо в ее высшей, либо в ее низшей форме, называется теоретической теологией.
Сейчас мы будем говорить только о сравнительной теологии. Более того, я хочу показать, что проблемы, с которыми сталкивается теоретическая теология, не могут быть успешно решены до тех пор, пока не будут собраны, классифицированы и проанализированы данные, полученные в ходе сравнительного изучения рели-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Могли бы быть осмыслены человеком
Автор всемирной истории в 40 книгах
Иеффай библейский персонаж
Харибда в греческой мифологии чудовища
Упадка религиозных верований человечества в целом естественной религий