|
|
<<< ΛΛΛ >>>
мышления. Их судьбу можно понять из сравнения: представьте себе живого
человека, с детства посаженного в тюрьму, без занятий и без общества; из
немногих окружающих его предметов он построит мир и населит его порождениями
своей фантазии. Так и схоластики, запертые в своих монастырях, лишенные
отчетливых понятий о мире, природе, древности, истории, единственно лишь со
своею верою и своим Аристотелем построили христианско-аристотелевскую
метафизику; единственным материалом для постройки служили им в высшей
степени абстрактные понятия, далекие от всякой наглядности: ens, substancia
и forma accidentalis, qualitas, quantitas [1] и т.д. Реальных же познаний у
них не было совсем: церковная вера заступала место действительного мира -
мира опыта. И как древние, а в настоящее время мы философствуем об этом
действительном, данном в опыте мире, так схоластики философствовали о
церковной вере: ее объясняли они, а не мир. Настолько далеки были они от
реальных познаний, это с величайшей наивностью сказывается в том, что почти
все их примеры взяты из мира сверхчувственных вещей; например: Sit aliqua
substantia, е. с, Deus, Angelus, - ибо все подобное было им ближе, чем мир
опыта.
1 Конечное, субстанция и акциденция (случайная форма), качество,
количество (лат.). - Примеч. сост.
Руководствуясь непонятой, да и, в таком совершенно искаженном виде,
непонятной аристотелевской метафизикой, построили из таких абстрактных
понятий и их развития некую философию, которая, однако, должна была во всех
своих частях гармонировать с существующей и чудесным образом ей
соответствующей церковною верою. Живой, деятельный дух, не зная, чем
заполнить досуг, брал то, что единственно было у него в распоряжении, - эти
абстрактные понятия, приводил их в порядок, расчленял, соединял,
перевертывал их на все лады и даже в этом бесплодном занятии развертывал
иногда изумительные силы, проницательность, дар комбинирования,
основательность, достойные лучшего материала. У схоластиков можно встретить
даже немало верных и прекрасных мыслей, а также и поучительных исследований
в области человеческого духа; но на чтение пространных писаний этих праздных
мыслителей нужно затратить так много времени, что отваживаешься на это
крайне редко [1].
1 (Как образчик Suarez disp. met).
Видимо, здесь Шопенгауэр имеет в виду работу испанского теолога и
философа Франциско Суареса (1548-1617). - Примеч. сост.
37
Но когда свет возрожденной классической литературы пронизал своими
лучами ночь схоластики и рассеял мрак, сделал умы людей восприимчивыми к
лучшему и, в сущности, нанес первый удар церкви, за которым вскоре
последовал другой, более сильный, - Реформация, тогда появились наконец в
конце XVI столетия люди, которые учением и примером показали, что за теми
временами, когда человечество упало так низко (в интеллектуальном
отношении), что оно совершенно не смело полагаться в чем-либо на собственные
свободные от всякого гнета духовные силы, даже считало это дерзновенным и
преступным и уповало исключительно на откровение и творения древних, эти
памятники благородного и более могучего поколения, - что за этими временами,
говорю я, могли все-таки последовать другие, в которые человечество могло
выйти из состояния несовершеннолетия и вновь приобрести собственные силы,
стать на собственные ноги. Уже Карданус [2] дал пример самостоятельного
исследования природы и самостоятельного размышления над жизнью. В
особенности важно появление Бэкона Веруламского, преобразившего весь дух
наук. Вместо того пути, которым шла вся схоластика и, отчасти, даже древние,
от общего к частному, от абстрактного к конкретному, пути силлогизма, он
предложил единственно правильный обратный путь - от частного к общему, от
конкретного к абстрактному, от отдельного случая к закону, путь индукции,
которая может отправляться исключительно от опыта. Он имел в виду не
умозрительную философию, а эмпирическое знание, в особенности -
естествознание. Все
38
огромные успехи естествознания за последние 200 лет, благодаря которым
наше время взирает на все прошедшие времена как на детство человечества,
имеют свои корни и отправной пункт в реформе Бэкона; последняя же была
вызвана, конечно, духом времени. Бэкон был для естествознания тем же, чем
Лютер для церкви. Хотя он сам не занимался философскими умозрениями и, тем
более, не создал системы, однако косвенно он был создателем истинного
эмпиризма, который уже совершенно ясно был выражен его младшим современником
Гоббсом и, наконец, принял законченный вид в лице Локка, система которого,
по-видимому, была одною из необходимых стадий в истории развития
человеческого духа. В Англии Локк царит, в сущности, до сих пор. Бэкон
побудил также основать Королевское общество наук в Лондоне, и как от
умозрения перешел он к экспериментации и возвысил более естествознание, чем
философию, точно так, в духе Бэкона, и теперь еще в Англии понимают под
natural philisophy опытную физику и под philosophical transactions самые
нефилософские протоколы, именно - простые пересказы весьма ценных опытов.
2 Итальянский философ, математик, врач Джероламо Кардано (1501-1576). -
Примеч. сост.
Вообще, с начала XVII столетия мы можем различать в Европе два разных
основных философских направления - английское и французско-немецкое. Хотя
они и оказывали влияние друг на друга, однако по существу они весьма
отдаленны друг от друга и различны и идут каждое своею дорогой. Английское
направление образуют Бэкон, Гоббс, Локк, Юм, учения которых находятся в
решительной связи между собой и проникнуты одинаковым духом, - хотя Юм, как
скептик, придерживается отрицания. Французско-немецкое направление образуют
Картезий, Мальбранш, Лейбниц, Вольф. В сущности, совершенно независимо от
обоих направлений по духу, хоть и под влиянием их формы, стоят два мыслителя
в конце XVI и начале XVII века, в которых было, бесспорно, более
философского глубокомыслия, серьезности и силы, чем во всех вышеупомянутых:
Джордано Бруно и Бенедикт Спиноза. Они не принадлежат ни своему столетию, ни
своим родным странам: всегда чуждые для них, они, сто-
39
летия и страны, первого наградили смертью, а второго - преследованием и
поношением. Их духовною родиной была Индия; там подобные воззрения
исповедовались в древности, они же в силе и в настоящее время. В шутку можно
сказать, что это были души браминов, воплощенные в наказание за их проступки
в тела европейцев. Они не основали школы и непосредственно не повлияли, в
сущности, ни на дух своего времени, ни на ход развития философии. Время их
еще не созрело для них: лишь много позднее, только в XIX столетии, нашли они
себе подобающий почет. Оба, как Бруно, так и Спиноза, были всецело
проникнуты тою мыслью, что, несмотря на все разнообразие явлений в мире, во
всех них проявляется лишь одна сущность, которая существует сама через себя,
беспрепятственно обнаруживает себя, - и кроме нее не существует ничего;
поэтому в их системах нет места Богу-Творцу, и самый мир называется ими, так
как он существует через самого себя, Богом. Бруно весьма ясно отличает
внутреннюю сущность мира (мировую душу) от ее проявления, которое он
называет ее тенью и отображением (ombra, simulacro); [он] говорит, что
множественность в вещах происходит не от внутренней сущности мира, а только
от ее проявления, что эта внутренняя сущность целиком содержится в каждой
вещи природы, ибо она неделима; наконец, что во внутренней сущности мира
возможность и действительность - одно и то же.
Спиноза учит, в общем, тому же; он жил вскоре после Бруно; знал ли он
его, нельзя сказать достоверно, однако это весьма вероятно. Он располагал
меньшею ученостью; в особенности с древнею литературой был он знаком слабее,
чем Бруно, и это очень жалко, потому что в форме изложения он всегда был
связан тем, что давало ему время, т.е. понятиями схоластики, методом
доказательства, который он называл математическим, картезианскою манерой
развития мыслей и доказательства их; философия его непосредственно связана с
философией Декарта. Потому он с великим трудом движется в этом аппарате
понятий и слов, созданных для того, чтобы выражать со-
40
вершенно иные мысли, чем те, какие он хотел высказать; ему постоянно и
приходилось бороться с этим аппаратом. Бруно располагал также познаниями по
естествоведению, которых, по-видимому, недоставало Спинозе; Бруно излагает
все с итальянскою живостью, в диалогах, представляющих большой драматический
интерес; голландец же Спиноза тяжело и осторожно движется в своих теоремах,
доказательствах, короллариях и схолиях. Тем не менее учение обоих
тождественно, оба они проникнуты одной истиной и одним духом, и нельзя
сказать, который из них проникнут глубже, хотя Спиноза подходит к делу более
основательно, методически и обстоятельно. В особенности учит он тому, что
единая сущность проявляется под двумя формами, протяжением и мышлением, под
которым он понимает представление; при этом он не замечал, что протяжение
само относится к представлению и потому не может быть его
противоположностью.
С этикой дело обстоит у обоих плохо: у Бруно, насколько я могу судить,
этики нет совсем; Спиноза дает этику, хорошо задуманную, но весьма плохую,
ибо чистая мораль выводится в ней из эгоистических принципов с помощью самых
грубых и плоских софизмов. Подобно тому как в музыке фальшивые тоны
оскорбляют слух больше, чем скверный голос, так и в философии
непоследовательности, неверные выводы задевают более, чем ложные принципы;
мораль же Спинозы соединяет в себе и то и другое: его отдельные положения о
праве и многие другие сильнейшим образом оскорбляют чувство всякого
мыслящего человека. Странно, что он назвал свою философию этикой; всегда
наиболее привлекает то, к чему имеешь наименее дарования.
Я сказал уже раньше, что после борьбы между догматизмом и скептицизмом,
тянувшейся на протяжении столетий через всю древнюю и новую философию в
разнообразнейших видах, Кант наконец решил покончить с этим спором раз
навсегда - с помощью исследования субъекта, познавательных способностей,
чтобы навсегда установить, чего можно достигнуть на том пути, который до сих
пор считали единственно возможным.
41
Этот путь состоял в том, что внешний мир, объекты рассматривались как
существующие сами по себе, абсолютно реальные вещи, и тем не менее на
основании принципов, считавшихся очевидными прежде всякого опыта, хотели
решить, каким образом эти вещи созданы однажды навсегда: это называлось
онтологией. Кант показал, что именно возможность для нас судить о свойствах
вещей прежде всякого опыта доказывает, что они - явления, а не вещи в себе.
И эта истина, согласно которой именно потому, что самые общие понятия о
свойствах вещей этого мира мы имеем до всякого опыта, т.е. a priori, они,
вещи, - лишь чистые явления, а не вещи в себе, что вещи в себе не таковы,
какими они являются; и возникающее отсюда, из этой истины, различие между
явлением и вещью в себе - вот истинное ядро всей Кантовой философии, и
познание этой истины - дух ее.
<<< ΛΛΛ >>>
Поэтому история философии лучшее введение к тому совершенно философия
Шопенгауэр А. Введение в философию философии 5 философии
Если бы философия средних веков была иною
|
|
