<<<     ΛΛΛ     >>>   

Была счастливая пора - Гейне объяснял по-своему, своими гипотезами
греческую мифологию и был доволен полученным результатом. Герман же не был
столь счастлив - он знал, что в греческих мифах много сходств с мифами
восточными, чтобы не возникали они сходным путем. Он чувствовал: принцип,
объясняющий одну мифологию, должен объяснять любую мифологию. А с другой
стороны, он был слишком проницателен, чтобы не увидеть, что, согласно его
объяснению, мифология даже одного народа возникает крайне замысловато, так
что решительно превосходит всякое вероятие, чтобы один и тот же случай или,
лучше сказать, целая цепочка случайностей, в которой каждое последующее
звено невероятнее предыдущего, повторились у второго, третьего, четвертого
народов. Однако Герман упорно держался своего: ведь всегда остается
возможность, что представления, возникшие где-то и когда-то, были усвоены
другими народами, а такая возможность лишь умножает ценность сделанного
открытия, поскольку из него вытекает, что верования не только Греции, но и
Азии, и Египта, и целого света происходят от того учения о возникновении
мира, какое было вымышлено отдельными лицами, жившими среди одного народа,
какое обрело случайную форму, было неверно истолковано и тем не менее было
сочтено истинным и передавалось из рук в руки; теперь же
этимологически-грамматическая эксегеза Германа обнаружила в поэме Гесиода
изначальные идеи этого учения, сохраненные для нас словно бы чудом, причем
оказалось, что в этой поэме первоначальные восточные имена лишь заменены
равнозначными греческими, искусно воспроизводящими первоначальный смысл.

Чтобы искренне, но в приличной форме выразить впечатление, какое производит
на нас такая случайность, скажем так - она напоминает нам миф об Ио в
истолковании все того же Германа. Зевс влюбляется в Ио, внучку Океана, дочь
Инаха, вызывая тем ревность Геры; чтобы скрыть Ио от глаз Геры, Зевс
превращает ее в корову, однако подозрительная Гера велит стражу охранять
эту корову и т. д. Но что же такое внучка Океана (Мирового океана) и дочь
Инаха (этимологически - "выступающего", т. е. заливающего берега потока) ?
Конечно же не что иное, как воды вышедшего из берегов потока, что
продолжают течь. И верно, ведь Ио значит со стороны этимологии просто
„идущая". А любовь Зевса к Ио - что же это такое? Конечно же не что иное,
как дождь, от которого еще сильнее набухает поток. А ревность Геры? Это,
конечно, недовольство, какое испытывает народ (Гера переводится Популония)
при виде наводнения; корова же, в которую Зевс превращает Ио,- это вьющаяся
лента потока, продолжающего течь, потому что у коровы кривые рога, а кривые
рога означают вьющийся, т. е. кривой, поток. Страж - это дамба, возведенная
народом, чтобы предотвратить наводнение; имя ему - Аргус, белый, потому что
дамба возведена из белой глины, и тысячеглазый, потому что в глине
множество пор или мельчайших капилляров, заполняемых водой. Вместо того
чтобы прямо сказать так, миф говорит - стража усыпляют. Свирель означает
шепот волн; стража убивают - значит вода прорывает дамбу; безумная Ио
мчится в Египет и сочетается браком с Нилом - значит бегущая вода
соединяется с водами Нила; Ио рождает от Нила Эпафа (Оккупа) - значит от
воды возникает Нил, заливающий и захватывающий землю.

Итак, вот ведь какое обыденное событие - выходящий из берегов поток и все
пустое и незначительное, что следует затем,- древнейшая поэзия облекла в
драгоценный наряд! Вот ведь какое водянистое начало у мифа о безумии и
бегстве Ио, описание которого у Эсхила наполняет нашу душу изумлением и
ужасом! Такое случайное происхождение у царственного Нила - властителя
Египта! И - чтобы продолжить - у всего живого потока учений и сказаний о
Богах, какой велико и могуче, питаясь неисчерпаемыми источниками, покрыл
собою весь праисторический мир,- именно такое мелкое, плоское происхождение
от случайных и бесплодных мыслей одного человека, нескольких людей?! И из
этих понятий и персонификаций, рожденных сухим рассудком, жалкими
познаниями, извлеченных из произвольных рассуждений,- подобно забавам
ребячливого ума, они и одной минуты не могли бы занимать их создателя! -
отсюда пошла тысячелетняя история блужданий народов, из таких слабых и
ненатуральных начал развилась колоссальная мощь верований?!

Случайность вроде названной только что - мифология греков, египтян,
индийцев, короче говоря, целого света происходит из совершенно случайно
измышленного, потом облеченного в иную форму, наконец, неверно понятого
космогонического учения одного или нескольких человек, в которое продолжают
свято веровать,- подобная случайность такова, что, стоит взвесить все
обстоятельства, не решится думать о ней и тот, кто полагает, будто самые
великие и могучие события в этом мире происходят от самых случайных и не
заслуживающих внимания причин.

Однако более высокое понимание мифологии предполагает, что она была
изобретена инстинктообразно; сторонник такого понимания и в этом случае
займет более высокую позицию и, коль скоро нам представляется нелепостью
считать мифологию изобретением отдельных людей, преспокойно возразит нам:
конечно же мифология не изобретена отдельными людьми, она рождена самим
народом. Мифология настолько сплелась со всей жизнью народа, с самим его
существом, что и выйти она могла только из него. Тем более что все
инстинктивное скорее проявляется в массе, чем в отдельных личностях, и
подобно тому как общий художественный инстинкт (в некоторых семействах
живых существ) связывает воедино все индивидуумы, которые совместно
возводят искусные сооружения, так и в народе между различными индивидуумами
сама собою и как бы по внутренней необходимости устанавливается духовная
связь, которая и обнаруживается в таком совместном произведении, как
мифология. И более того, представляется, что это духовное взаимодействие
продолжалось и позже, когда мифология уже возникла. Аналогию, выдающуюся,
значительную, давно уже являют нам гомеровские исследования Вольфа, если
только разобраться в них получше, чем то удавалось его современникам. Если
"Илиада" и "Одиссея" - не создания одного человека, а целого рода,
творившего в течение большой эпохи, то надо признать: этот род творил как
один человек.

В качестве естественного порождения всеми, притом с особым расположением к
ней, признается народная поэзия - она древнее любого поэтического
искусства, она продолжает существовать и наряду с ним - это легенды,
сказки, песни, истока которых никто не может назвать, это и природная
мудрость, которая вызывается событиями повседневной жизни, веселым,
компанейским времяпрепровождением - тут придумывают все новые пословицы,
загадки, притчи. Природная поэзия и природная философия взаимодействуют не
преднамеренно и планомерно, но без всякого рассуждения в самой жизни,- так
и творит народ высшие образы, в каких нуждается, чтобы заполнить пустоту
души и фантазии, благодаря каким сам он возносится на более высокую
ступень,- они, эти образы, задним числом облагораживают и украшают жизнь
народа и при этом, с одной стороны, отличаются глубоким природным
значением, с другой же стороны, поэтичны.

И конечно! Если бы надо было выбирать между отдельными людьми и народом,
кто бы в наши дни стал долго размышлять, куда примкнуть! Однако, чем
убедительнее представление, тем пристальнее надо смотреть, не вкралась ли
сюда некая неявная предпосылка, которая не выдержит поверки. Подобные
неявные гипотезы - они для исследователя все равно что скрытые под
поверхностью океана коралловые рифы для мореплавателя, и критический ум
отличается от некритического лишь тем, что последний приступает к делу с
неосознанными предпосылками, а первый не допускает ничего, что бы не было
выявлено и обсуждено, и, насколько возможно, все извлекает на свет.

Верно то, что мы вздыхаем с облегчением, когда слышим: начало мифологии не
в отдельных людях, а в целом народе. Но ведь этот народ, под которым
понимают совокупность всех принадлежащих к нему лиц,- это ведь только один
народ. А мифология - это дело не одного, а многих народов, и между
мифологическими представлениями этих многих народов - не просто всеобщее
согласие, но взаимосогласие, доходящее до мелочей. Вот пусть и предстанет
теперь перед нами этот великий, неопровержимый факт существования
внутреннего родства между мифологиями различных, самых непохожих друг на
друга народов. Как объяснить себе этот факт, как объяснить мифологию, это
всеобщее и в целом повсеместно тождественное себе явление? Ведь не
объяснять же его такими причинами и обстоятельствами, какие мыслимы лишь у
одного народа? В последнем случае, когда, стало быть, мифология возникает у
одного народа, нет, очевидно, иного способа объяснить тождество, как
признать, что мифологические представления, хотя и возникли первоначально у
одного народа, были переданы им другому, третьему и так далее, притом с
известными изменениями, но все же так, что мифология в целом и в своей
основе оставалась той же. Не только Герман объясняет себе этот факт именно
так. И другие, кого не принуждают к тому особые предпосылки, выдвигают
объяснение, согласно которому мифология - это мнимо всеобщий феномен, а
материальное взаимосогласие разных мифологий лишь внешне и случайно. Может
быть, кому-то и кажется удобным объяснять так, через внешнюю и подчиненную
взаимосвязь, родство, лежащее не на поверхности, а в глубине, однако
взаимосогласие таково, что противоречит подобной гипотезе. Если бы греки
получили свою Деметру от египтян, и только, эта Деметра, как Изида, должна
была бы искать своего убитого супруга, или же Изида, как Деметра, должна
была бы искать похищенную дочь. Однако сходство лишь в том, что они ищут
утраченное. Однако утраченное всякий раз разное, так что греческое
представление не может быть простым отпечатком египетского, не может и
зависеть от египетского представления, а должно было возникнуть
самостоятельно, независимо от предшествовавшего ему представления. Сходства
- не те, что между оригиналом и копией, они указывают не на одностороннее
происхождение одной мифологии от другой, а на их общее происхождение.

Однако если родство различных мифологий и было бы объяснимо внешне и
механически, можно ли было бы нам превозмочь себя и так легкомысленно
поступить с великим фактом, который надо чтить как могучее средство
развития подлинной теории: ведь все равно оставалась бы прежняя
предпосылка, а именно то, что мифология возникает лишь в народе, среди
народа. Но мне представляется, что как раз то, в чем до сих пор никто
никогда не находил для себя преткновения, весьма нуждается в исследовании,
вообще говоря, мыслимо ли, чтобы мифология выходила из народа и возникала в
народе? Ибо начнем сначала: что такое народ, отчего он становится народом?
Бесспорно, не от того, что большее или меньшее число физически сходных
индивидуумов сосуществуют в пространстве, но в силу общности сознания. Лишь
непосредственное выражение такой общности - общность языка; однако в чем
искать нам эту самую общность, в чем - основание ее, если не в общности
взгляда на мир, а этот последний - в чем изначально содержится он, в чем
дан он народу, если не в мифологии? Поэтому представляется немыслимым,
чтобы к наличествующему уже народу прибавлялась еще и мифология, будь то
изобретенная отдельными индивидуумами в народе, будь то возникшая как
общее, подобное инстинкту порождение. Все это представляется невозможным,
потому что немыслимо, чтобы народ был и чтобы у него не было своей
мифологии.

Быть может, кто-нибудь решит возражать нам так: народ связывает в целое
какое-то общее дело, например земледелие, торговля, общие нравы,
законодательство, власти и т. д. Конечно, и это относится к понятию народа,
однако, кажется, нет даже смысла напоминать о том, сколь проникновенно
взаимозависят у каждого народа власть, законодательство, нравы, даже
занятия и дела с представлениями народа о Богах. Вопрос и состоит ведь в
том, можно ли мыслить все это заведомо предполагаемое и безусловно данное
вместе с понятием народа помимо религиозных представлений, которые никогда
не обходятся без мифологии. Нам возразят на это, что есть такие племена, у
которых не обнаружено ни следа религиозных, а следовательно, и
мифологических представлений. Сюда относятся, к примеру, уже упомянутые
племена Южной Америки, которые лишь наружно напоминают людей. Однако
они-то, как сообщает Азара, и живут, словно животные полевые, вне всякой
общности между собой - они не признают над собою власти, ни зримой, ни
незримой, они друг для друга чужаки, словно животные одного вида, и они не
составляют народа, как не составляют народа волки и лисы, и живут они куда
обособленнее, нежели обитающие и трудящиеся сообща звери, как-то: бобры,
муравьи и пчелы. Напрасно пытаться превратить их в народ, т. е. создать
социальные связи между ними. Если вводить таковые насильственно, это
поведет к их гибели -в доказательство того, что ни божеская, ни
человеческая власть не в силах превратить в народ не родившееся народом,-
где нет изначального единства и общности сознания, там его не произвести на
свет.

И здесь язык вновь встает рядом с мифологией. Сразу же поняли нелепость
гипотезы, по которой язык народа возникает трудами отдельных индивидов в
этом народе. Но разве меньшая нелепость считать возможным, чтобы язык
возникал среди народа, выходя из него, как если бы народ мог быть без
общего для него языка, как если бы народ не существовал благодаря общности
языка?

То же самое следовало бы сказать, если бы кто-нибудь тот взгляд, что и в
области законодательства не все совершается отдельными лицами и что законы
порождаются самим народом в процессе его существования, понимал в том
смысле, что народ может с самого начала давать себе законы и,
следовательно, быть без законов, тогда как лишь благодаря законам он и
становится народом и есть народ. Ведь и закон своей жизни, своего
пребывания - закон, развитием которого являются все законы, которые
выступят в течение его истории,- он как народ обретает вместе с своим
бытием. А этот изначальный закон народ может получить лишь вместе со своим
врожденным взглядом на мир, и такой взгляд содержится в его мифологии.

Как бы ни объяснять возникновение мифологии - в народе или из народа,
всегда предполагают народ и, например, считают, что эллин был эллином,
египтянин египтянином еще до того, как тот и другой тем или иным способом
обрели свои мифологические представления. Я же теперь спрошу: останется ли
эллин эллином, египтянин египтянином, если отнять у них мифологию? А
следовательно, оба они и не переняли свою мифологию у других, и не породили
ее сами после того, как стали греком или египтянином, но они стали самими
собою лишь вместе с их мифологией, лишь одновременно с тем, как им
досталась их мифология. Обычно же рассуждают совсем иначе - противоположным
образом: если мифология народа складывается в ходе истории - а история
начинается для народа, как только он начинает существовать,- если она
возникает у него благодаря историческим обстоятельствам и контактам с
другими народами, то у него, значит, есть история до всякой мифологии.
Однако народ обретает мифологию не в истории, наоборот, мифология
определяет его историю, или, лучше сказать, она не определяет историю, а
есть его судьба (как характер человека - это его судьба); мифология - это с
самого начала выпавший ему жребий. Кто станет отрицать, что вместе с
учением о Богах индийцам, эллинам и т. д. дана вся их история?

Немыслимо, чтобы мифология народа возникала из чего-либо уже
наличествующего и среди наличествующего, а потому ей не остается ничего
иного, кроме как возникать вместе с народом - в качестве сознания
народа-индивида; вместе с этим сознанием народ и выступает из всеобщего
сознания человечества, благодаря такому сознанию он и есть вот этот народ,
и оно отличает его от всех иных народов не меньше, нежели его язык.

А вместе с тем, вы видите, у прежних способов объяснения совершенно отнят
их фундамент, на котором они пытались строить свое здание,- то была
историческая почва, где существование народа предполагалось заранее, между
тем как теперь стало ясно, что возникновение мифологии восходит к той
эпохе, к какой относится и возникновение народов. Источник мифологии
каждого народа восходит к такой области, где нет времени изобретать,
выдумывать ее - все равно, отдельным ли лицам или всему народу, где нет
времени для искусных облачений и недоразумений. Для тех обстоятельств,
какие принимают Гейне, Герман и другие, нет больше времени. В ту эпоху,
когда возникают народы, нельзя заходить больше с такими объяснениями,
которые принимают мифологию за изобретение, будь то изобретение отдельных
индивидов, противостоящих народу, или изобретение целого народа, послушного
общему инстинкту. Мифологические представления, какие возникают вместе с
возникновением самих народов, определяют их начальное бытие,- они должны
были разуметься как истина, и притом как вся, как полная правда, и
сообразно с тем как учение о Богах; нам же надлежит объяснить, как могли
возникать такие представления. Мы принуждены искать иных исходных точек для
его исследования, потому что во всем, что представало перед нами до сих
пор, не было ничего, что восходило бы в ту область. Мы не станем судить о
пройденных ныне способах объяснения так - они вообще не содержат в себе
ничего истинного. Это было бы преувеличением, однако истины они не
содержат, истинное еще только предстоит найти, но это истинное мы не можем
достичь скачком, а можем лишь приблизиться к нему путем развития -
поднимаясь со ступени на ступень, не пропуская ни одной возможности. Я с
удовольствием напоминаю о методе нашего исследования, потому что главный
выигрыш его полагаю в том, что вы научитесь охватывать весьма запутанный,
многогранный предмет, овладевать им и благодаря методической
последовательности всесторонне освещать его. Одно достоверно пока, одно
выступает как ясный результат развития предмета: истинное, что мы ищем,
лежит за пределами прежних теорий. Говоря иначе, истинное заключено в том,
что исключалось приведенными и обсужденными у нас способами объяснения, и
теперь, пожалуй, не трудно видеть, что именно все эти теории исключают
взаимосогласно и равно.

Лекция 4

Религиозные объяснения мифологии (в мифологии как таковой есть истина).-
Различные способы такого объяснения, какие не могут считаться религиозными
в настоящем смысле слова (гипотеза Д. Юма, И. Г. Фосса).- Объяснение,
исходящее из религиозного инстинкта, причем либо привлекается природа
(обожествление природы), либо политеизм выводится из notitia insita.-
Гипотеза предшествующего строгого, по всей форме, учения о Боге, оспоренная
Юмом.- Объяснение искажением откровенной религии монотеизма (Лессинг.
Кэдворт. Евгемеровское использование Ветхого завета И. Г. Фоссом. Гипотеза
изначального откровения. Уильям Джонс),- Теория Ф. Крейцера.-Переход к
вопросу о причинной связи между разделением народов (их возникновением) и
политеизмом.

Коль скоро нам не обойтись ни тем взглядом, согласно которому мифологией
первоначально не подразумевалась никакая истина, ни тем, который, правда,
признает в ней изначальную истину, но только не в мифологии как таковой,
постольку, поскольку она есть учение о Богах и история Богов, так с
изгнанием этих двух взглядов сам собою основывается третий, какой и
необходим: мифология - в том виде, в каком она существует,- разумелась как
истина; а такой взгляд тождествен утверждению: мифология первоначально
разумелась как учение о Богах, как история Богов, ей первоначально присуще
религиозное значение, а такое ее значение как раз и исключали прежние
способы объяснения, потому что все они старались вывести, будто религиозное
значение (какое они не могли отрицать, поскольку мифология несомненно
считалась учением о Богах) чуждо первоначальному возникновению мифологии и
проникло в нее лишь позднее. Чисто поэтический взгляд, отрицая
преднамеренно вложенный смысл, может допускать с самого начала некоторые
религиозные отзвуки, но именно по той самой причине он возражает против
религиозного возникновения мифологии,- все, что выступает в мифологии как
религиозный момент, для него столь же случайно и непреднамеренно, как и
любой кажущийся доктринальный смысл. Иначе обстоит дело с непоэтическими,
скорее филологическими объяснениями. Они не допускают религиозный момент,
даже и как первоначально случайный. Согласно Гейне, основатели мифологии
прекрасно сознают, что придуманные ими личности - не действительные
существа и уже поэтому не Боги, потому что самое малое, что требуется от
понятия Богов, - это быть наводящими страх существами, а страх могут
вызывать лишь существа реальные либо считающиеся реальными. При полной
последовательности рассуждения, какую встречаем лишь у Германа, религиозное
значение становится даже тем, что сознательно исключается создателями
мифологии.

Однако если бы мы пожелали назвать все эти теории, о которых мы вынесли
суждение, одним словом "иррелигиозные" (разумеется, без негативного
побочного смысла), то, должно быть, такое наименование было бы отвергнуто,
ведь отчасти эти теории все же по меньшей мере предпосылают мифологии
подлинно религиозные (как считают они) представления, а следовательно, не
вполне исключают религиозный момент. И верно, если для Евгемера Боги
мифологии - ненастоящие, то всякий, кто согласился бы с ним, должен был бы
предпосылать им Богов настоящих. Точно так Герман говорит о ступени,
предшествующей мифологии, о грубо природном суеверии, когда представляют
себе настоящие, связанные с явлениями природы существа, и Гейне, если бы мы
спросили его, без сомнения, поспешил бы присоединиться к такому мнению,
ведь и ему приходится предпосылать ненастоящим Богам, личностям, которые
только принимают за Богов, настоящих Богов. Поэтому и все эти способы
объяснения предполагают настоящих Богов и, следовательно, нечто
действительно религиозное по крайней мере как фон. Так что может
показаться, что нельзя выдвинуть категорию иррелигиозных взглядов на этот
предмет.

Но в отношении только что названных способов объяснения следовало бы для
начала решить, можем ли мы признать реальное религиозное значение за теми
существами, которые предшествуют собственно мифологическим существам, можно
ли признать их притязания на это. Ибо, конечно, прежде всего это реальные
существа, которые скрыты за явлениями природы, как мнит человек: либо не
ведая истинных их причин, либо из-за животного, бездумного страха, либо же
вследствие позитивной склонности (какую приписывают человеку) предполагать
волю и свободу действия всюду, где можно наблюдать известный эффект, либо
же потому, что человек почерпает в себе понятие существования, под какое
подводит он все вещи, лишь постепенно обобщая его, отделяя то, что связано
с этим понятием в человеческом сознании. Эти существа, могущественные, в
целом превосходящие человека с его силами,- они стоят в связи с природными
процессами, вызывают страх (primus in orbe deos fecit timor); поскольку же
они по воле и капризу то препятствуют человеческим начинаниям, то
благоприятствуют им, их тщатся настроить благожелательно, всячески
выказывая свою покорность им. Вера в подобные существа, говорят теперь,
была первой формой религии.

В Новое время такой способ объяснения был развит прежде всего Дэйвидом
Юмом, хотя он и выводит первые представления о незримых существах не
столько из рассуждений о явлениях природы - эти последние, как полагает он,
ввиду своего сходства и однородности скорее повели бы человека к
представлению о едином существе,- сколько из наблюдений и переживания
противоречий и непостоянства в жизни людей, отчего и возникло мнение о
существовании множества Богов. Однако поскольку жизнь первозданного
человека все равно что жизнь природы, а смена событий в его жизни по
преимуществу зависит от перемен в природе, то это различение лишено всякого
значения. Мифологическим же этот первый настоящий политеизм становится, по
Д. Юму, лишь благодаря тому, что человеческих индивидуумов, которые оказали
в свою эпоху могучее благодетельное влияние на других людей, тоже стали
принимать в число религиозно почитаемых существ.

Другим путем пошел Иоганн Генрих Фосс. И ему первые представления, из каких
впоследствии возникнет мифология, кажутся крайне неразвитыми, едва
выходящими из состояния полуживотной или вовсе животной тупости. Его не
устраивает в мифологии доктрина, особливо же изначально религиозный смысл;
чистой поэзией он мифологию тоже не может считать, следовательно, он
вынужден подыскивать иную противоположность доктрине, не поэзию, и так
находит противоположное ей в тупой бессмысленности: чем бессмысленнее
первоначальные представления, тем лучше, тем более что вместе с этим он
получает в свои руки радикальное средство против любой попытки видеть в
мифологии какой-либо смысл и выйти за пределы его, Фоссова, обращения с
мифологией, признающего в ней лишь мертвую, грубую букву. Итак, в своем
первоначальном состоянии глубокой тупости человек, возбуждаемый явлениями
природы, начинает предчувствовать существование находящихся в связи с этими
явлениями, подобных ему же самому, человеку, столь же грубых существ - вот
его первые Боги. Однако, чтобы перейти к мифологии, приходится прибегнуть к
помощи поэтов - Фосс призывает их, и они обязаны постепенно развить эти
угрюмые образы и неопределенные существа, наделив их более приятными
человеческими качествами и наконец возвысив их до идеальных образов.
Напоследок поэты выдумывают даже историю этих существ, вследствие чего
первоначальная бессмыслица прикрывается приятностью и красотой. Так, по
Фоссу, возникала мифология.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Шеллинг Ф. Историкокритическое введение в философию мифологии философии 8 мифологии
Всему прикрытием обязана служить мифология
Шеллинг Ф. Историкокритическое введение в философию мифологии философии 10 мифологии
Шеллинг Ф. Историкокритическое введение в философию мифологии философии 12 мифологии
Независимый от нее реальный второй принцип