|
|
<<< ΛΛΛ >>>
227
Ю.Хабермас широко пользуется понятием коммуникативной
рациональности для описания ситуации модерна, обозначения
его деструктивного пафоса по отношению к исторически сло-
жившимся жизненным мирам. Он определяет модерн как подчи-
нение коммуникативных структур жизненных миров императиву
экономического роста, т.е. "вторжение экономической и
административной рациональности модернизации в сферу
коммуникативной рациональности". Иными словами,
рациональность капиталистической модернизации разрушительна
в отношении социально унаследованных форм интеграции и
воспитания. Это, во-первых. Во-вторых, понятие
коммуникативной рациональности активно используется
Ю.Хабермасом для экспликации основополагающих условий
человеческого понимания. Он утверждает, что для протекания
процессов понимания в жизненном мире необходима передача
ценностей культуры в полном объеме, поскольку в
коммуникативной рациональности когнитивные истолкования,
моральные ожидания и суждения оценки даны в неразрывном
единстве.
Если, по утверждению М.Вебера, для дискурса Просвещения
характерна "дифференциация аспектов рациональности", т.е.
возникновение относительно автономных форм рациональности
науки, искусства и морали, то в коммуникативной
рациональности - по определению - смыслы собственно
познавательных, эстетических и моральных суждений слиты
воедино. И в этом отношении коммуникативная рациональность
выступает первичной основой человеческого понимания вообще.
Именно поэтому немецкий философ Г.Вальденфельдс назвал мир
естественной установки "плавильным тиглем рациональности".
Н.С.Автономова
Размышления о специфике социального познания и об ис-
торических типах рациональности в социально-гуманитарном
познании (статья Н.Смирновой) показались мне весьма интерес-
ными. Суть концепции исторических типов рациональности
применительно к социально-гуманитарному знанию, как она
развивается Н.Смирновой, В.Федотовой, еще целым рядом авто-
ров, сводится вкратце к следующему. В основе классических
представлений об истине и о рациональности усматриваются три
главные предпосылки: фундаментализм, редукционизм и суб-
станционализм, основанные на сильных упрощениях и идеали-
зациях и не учитывавшие историческую и культурную относи-
тельность самих социально-гуманитарных объектов и их позна-
ния.
Классический мир гуманитаристики сменяется неклассическим
миром (примером его для Н.Смирновой выступает прежде всего
феноменология и герменевтика, только не Шлейермахер и
Дильтей - в них еще слишком сильна тяга к выявлению
"правильного" понимания и, стало быть, классические иллюзии,
- а Гадамер). Происходят изменения в объекте гуманитарного
познания: все большую роль начинают играть в нем процессы
саморегуляции и самоорганизации, прямые и обратные связи
объекта с окружением, и потому он не поддается однозначному
228
моделированию и прогнозированию. Увеличивается роль в обще-
ственном целом индивидуальных способов самореализации.
Появление сферы идеального, культуры, времени человеческих
целей и их достижений меняет течение природных процессов: в
культуре возникает "своя" особая причинность, "свои"
закономерности и даже "своя" статистика.
Новые объекты требуют и новых методов познания. Место
жестких механистических и детерминистских зависимостей дол-
жны занять "мягкие методы анализа" (sic), противопоставля-
ющие себя всем и всяческим редукционизмам и субстанциона-
лизмам, не допускающие онтологизации теоретических картин
реальности и пр. Критика модернизма предполагает поворот к
обыденности, к повседневным коммуникациям, недоверие к тео-
риям, обобщающим схемам (типа общей теории систем или марк-
сизма).
В целом эта картина смены классического образа гуманитарной
рациональности неклассическим (и постнеклассическим),
схватывающая ряд важных особенностей современного развития
гуманитарного познания, содержит в себе, на мой взгляд,
немало неувязок.
Один из главных парадоксов общего значения - это вопрос о
"мягких" методах анализа или "мягких" зависимостях - если
речь идет об объекте. Этот термин широко распространился в
философии науки и методологии не только у нас, но и за
рубежом. Однако спросим себя: что это за оксюморон "мягкий
анализ"? И разве зависимости, если они действительно
выявлены, могут быть "мягкими"? Разве правила неэвклидовой
геометрии Лобачевского стали более мягкими, чем в учебнике,
основанном на Евклиде? Сферы познания, действительно,
расширяются, и в каждой такой сфере действуют свои законы,
одинаково непререкаемые, хотя все более и более сложные и
трудно уловимые. Когда физики говорят, что микрочастица
может рассматриваться как частица или как волна, мы
действительно выбираем точку зрения по нашему усмотрению, но
внутри избранного способа рассмотрения частица повинуется
всем тем закономерностям, каким она и должна повиноваться
сообразно с тем, выступает ли она как частица или как волна.
Изучение индивидуального - это другой случай познавательного
парадокса. Мы действительно всегда изучаем индивидуальное и
неповторимое, однако каждый раз вынуждены в той или иной
степени сводить неповторимое к повторимому, представляя
индивидуальное как неповторимое сочетание повторимых эле-
ментов. Редукция в познании неизбежна как неизбежно сведение
единичного к общему, уникального к повторяющемуся, феноме-
нального к существенному (сущностному) уже в любом языковом
акте, в любом употреблении общего имени применительно к
уникальному единичному предмету. Тем более это необходимо в
познании, где речь идет об оперировании многими предметами,
многими понятиями. Свифтовские мудрецы, которые, отказавшись
от слов и от понятий, таскали за собой мешки, набитые
предметами, чтобы, предъявляя их друг другу,
"разговаривать", вряд ли могут пленить наше воображение: а
ведь это прямое доказательство неизбежности редукций.
229
Представляется, что в социально-гуманитарном знании, при
всей сложности его объектов, нет ни неклассического хаоса в
онтологической картине, ни методологического хаоса, ведущего
к уничтожению "жестких" зависимостей и замене их "мягкими"
корреляциями. Если бы речь шла о рядополагании "мягких" маз-
ков без выявления соподчиненности главного второстепенному,
это была бы не наука, а искусство. Очень часто в качестве
особого специфического образования гуманитарной области
приводятся - в противоположность причинам и законам - мотивы
и смыслы. Не думаю, что можно так строить антитезу. Ведь,
скажем, смыслы возможны лишь внутри структур: условием их
возникновения и существования является ограниченность
учитываемых сознанием связей и соупорядоченность этих
связей: хаотическое не может быть смысловым. В этом смысле
культура - не менее, но гораздо более сложно
структурированный предмет в сравнении с любым природным
предметом.
Все это аргументы общетеоретического свойства. Однако есть и
аргументы исторические. Мы сталкиваемся с этими аргументами,
обнаруживая, что, например, феноменология и фено-
менологическая герменевтика - главный пример
"неклассического" отношения к гуманитарному познанию - при-
вела к таким последствиям, которые опровергают почти все ее
исходные постулаты. В частности, развившись в этнометодоло-
гическую программу, феноменология выродилась в абсолютизацию
конструктивистского подхода к социальной реальности с не-
приятным оттенком солипсизма, в абсолютизацию лингвисти-
ческого подхода к социальному объекту, а венцом ее стараний
оказалось собирание повседневных разговоров как стратегий
построения социальных реальностей. Где-то в конце своего
текста Н.Смирнова подчеркивает, что стремление к
индивидуализированию в феноменологии не привели к успеху:
она осталась на уровне "коллективных идеальностей", но
одновременно потеряла свою теоретичность. И новые поиски
индивидуализаций и новые формы теоретизирования связываются
уже с другими - "постнеклассическими" - способами и
подходами в гуманитаристике.
Однако, если в развиваемой В.С.Степиным концепции типы
рациональности в естествознании соотнесены или по крайней
мере могут быть соотнесены друг с другом по принципу допол-
нительности: неклассический и постнеклассический типы рацио-
нальности развивают и расширяют совокупность учитываемых
условий и предпосылок познания при сохранении преемственно-
сти главного набора таких условий, то применительно к
гуманитарному познанию построение таких типов
рациональности, которые отрицают базовые предпосылки всякого
познания ("умный" редукционизм и субстанциализм как поиск
сущностей относятся, я думаю, к числу таких базовых
предпосылок) приведет к потере соизмеримости в представлении
рациональности и к замене познания чем-то совершенно иным.
Н.М.Смирнова
230
Замечания Н.С.Автономовой затрагивают концептуальную суть
статьи, и потому представляются мне наиболее интересными и
содержательными. Главное, что заставляет меня говорить о
"мягких" методах социального познания и неклассическом по-
вороте в социальной методологии в целом, - это существенные
изменения унаследованной от классической философии познава-
тельной перспективы, произошедшие на протяжении XX века: от
попыток провести водораздел между наукой и ненаукой к поиску
корней специализированного знания как в жизненном мире че-
ловека (социальная феноменология) и структурах коммуника-
тивной рациональности (Хабермас), так и в развитии познава-
тельных способностей человека как живого существа
(эволюционная эпистемология). Неудовлетворенность программой
демаркационизма отразилась в констатации Гуссерлем причин
кризиса европейских наук, стремлении М.Полани обнаружить
общие корни человеческого древа познания в неявном знании,
наконец, в интенциях эволюционной эпистемологии определить
науку в терминах повседневной жизни и социальных
коммуникаций.
Подобные тематические мутации актуализируют риторический
вопрос Фауста, обращенный к доктору Вагнеру: "Что значит
знать? Вот, друг мой, в чем вопрос!" И этот фаустовский
вопрос вечен, доколе существует философия. А раз так, то и
ответить на него раз и навсегда невозможно.
Говоря о "мягких" методах, отмечу, что "мягкие" зависимости
и адекватные им методы познания не являются прерогативой
исключительно социогуманитарного знания, о котором идет речь
в статье. По мере углубления во все более тонкие структуры
природного объекта жесткие зависимости по типу лапласовского
детерминизма, полностью сохраняющие свое значение для теоре-
тического описания относительно простых макроструктур, пред-
ставленных классическими идеализациями типа "абсолютно чер-
ное тело" или "идеальный газ", все более отходят на второй
план. Известная метафора А.Эдингтона о "сетке метода",
недостаточная плотность ячеек которой не позволяет "уловить'
сложноструктурированные объекты, в области микромира
приобретает буквальное значение.
Н.С.Автономова совершенно права, утверждая, что, выбирая
корпускулярную или волновую модель микрообъекта, мы пред-
полагаем, что изучаемая нами частица подчиняется всем зако-
номерностям, предписываемым ей в рамках данной модели. Но
означает ли это, что данная модельная конструкция предписы-
вает своему объему столь же жесткий тип поведения, как
классическая механика - пресловутому ньютонову яблоку, - вот
в чем вопрос. Ведь координата и импульс микрочастицы не
могут быть одновременно измерены с любой наперед заданной
точностью. Их взаимная неопределенность обладает порядком
кванта действия (DpDq - h/2p). И хотя подобная
неопределенность имеет место и в макромире - измерение с
помощью твердых стержней имеет пределы точности,
обусловленные эффектом броуновского движения, в исследовании
тонких структур природы она не только приобретает
принципиальное значение, но и трансформируется в
онтологические представления о более сложном характере
231
многих привычных для макромира зависимостей, например,
пространственно-временных. Поведение элементарных частиц,
например, или сложных белковых макромолекул в гораздо
большей степени определяется их "контекстом", чем, скажем,
движение биллиардного шарика. А о поведении квантового объ-
екта мы вообще можем иметь лишь вероятностное представление.
Вопреки высказыванию А.Эйнштейна, бог все же "играет в
кости" - иногда.
В химической термодинамике И.Пригожина в окрестностях точек
бифуркации жесткие динамические закономерности отходят на
второй план, уступая место более сложным зависимостям. Но
когда выбор нового аттрактора осуществлен, они вновь обре-
тают законную силу.
Сегодня биологи открыто обсуждают вопрос о перспективах
использования герменевтических методов в исследовании биоло-
гических объектов, а американский биолог, сторонник эволюци-
онной эпистемологии Г.Стент утверждает, что для изучения
столь высокоорганизованных систем, как нервная и иммунная, а
также столь сложных процессов, как эмбриональное развитие,
наиболее адекватны методы социально-культурной герменевтики.
Я солидарна с тем, что изучение эвристических возможностей
"мягких" герменевтических и феноменологических методов в
естественнонаучном познании весьма важно для современной
философской методологии в той мере, в какой она претендует
на то, чтобы быть рефлексией современного естествознания, а
не только науки прошлого века.
Другое замечание касается соотношения "жестких" и "мягких"
методов познания. Полагаю, что оно производно от конкретной
познавательной ситуации и в общем виде не выразимо. Причем в
понятие ситуации я включаю и субъекта познавательной
деятельности, поскольку подобное соотношение определяется не
только структурой объекта, но и искусством исследователя. В
этом секрет его исследовательского мастерства.
Методологические установки, в той мере, в какой они
действительно плодотворны, являются не набором ритуальных
фраз, наподобие постулатов диалектической логики, а работают
на уровне неявного знания. Ведь сколь бы полезным ни было
знание максим какого-либо действия, будь то нормы
стихосложения или аксиомы научного метода, само по себе оно
не учит его использованию на практике. Последнее всегда
является предметом искусства ученого или поэта. И в этом
отношении наука действительно сродни искусству. И грань, их
разделяющая, куда более проницаема, чем полагали философы-
классики.
Мне трудно согласиться с "историческим аргументом"
Н.С.Автономовой относительно того, что неклассический
поворот в социально-гуманитарном познании привел к
последствиям, опровергающим все его исходные постулаты.
Последнее замечание с известными натяжками можно отнести
лишь к "поздней" этнометодологии. Этнометодологическая
программа действительно унаследовала многие свои установки у
феноменологии социального мира. Но я не склонна упрощать
характер их взаимосвязи. К числу философских
предшественников этнометодологии, помимо культурной
232
антропологии, относится и аналитическая философия, и
философский постмодернизм, сводящий социальные коммуникации
к языковым играм. Я считаю социальную феноменологию,
особенно в лице А.Шютца, важным этапом в развитии социальной
методологии в целом, сохраняющим свое значение и в
современных условиях. Хотя использование феноменологических
методов в современном социальном познании, безусловно, имеет
свои пределы целесообразности.
Наконец, я не думаю, что генезис исторических типов раци-
ональности в естественнонаучном и социогуманитарном познании
имеет принципиально различные механизмы, и не вижу
противоречия развиваемого мною подхода с концепцией
В.С.Степина. Безусловно, и "умный" редукционизм, и эссенциа-
лизм необходимы в современном социальном познании. Без
первого невозможны теоретические обобщения, без второго -
идентификация эволюционирующих объектов. Неклассические
методологии обнаруживают неуниверсальность классических ме-
тодологических установок и дополняют их. Но я хотела бы
обратить внимание на такой важный момент. Познание
социального объекта в гораздо большей степени, чем
природного, спаяно с человеческими ценностями и интересами и
выступает, по выражению П.Бурдье, итогом символической битвы
за легитимную картину социального мира. Рост общественного
недоверия к универсальным социальным концепциям, основанным
на упомянутых выше принципах, на этапе перехода европейских
сообществ к постиндустриальному обществу обусловлен их ролью
в идеологической легитимации жестких социальных технологий
европейского модерна. Я полагаю, что подобное недоверие -
явление временное, но оно должно стать предметом
социологического анализа, по крайней мере в том, что
касается его истоков.
Кроме того, транзитные социумы не стабильны. А где нет
стабильности, нет и теории, ее место занимает рациональный
нарратив. Но переходные периоды не вечны. А потому теорети-
ческий ренессанс в социальной методологии мне представляется
неизбежным.
233
И.П.Фарман
Мои замечания касаются не всегда правомерного и удачного
употребления авторами новой лексики с приставкой "пост".
Дело в том, что создаваемая с целью отражения специфики
современного общественного развития и практики
рационализации, эта лексика свою задачу часто не выполняет.
Между тем тенденция к наименованию новых феноменов
посредством "пост" все растет. Таковы, например, рассуждения
В.Г.Федотовой по поводу конвенции о новом термине
"постмодернизация": "Можно сказать, что цель модернизации -
это уже не современное, а постсовременное общество и даже,
может быть, постпостсовременное... Соответственно, переход
от традиционного общества к постсовременному может быть
назван постмодернизацией (а затем постпостмодернизацией и
т.д.). В значительной мере этот процесс был открыт
постмодернизмом".
Посмотрим, насколько правомерно образование новых кате-
гориальных пар по типу "модерн - постмодерн", и для этого
обратимся к истории этих понятий. Понятие "модерн" являет
нередкий в науке пример того, как издавна существующее в
языке слово приобретает специальное значение и становится
термином для обозначения определенных содержательных
смыслов. Как отмечал Ю.Хабермас (со ссылкой на Р.Яусса)1
слово "модерн" впервые было употреблено в V веке для
разграничения только что обретшего официальный статус
христианского настоящего и языческого римского прошлого.
Содержание этого понятия, искони выражавшего сознание эпохи,
которая соотносила себя с античным прошлым и осознавалась
как результат перехода от старого к новому, со временем
менялось, а в XIX веке с появлением романтизма оно утратило
исторические связи и сохранило только абстрактное
противостояние традиции и истории. Модерным, современным с
тех пор стало считаться все, что способствует объективному
выражению спонтанно обновляющейся актуальности духа и
времени.
Однако, начиная уже со второй половины XIX века, это общее
определение было переосмыслено и, можно сказать, монопо-
лизировано более узким, но конкретным: оно стало
обозначением определенного стиля в искусстве - эстетического
модерна. Положение радикально изменилось в результате того,
что возникла новая реальность, сформировалось новое
культурное содержание, которое и стало обозначаться этим
понятием. Именно тогда прилагательное "современный"
("новейший") превратилось в существительное "модерн".
Постепенно и оно приобрело более широкий смысл и стало
означать не только эстетический стиль, но и стиль мышления
вообще (М.Вебер говорил о культурном модерне). Однако прежде
всего определенный содержательный комплекс представлений
(как формы культуры), а не только его временные параметры, о
которых идут споры, послужили точкой отсчета для
____________________
1 Хабермас Ю. Модерн - незавершенный проект // Вопр.
философии. 1992. N 4. С. 40-41.
234
последующего "пост-модернизма", кстати, тоже первоначально
возникшего как художественный архитектурный стиль. Пост-
модернизм во многом порывает с модерном, особенно с его
классикой ( есть и такая), и все-таки, определяя себя через
своего предшественника, он тем самым указывает на связь с
ним (как исторический модерн с античностью).
Следуя такому историческому принципу, можно утверждать, что
термины, образованные при помощи приставки "пост", могут
приобрести новый смысл и значение вообще только в том
случае, если они отражают явления с определенным,
зафиксированным в коренном понятии содержанием, которое
поддается локализации и хронологизации. Когда же речь идет о
длительных, практически непрерывно развивающихся
общественных процессах, - а они чаще всего именно таковы,
например, процесс модернизации, - то характеристика их,
условно говоря, посредством "пост" не представляется
удачной, ибо она отражает не содержательную, а лишь их
временную последовательность, и то очень приблизительно.
(Например, индустриальный и постиндустриальный периоды в
СССР являются для нас более конкретными понятиями, чем,
скажем, постиндустриальная цивилизация, по А.Тоффлеру.)
То же можно сказать и о модной ныне триаде: классический -
неклассический - постнеклассический. Последние определения
широко употребляются по отношению к типам рациональности,
социальной теории, методологии и т.п. На наш взгляд, в этих
случаях была бы более уместной, говоря словами П.Рикера,
процедура именования, соответствующая дейектическим словам
"здесь" и "теперь" и опирающаяся на определенное содержание.
Взять на себя такой труд должны, разумеется, философы.
Понятия, связанные с проблемой рациональности, также
употребляются авторами далеко не корректно. Часто они не мо-
гут быть правильно поняты в рамках общих представлений о ра-
циональности и требуют конкретизации или дифференциации. При
этом надежды на спасительный контекст оправдываются далеко
не всегда. В ряде случаев (разумеется, по возможности, не в
ущерб изложению) требуется пояснить, что нового дает то или
иное производное понятие по сравнению с первоначальным или
базовым. Это касается, к примеру, такой часто употребляемой
в статьях раздела понятийной пары, как ценностная рациональ-
ность и целевая рациональность (целерациональность),
особенно в том случае (см. статью В.Г.Федотовой), когда эти
понятия оказываются критериями оценки и разделения
традиционного и современного обществ (на наш взгляд,
достаточно жесткого, в духе локальных цивилизаций, без
выделения смешанных типов и "третьего пути").
И последнее: анализ опыта рационализации в нашей стране не
может быть продуктивно осмыслен с позиции "чего нет в
России". Дорого доставшийся нам, он несет большой критико-
рефлексивный заряд и может быть весьма полезен в условиях
перехода к новым целевым установкам, разработкой которых за-
нято сейчас не только наше, но и западное общество. Как мы
видели на примере эмансипационных проектов Ю.Хабермаса, это
трудно осуществимый проект и для Запада, остающийся задачей
на уровне теоретического познания.
<<< ΛΛΛ >>>
Дифференциация аспектов рациональности
вляется свободным
В рамках фундаментальных начал духа на определенных этапах его эволюции возникали
|
|
