Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
"Чтобы испытывать боль, надо быть чем-то. Но умершего нет больше, или же, если он и существует, он лишен жизни и чувствует боль не больше, чем камень" (I 7, 3, 5). А если ты платоник и веришь в существование после смерти, смерть еще и благо: "Смерть – тем более благо, что активность души, когда она освобождается от тела, возрастает. И если отдельная душа сольется со всеобщей душой, какое зло может она там встретить?.. Для души вообще нет зла, если она хранит чистоту своего существа. А если она не сохраняет эту чистоту, то не смерть, а жизнь будет злом! Если душа терпит наказание в царстве Аида, то тогда снова плоха не ее смерть, а ее жизнь, а жизнь ее дурна, так как это не чистая жизнь (к ней примешивается иное)... – Но если земная жизнь добродетельна, как же смерти не быть злом? Можно ответить, что если жизнь в земном мире – благо для людей добродетельных, то не потому, что в этом мире душа связана с телом, а потому, что добродетель охраняет душу от зла, заключающегося в этом союзе с телом. Итак, смерть – это в высшей степени благо. – Может быть, можно добавить, что жизнь в теле – сама по себе зло, и что если добродетель дает душе благодать, то потому, что душа благодаря ей не живет более жизнью, соединяющей душу с телом, но уже в этом мире отделяется от тела" (I 7, 3, 7). Скажем прямо. Тот, кто читал великолепие трактаты, которые Плотин в годы зрелости посвятил красоте мира Форм и любви к Благу, испытывает некоторое разочарование, читая его последние произведения. Порфирий сам отмечал: "Когда он писал девять последних трактатов, силы его слабели, и четыре последних трактата еще слабее, чем пять предыдущих" (Жизнь Пл. 3, 35). Часто Плотин ограничивается тем, что повторяет свои собственные доктрины, излагая их очень схематично, как в самом последнем трактате, или же резюмирует сочинения стоиков и платоников. При этом заметна сухость, выхолащивание, иногда, как мы видим, презрительный тон. Но, может быть, все это объясняется увенчивающимся пренебрежением к литературным формам, может быть, также и отвердением души, которая страдает в одиночестве и хочет принудить себя к полному приятию действительности, как бы жестока та ни была. * * *"Когда он уже умирал, Евстохий, который в это время жил в Путсолах, пришел к нему, когда уже было поздно, как он мне сам рассказывал. Тогда Плотин сказал ему: "Я еще жду тебя". Он сказал еще: "Стремлюсь возвести божественное во мне к божественному во всем". В эту минуту змея проползла под кроватью, на которой он лежал, и скользнула в щель в стене;* и Плотин скончался. Ему было, по словам Евстохия, 66 лет" (Жизнь Пл. 2, 23). * Душа, покидающая тело в форме змеи, – народное поверье античности. В этих ultimis verbis – весь Плотин. Кроткая улыбка... "Я еще жду тебя", то есть: я не хотел умереть, не увидев тебя, мой последний друг, единственный ученик, который остался со мной. Но ты очень долго не шел! Из-за тебя мне пришлось замедлить свой уход.14 Чувство Божественного присутствия... Если философствовать – значит учиться умирать, то сейчас я осуществляю высший философский акт: я стараюсь, чтобы то божественное, что есть во мне, вознеслось навстречу тому божественному, что есть во вселенной. В своих последних словах умирающий Плотин не употребляет каких-то особых терминов. Не упоминает о Едином, о Благе, даже о Духе. Его последние слова – это почти банальная фраза, это "отдаю Богу душу", облеченное в терминологию стоиков. Это все равно, что сказать: моя душа сейчас сольется с Мировой Душой. Но все наследие Плотина позволяет нам уловить за этими простыми словами мистический смысл: слившись с душой вселенной, душа Плотина будет созерцать Дух Божий и его неизреченный источник, абсолютно простое Благо. И нам вспоминаются прекрасные и странные формулировки в описании Божественного присутствия: "Ты уже не говоришь больше: до этих пределов – это я. Отбросив "до этих пределов", ты сам стал Всем. Ты и раньше Им был... Став кем-то, перестаешь быть Всем, отрицаешь его. И это продлится до тех пор, пока не отбросишь такое отрицание. Ты становишься больше, отбрасывая все, что не является Всем. Если ты от этого откажешься, Все явится тебе" (VI 5, 12, 18). * * *Семнадцать веков отделяют нас теперь от Плотина. И современная история все ускоряет свой бег, унося нас непоправимо далеко от мудреца, одиноко умирающего на вилле в Кампании. Огромная пропасть зияет между ним и нами. И все же, когда мы читаем некоторые страницы "Эннеад", что-то пробуждается в нас, какой-то отзвук в глубине нашей души. Прав был Бергсон, говоря о зове мистиков: "Они ничего не просят, и однако получают. Они не нуждаются в призывах, они просто существуют; их существование – это зов".* * H.Bergson, "Les deux Sources de la Morale et de la Religion", Paris, 1939, P.U.F., p. 30. Но зову Плотина современный человек не доверяет. Пленительный, как пение сирен, – не обманчив ли он, не опасен ли? Современный человек боится, что его мистифицируют. Марксист, позитивист, ницшеанец или христианин, – он отрицает мираж "чисто духовного". Он открыл силу материи, могущество всего этого низшего мира, который Плотин считал слабым, бессильным, близким к небытию. Симона Вейль писала: "Очереди за продовольствием. Совершить что-либо легче при наличии низкого, а не высокого мотива. Низкие мотивы придают больше энергии, чем высокие. Встает проблема: как передать высоким мотивам энергию, свойственную низким?"* Эту мысль уже высказывали Николай Гартман ("Категории бытия и ценности тем слабее, чем они возвышеннее") и Макс Шелер ("Низшее изначально наделено силой; высшее бессильно").** Пусть Плотин отказывается, если хочет, отождествлять себя со "смешанным началом", с "животным в человеке". Современный человек знает, что именно из этого смешанного начала Плотин черпает ту энергию, которая поддерживает его умственную деятельность. Современный человек открыл могущество социальных, психологических, биологических и материальных инфраструктур. Марксизм и психоанализ раскрыли перед ним механику мистификации: человек, который считает, что преодолел человеческую природу, – лишь игрушка низших побуждений и хочет уклониться от работы и от действия. * S.Weil, "La Pesanteur et la Grace", Paris, Plon, 1947, p. 3. Эта критика "чисто духовного" несет в себе нечто здравое. Слишком часто принимался за истинные ценности камуфляж, потребный для защиты классовых предрассудков и психологических отклонений. Но, думаю, я показал в данной работе, что, несмотря на некоторые формулировки Плотина, его мистика, какою он жил, не является "способом бегства". Он был так же открыт для других, как и для Духа. Кроме того, критика "чисто духовного" должна вести к подлинному очищению духовной жизни, а не к отрицанию целой области человеческой действительности. Бергсон видел верно: мистическое переживание есть универсальный и в высшей степени значительный феномен. Даже если этот феномен достигает полноты только с приходом христианства, тем не менее он определенно присущ всему человечеству, и плотиновский опыт – один из самых ярких тому примеров. Если он вызывает в нас отклик, то потому, что в человеческой действительности заложена латентная возможность мистической жизни. Конечно, игнорировать нашу материальную, психологическую и социологическую зависимость – значит самим себя мистифицировать. Но столь же трагическая, хотя и более тонкая, мистификация – воображать, что человеческая жизнь сводится к ее аспектам, поддающимся анализу, математике, исчислению и выражению. Одним из великих уроков философии Мерло-Понти было то, что именно восприятие, то есть пережитой опыт в буквальном значении слова, придает смысл научному представлению.* Но это значит косвенным образом допускать, что человеческое существование обретает смысл в неизреченном.** Витгенштейн узрел эту частицу неизреченного в рамках научного и повседневного языка: "То, что выражается в речи, мы не можем выразить посредством языка".*** "Существует невыразимое: то, что мы даем понять (но что не может быть высказано); в этом есть мистика".**** Он действительно воплотил их в жизнь немыслимо |
|
|
|
|
