<<<     ΛΛΛ     >>>   

Преобразование всех ценностей определяется в следующем виде: активное становление
сил, торжество утверждения в воле к власти. Под гнетом нигилизма негативность
выступает и формой, и основанием воли к власти; утверждение же играет вторую
скрипку, подчиняется отрицанию, собирая и взваливая на себя его плоды. Так и выходит,
что «Да» Осла, «И-а», является фальшивым «да», карикатурой на утверждение. Теперь
все меняется: утверждение становится сущностью воли к власти; что же до негативности,
то она сохраняется, но лишь в форме существования того, кто утверждает, в форме
агрессивности, присущей утверждению, как гром и молния: как молния, что предвещает
утверждаемое, и как гром, что за ним раздается, как всеобъемлющая критика, что
сопровождает всякое творчество. Итак, Заратустра – воплощенное утверждение, чистое
утверждение, которое, тем не мене, доводит отрицание до предела, приводит его в
действие, ставит на службу тому, кто утверждает и творит[6]. «Да» Заратустры – полная
противоположность ослиному «Да», как противоположны творец и носильщик. «Нет»
Заратустры – полная противоположность нигилистическому «Нет», как противоположны
агрессивность и злопамятство. Преобразование ценностей – не что иное, как переворот в
отношениях «отрицание-утверждение». Ясно, однако, что преобразование возможно
лишь по завершению нигилизма. Нужно было дойти до последнего из людей, затем, до
человека, который хочет гибели ради того, чтобы отрицание, обратившись, наконец,
против реактивных сил, стало само по себе действием и перешло на службу высшего
утверждения (отсюда формула Ницше: нигилизм побежденный, но побежденный самим
собой…).
Утверждение есть наивысшее могущество воли. Но что тут утверждается? Земля,
жизнь… Какую же форму принимают Земля и жизнь, когда становятся объектами
утверждения? Нам это неведомо, ибо обитаем мы на унылых просторах Земли, живем
состояниями близкими к нулевым. Нигилизм отрицает и стремится отрицать не только
Бытие (ибо Бытие и Ничто, как известно, - близнецы-братья),сколько многообразие и
становление. Нигилизм рассматривает становление как нечто такое, что должно быть
заглажено, искуплено, что должно быть поглощено Бытием; многообразие
представляется нигилизму чем-то несправедливым, подлежащим осуждению и
поглощению Единым. Становление и многообразие виновны – таков приговор
нигилизма, его первое и последнее слово. Вот почему под гнетом нигилизма движущими
силами философии становятся мрачные чувства: «неудовольствие», ужасающая тоска,
снедающая жизнь тревога – словом, неясное чувство виновности. Первая фигура
преобразования ценностей, напротив, поднимает многообразие и становление на
невиданную высоту высшего могущества: они утверждаются. Именно в утверждении
многообразия есть место действенной радости многообразия. Радость вырывается
наружу, как единственная движущая сила философии. Завышение ценности негативных
чувств или безнадежных страстей – вот мистификация, на которой основывает свое
господство нигилизм. (Лукреций и Спиноза написали об этом решающие страницы.
Задолго до Ницше они представляют философию как могущество утверждения, как
практическую борьбу против мистификаций, как изгнание всякой негативности.)
Многообразие утверждается как таковое, становление утверждается как таковое. Это
значит одновременно и то, что утверждение само по себе многообразно, что в
многообразии оно становится самим собой, и то, что становление и многообразие сами
по себе являются утверждениями. Есть в утверждении, если его только правильно
понимать, что-то от зеркальной игры. «Вечное утверждение…вечно я твое
утверждение!» Вторая фигура преобразования ценностей – утверждение утверждения,
раздвоение утверждения, божественная пара Дионис-Ариадна.
Диониса можно было распознать по всем предыдущим характеристикам. Но мы
уже далеко от того первого Диониса. Которого Ницше писал под влиянием
Шопенгауэра, - Диониса, поглощающего жизнь в первородном Начале, ради рождения
трагедии вступающего в союз с Аполлоном. В самом деле, начиная с «рождения
трагедии» Дионис определяется больше по оппозиции с Сократом, нежели по союзу с
Аполлоном: Сократ осуждал и порицал жизнь во имя высших ценностей, тогда как
Дионис предчувствовал, что жизнь не подсудна, что она сама по себе достаточно
справедлива, священна в должной мере. Тем не менее, по мере того как Ницше
углубляется в творчество, перед ним вырисовывается иная оппозиция: уже не Дионис
против Сократа, но Дионис против Распятого. Сходной кажется их мука, но толкования,
оценки этой муки расходятся: с одной стороны, перед нами свидетельство против жизни,
мстительное начинание, в котором жизнь отрицается, с другой стороны – утверждение
жизни, утверждение становления и многообразия – даже в фигурах растерзанного и
расчлененного Диониса[7]. Танец, легкость, смех – вот в чем выражает себя Дионис. Как и
мощь утверждения, зеркало Диониса заключает в себе другое зеркало, кольцо его –
другое кольцо: чтобы утверждение утвердилось, необходимо повторное утверждение. У
Диониса есть невеста – Ариадна («Малы уши твои, мои уши твои: умное слово
вмести!»). Есть только одно умное, заветное слово: «Да». Ариадна завершает собой
целостность отношений, определяющих Диониса и дионисического философа.
Многообразие неподсудно Единому, становление – Бытию. Но Бытие и Единое не
просто теряют свой смысл, они обретают иной смысл, новый. Ибо отныне Единым
зовется многообразное как таковое (осколки и части); становление как таковое зовется
Бытием. В том и состоит ницшевский переворот, или третья фигура преобразования
ценностей. Становление не противопоставляется более Бытию, многообразное –
Единому (поскольку оппозиции эти являются категориями нигилизма). Наоборот:
утверждается единство многообразия, Бытие становления. Или, как говорит Ницше,
утверждается необходимость случайности. Дионис – игрок. Настоящий игрок, становя на
случай, утверждает силу случайности: он утверждает осколки, частички случайности; в
таком утверждении рождается необходимое число, удачный бросок кости, победа случая.
Так проясняется облик третьей фигуры утверждения – игра Вечного Возвращения.
Возвращение есть не что иное, как бытие становления, единое многого, необходимость
случайного. Посему важно избежать смещения Вечного Возвращения и возвращения
Того Же Самого. В таком смешении исказилась бы форма преобразования ценностей и
перемена в основном отношении. Ибо Тожесть не предшествует многообразию (разве
что как категория нигилизма). Возвращается не То Же Самое, поскольку возвращение
является изначальной формой Тожести, которая только зовется разнообразием,
многообразием, становлением. То Же Самое не возвращается, единственно возвращение
тождественно становлению.
Дело идет о сущности Вечного Возвращения. Важно избавить вопрос о Вечном
Возвращении от всякого рода бесполезных и фальшивых тем. Порой возникает
недоумение, почему Ницше считал мысль о Вечном Возвращении новой и
замечательной, тогда как тема эта часто встречается у древних: но все дело в том, что
Ницше прекрасно понимал, что она не встречается у древних – ни в Греции, ни на
Востоке, разве лишь в отрывочной и неясной форме, совершенно в ином смысле, нежели
чем в его мысли. Даже в отношении Гераклита Ницше делал решительные оговорки. И
если он вкладывает мысль о Вечном Возвращении в уста Заратустры – словно в глотку
змею, - то это значит, что он наделяет древнего героя Зороастра силами, которые менее
всего были тому свойственны. Ницше объясняет, что воспринимает Заратустру как
эвфемизм или, скорее, как антифразу и метонимию, поскольку намеренно дает ему
преимущества новых концепций, сформировать которые тот был явно не в состоянии[8].
Недоумевают также, что такого удивительного в этом Вечном Возвращении, если
оно значит не что иное, как замкнутый цикл, то есть возвращение Всего, возвращение к
тому же самому – но дело идет как раз о другом. Секрет Ницше состоит в том, что
Вечное Возвращение является избирательным. Дважды избирательным. Сначала как
мысль. Ибо Вечное Возвращение дает нам закон автономной, свободной от всякой
морали воли: чего бы я не хотел (лени, чревоугодия, трусости, порока или добродетели),
я «должен» хотеть этого так, как хочу Вечного Возвращения. Так устраняется мир
всякого рода «полухотений», все то, чего мы хотим, приговаривая: «хотя бы один раз,
только один раз». Даже трусость, лень, которые хотели бы своего Вечного Возвращения,
становятся чем-то иным, нежели лень и трусость: активными силами, могуществом
утверждения.
Вечное Возвращение – это не только избирательная мысль, но и избирательное
бытие. Возвращается одно утверждение, возвращается единственно то, что может быть
утверждено, только радость возвращается назад. Все, что можно отрицать и что может
отрицать, - все это отвергается в самом движении Вечного Возвращения, Правда, можно
опасаться того, что комбинация нигилизма и реакции будет вечно возвращаться назад.
Но Вечное Возвращение подобно самокатящемуся колесу: оно гонит прочь все, что
противоречит утверждению, все формы нигилизма и реакции: нечистую совесть,
злопамятство… только их и видели.
Тем не менее, имеются тексты, где Ницше рассматривает Вечное Возвращение как
цикл, в котором все возвращается назад, в котором возвращается То Же Самое, который
к тому же самому и возвращается. – Что значат эти тексты? Ницше является мыслителем,
«драматизирующим» Идеи, иными словами, он представляет их как следующие друг за
другом события – на различных уровнях напряжения. Нам это уже давно знакомо по
идее смерти Бога. Точно так дело обстоит и с Вечным Возращением: идея излагается
дважды, в двух версиях (их было бы больше, но безумие прервало творчество, помешав
дальнейшему развитию мысли, которое Ницше уже ясно себе представлял). Одна из
оставшихся версий относится к больному Заратустре, другая, наоборот, - к
выздоравливающему и почти здоровому. Больным его делает как раз идея цикла: мысль
о том, что все возвращается, что возвращается То Же Самое, что все к тому же самому и
возвращается. В этом случае Вечное Возвращение не что иное, как гипотеза, - гипотеза
банальная и страшная. Банальная, поскольку соответствует природной, животной,
непосредственной достоверности (вот почему, когда орел и змея начинают утешать
Заратустру, он им отвечает: вы превратили Вечное Возвращение в «уличную песенку»,
вы свели Вечное Возвращение к избитой фразе, слишком избитой[9]). – Но так же
страшной, поскольку, если верно, что все возвращается, что все к тому же самому и
возвращается, то возвратиться должен и жалкий, маленький человек; возвратиться
должны нигилизм и реакция (вот почему в Заратустре вопиет великое отвращение,
великое презрение, вот почему вещает он, что не может, не хочет, не смеет говорить о
Вечном Возвращении)[10].
Что же происходит, когда Заратустра выздоравливает? Что же он – просто взвалил
на себя то, что прежде не мог вынести? Он принимает Вечное Возвращение, постигает
его радость. Идет ли речь о заурядной психологической перемене? Конечно, нет. Речь
идет о перемене в понимании и значении самого Вечного Возвращения. Заратустра
понимает, что, когда болел, ничего не понимал в Вечном Возвращении, что последнее не
цикл, не возращение Того Же Самого, не возращение к тому же самому, не обычная
природная очевидность на потребу животных, не унылое моральное наказание на
потребу людей. Заратустра понимает, что «Вечное Возращение = избирательному
Бытию». Как может возвратиться реакция и нигилизм, как может возвратиться
негативность, если Вечное Возвращение – это бытие, в котором говорит только
утверждение, только активное становление? Самокатящееся колесо, «высокое созвездие
Бытия, не достигнутое не единым обетом, не запятнанное не единым отказом». Вечное
Возвращение есть повторение; именно повтор производит отбор, именно повторение
приносит спасение. Изумительный секрет освободительного и избирательного
повторения.
Преобразование ценностей обретает, таким образом, четвертый и последний
облик: оно подразумевает и порождает сверхчеловека. Ибо по сути своей человек
существо реактивное, он соединяет свои силы с нигилизмом. Вечное Возвращение
отвергает и гонит прочь такого человека. Преобразование выливается в коренную
перемену сущности, перемена происходит в человеке, но порождает сверхчеловека.
Сверхчеловек означает не что иное, как сосредоточение в человеке всего, что может быть
утверждено, это высшая форма того, что есть, тип, представленный в избирательном
Бытии, порождение и субъективное начало этого бытия. Вот почему сверхчеловек
оказывается на прекращении двух генеалогий. С одной стороны, он порождается в
человеке – через посредничество последнего человека и человека, который хочет гибели,
но он их превосходит: разрывая и преобразуя человеческую сущность. С друглй
стороны, рождаясь в человеке, сверхчеловек не является человека порождением: это
плод любви Диониса и Ариадны. Сам Заратустра придерживается первой гениальной
линии, стало быть, он уступает Дионису, он его пророк или провозвестник. Заратустра
называет сверхчеловека своим детищем, но он ему уступает, поскольку настоящим
отцом сверхчеловека является Дионис[11]. Так находят свое завершение фигуры
преобразования: Дионис, или утверждение; Дионис-Ариадна, или раздвоенное
утверждение; Вечное Возвращение, или вновь удвоенное утверждение; сверхчеловек,
или тип и детище утверждения.

Мы, читатели Ницше, должны избежать четырех возможных ошибок: 1) по поводу воли
к власти (нельзя думать, что воля к власти означает «вожделение господства» или «волю
властвовать»); 2) по поводу сильных и слабых (нельзя думать, что самые
«могущественные» в каком-то социальном устройстве являются самыми сильными); 3)
по поводу Вечного Возвращения (нельзя думать, что речь идет о старой идее,
позаимствованной у греков, индусов, египтян т.п.; что речь идет о цикле, или о
возвращении к тому же самому); 4) по поводу последних произведений (нельзя думать,
что они выходят за рамки творчества или просто скомпрометированы безумием).

СНОСКИ ПО ТЕКСТУ:

[1] Нижеследующие заметки образуют лишь введение к представленным далее текстам Ницше.
[2] Ср: «Несвоевременное». Шопенгауэр как воспитатель, & 3.
[3] Очень часто цитируют фрагмент под названием «Безумный человек» («Веселая наука», III,
125),считая его одной из главных вариаций на тему смерти Бога. Это вовсе не так. В книге «Странник и
его тень» есть восхитительный рассказ «Пленники». СР. далее текст №19. Он удивительно созвучен
творчеству Кафки.
[4] Ср. текст № 25.
[5] Различие между последним человеком и человеком, который желает гибели имеет
фундаментальное значение в философии Ницше: ср., например, в «Заратустре» различие между
предсказанием прорицателя (Часть вторая, «Прорицатель») и призывом Заратустры (Пролог,4,5). См.
тексты № 21и 23.
[6] Ср. текст № 24.
[7] Ср. текст № 9.
[8] Ecce Homo. Почему я не являюсь роком, & 3 – Во всяком случае, весьма сомнительно то, что
идея Вечного Возвращения поддерживалась античным миром. Греческая мысль очень сдержана в
отношении этой темы. Ср. Charles Mugler. Deux themes de la cosmologie grechue: devenir cyclique et
pluralite des mondes. Klincksieck, 1953. По признаниям специалистов, так же дело обстоит с китайской,
иранской, египетской мыслью. Оппозиция циклического времени древних и исторического времени
современности представляется легкомысленной и недостоверной. Во всех отношениях у нас есть
полное право сказать вслед за Ницше, что вечное Возвращение является ницшевским открытием,
имеющим, правда, античные предпосылки.
[9] «Так говорил Заратустра», III «Выздоравливающий», & 2
[10] Ср. текст № 27.
[11] Ср. текст № 11.

СЛОВАРЬ ГЛАВНЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ ФИЛОСОФИИ НИЦШЕ

Орел (и Змея). - Звери Заратустры. Змея обвилась кольцами вокруг шеи Орла. Таким
образом, эти звери выражают Вечное Возвращение. Союз, кольцо в кольце, обручение
божественной пары Дионис-Ариадна. Но выражают они Вечное Возвращение по-
звериному: как непосредственную достоверность или природную данность. (От них
ускользает сущность Вечного Возвращения, его избирательный характер – как с точки
зрения мысли, так и с точки зрения Бытия.) Вот почему они превращают Вечное
Возвращение в «детский лепет», в «уличную песенку». Хуже того: распрямляющая свои
кольца Змея выражает самое невыносимое, самое невозможное в Вечном Возвращении –
природную достоверность, согласно которой «все возвращается».
Осел (или Верблюд). – Звери пустыни (нигилизма).Это вьючные животные, они несут на
себе бремя, доходя до самой пустыни. У Осла два недостатка: его «Нет» является
фальшивым «нет», злопамятным «нет». Хуже того, его «Да» («И-а», «И-а») – фальшивое
«да». Он считает, что утверждать значит нести, брать на себя. Осел – животное
христианское: он несет на себе ярмо ценностей, которые, как принято считать,
«превосходят жизнь», После смерти Бога он сам навьючивает себя, несет ярмо
«человеческих» ценностей, полагает, что принимает «реальность как таковую»: отныне
он царь и бог «высших людей». Осел с головы до ног – чистейшая карикатура на
дионисическое «Да» и его предательство; он утверждает не что иное, как нигилизма
порождение, Вот отчего его длинные уши противопоставляются маленькими, круглыми,
лабиринтообразным ушам Диониса и Ариадны.

Паук (или Тарантул). – дух мщения или злопамятства. В его яде содержится
заразительная сила. В его воле говорит воля к наказанию и осуждению. Его оружием
является нить, паутина – паутина морали. Паук проповедует равенство (пусть все будут
похожи на него!).
Ариадна (и Тесей). – Анима. Она была возлюбленной Тесея и сама любила его. Но
именно в эту пору она сама держала в своей руке нить, была чем-то вроде Паука,
холодным созданием злопамятства. Тесей – Герой, образ Высшего человека. У него и
недостатки Высшего человека: он несет на себе ярмо, берет все на себя, не умеет себя
разнуздать, не знает легкости. Пока Ариадна любит Тесея и им любима, ее
женственность находится в заточении, связана нитью. Лишь с приближением Диониса-
Быка узнает она, что такое настоящее утверждение, подлинная легкость. Она становится
Анимой утверждающей – той, что говорит «Да» Дионису. Эта супружеская пара
составляет Вечное возвращение, порождает Сверхчеловека. Ибо: «когда герой покинул
душу. Тогда и только тогда приближается во сне сверхгерой».

Шут (Обезьяна, карлик или демон). – Карикатура на Заратустру. Он подражает
Заратустре – как тяжесть подражает легкости. Вот почему в нем заключена наивысшая
опасность -–измена доктрине. Шут преисполнен презрения, но презрение его
продиктовано злопамятством. Он воплощает дух тяжести. Подражая Заратустре, он,
мнится ему, преодолевает, покоряет. Но это преодоление мыслится так: Или пусть его
несут (вскарабкаться на плечи человека или даже самого Заратустры), или же он
перепрыгнет и через них. И то, и другое суть два возможных заблуждения насчет
«Сверхчеловека».

Христос (святой Павел и Будда). – 1. Он представляет существенный этап нигилизма:
этап нечистой совести, что приходит на смену злопамятству иудаизма. Все то же
мстительное и враждебное жизни начинание, ибо христианская любовь признает
ценность лишь болезненных и унылых сторон жизни. Кажется, что Христос через свою
смерть обретает независимость от еврейского Бога: достигает всеобщности, становится
«космополитом». Но все дело в том, что обретает он лишь новое средство осуждения
жизни; проклятие жизни становится всеобщим, ибо вина переходит во внутренний мир
человека (нечистая совесть). Будто бы Христос умер за нас, за наши грехи! По крайней
мере, такое толкование дает святой Павел; оно и возобладало в Церкви и истории. Стало
быть, муки Христа противоположны мукам Диониса: в одном случае жизнь осуждается,
ее должно искупить, в другом – жизнь сама по себе справедлива, чтобы ее оправдать.
«Дионис против Распятого».
2. Однако, если поглубже вникнуть в личный тип Христа, то под толкованием Павла
обнаруживается иной характер его принадлежности к «нигилизму». Христос кроток,
радостен, никого не проклинает, безразличен ко всякой виновности; он хочет лишь
умереть, жаждет смерти. Этим он и превосходит святого Павла, представляя высшую
стадию нигилизма: стадию последнего Человека, более того, - Человека, который хочет
гибели: эта стадия ближе всего к дионисическому преобразованию. Христос –
«интереснейший из декадентов», своего рода Будда. Именно благодаря ему
преобразование становится возможным; с этой точки зрения становится возможным и
слияние Диониса с Христом: «Дионис-Распятый».

Дионис. – О различных сторонах Диониса говорилось выше, далее же см. тексты 1 (связь
с Аполлоном); 2 (оппозиция Сократу); 3 (противоположность Христу); 4
(взаимодополнительность с Ариадной).

Высшие люди. – Их много, но все они свидетельствуют об одном: о замене после смерти
Бога ценностей божественных на ценности человеческие. Они представляют становление
культуры, или усилие, направленное на то, чтобы поставить человека на место Бога.
Коль скоро принцип оценивания остается прежним, коль скоро преобразование еще не
осуществлено, высшие люди целиком и полностью на стороне нигилизма, они ближе к
шуту Заратустры. Нежели к самому Заратустре. Они «неудачники», «бездарности», они
не умеют не смеяться, ни играть, ни танцевать. В логическом порядке они идут
следующим образом:
1. Последний папа. Он знает, что Бог мертв, но думает, что Бог задохнулся сам по
себе, задохнулся от сострадания, не имея больше сил переносить свою любовь к людям.
Последний папа остался без господина и тем не менее не свободен - –живет
воспоминаниями.
2. Два короля. Они представляют движение «добрых нравов», цель которого
состоит в том, чтобы сформировать, взрастить человека, сделать его свободным –
использовав для этого наижесточайшие средства. Вот почему их двое: один король –
левый, по средствам, другой – правый, по цели. Однако, как до смерти Бога, так и после
нее, как по средствам, так и по целям добрые нравы суть вырождение; добронравие
выращивает и отбирает людей в обратном порядке, отдавая предпочтение «черни»
(триумф рабов).Два короля гонят пред собой нагруженного Осла, которого сообщество
высших людей и превратит в своего нового бога.
3. Самый безобразный человек. Это он убил Бога, не имея сил более терпеть его
сострадания. Но это все еще прежний человек, даже хуже прежнего: на его совести уже
не Бог, который умер за него; на смену состраданию божественному приходит
сострадание людское, сострадание черни, еще более невыносимое. Именно он ведет
литанию Осла и подстрекает к фальшивому «Да».
1. Человек-пиявка. Он хотел познанием заменить божественные ценности, религию
и даже мораль. Познание должно быть научным, точным. Колким: не суть важно, мал
или велик его предмет. Точнейшее знание самой ничтожной вещи придет на смену
нашим верованиям в «величайшие» туманные ценности. Вот почему человек протягивает
руку пиявке, вот почему задачей и идеалом становится познанием самой ничтожной
вещи – мозга самой пиявки (куда уж тут до последних оснований). Но человек-пиявка не
знает, что познание есть не что иное, как пиявка, что оно принимает эстафету морали и
религии, преследуя ту же самую цель: уколоть жизнь, искалечить ее и осудить.
2. Добровольный нищий. Этот отказался даже от познания, Кроме счастья, он ни во
что не верит, он ищет счастья на земле. Но человеческого счастья, сколь бы пошлым оно
ни было. Не найти даже среди черни, которой движет злопамятство и нечистая совесть.
Человеческое счастье лишь у коров.
3. Чародей. Человек нечистой совести, которая продолжает свою работу, как при
власти Бога, так и после его смерти. Нечистая совесть по существу своему –
комедиантка, она выставляет себя на показ. Она играет все роли: даже роль атеиста, даже
роль поэта, даже роль Ариадны. И всегда врет, всегда укоряет. Когда говорит «это моя
вина», хочет породить сострадание, внушить мысль о виновности даже тем, кто силен,
пристыдить все живое, отравить все своим ядом. «Твоя жалоба исполнена искуса!»
4. СтрансСтранствующая Тень. Это деятельность культуры, которая всегда и
повсюду преследовала свою цель (человек свободный, отобранный, выдрессированный)
– при власти бога, после смерти Бога, в познании, в счастье и т.д. И нигде не достигла
цели. Ибо сама цель – не что иное как Тень. Цель эта, Высший человек, так и осталась
недостигнутой, упущенной. Это тень Заратустры, всего лишь тень, которая следует за
ним всегда и везде, исчезая лишь в Полдень и в Полночь, величайшие часы
Преобразования.
5. Прорицатель. Он говорит: «Все пусто, все равно, все уже было». Он предвещает
последнюю стадию нигилизма, когда человек, осознав тщетность своих усилий,
направленных на то, чтобы встать на место Бога, предпочитает уже не волю к ничто, но
ничто воли. Таким образом, Прорицатель предвещает последнего человека.
Предвосхищая конец нигилизма, он заходит дальше, чем высшие люди. Но от него все-
таки ускользает то, что будет по ту сторону последнего человека, человек, который хочет
гибели, человек, который хочет собственного заката. Последний и завершает нигилизм,
который оказывается таким образом побежден самим собою: приближается время
преобразования и сверхчеловека.

Заратустра (и Лев). – Заратустра не Дионис, лишь пророк Диониса. Эта
зависимость выражается по-разному. Прежде всего, можно было бы сказать, что
Заратустра остается на ступени «Нет», Разумеется, что это «Нет» не будет уже «Нет» не
будет уже «Нет» нигилизма: это священное «Нет», исторгающееся из пасти Льва. Это
разрушение всех установленных ценностей – как божественных, так и человеческих, -
которые, собственно, и составляли нигилизм. Это «Нет» соприродное преобразованию,
потустороннее нигилизму. Вот почему может показаться, что Заратустра исполнил свой
долг, ухватившись за косматую гриву Льва. – На самом деле Заратустра не остается на
ступени «Нет», пусть священного и преобразующего. Он целиком и полностью на
стороне дионисического утверждения, идею Диониса. Как Дионис обручается с
Ариадной в кольце Вечного возвращения, так и Заратустра находит свою нареченную в
Вечном возвращении. Как Дионис является отцом Сверхчеловека, так Заратустра зовет
его своим ребенком. Однако, дети пошли дальше своего Заратустры; он всего лишь
жених, претендент на кольцо Вечного возвращения, суть кольца остается вне его. Он не
столько порождает Сверхчеловека, сколько помогает его рождению в человеке: создавая
все условия в которых человек преодолевает себя и оказывается преодолен, в которых
Ребенком становится Лев.

ТВОРЧЕСТВО

1872: "Рождение трагедии", - "Несвоевременные размышления", I, Давид Штраус.
–1874: "Несвоевременные размышления", II, О пользе и вреде истории для жизни;
"Несвоевременные размышления", III, Шопенгауэр как воспитатель. – 1876:
"Несвоевременные размышления", IV, Рихард Вагнер в Байрете. – 1878: "Человеческое,
слишком человеческое". – 1879: "Странник и его тень". – 1881: "Утренняя Заря". – 1882:
"Веселая Наука", I-IV. – 1883: "Так говорил Заратустра", I,II. – 1884: "Так говорил
Заратустра", III. – 1885: "Так говорил Заратустра",IV. – 1886: "По ту сторону добра и
зла". – 1887: "К генеалогии морали"; Веселая наука", V. – 1888: "Казус Вагнер";
"Сумерки идолов"; "Антихрист"; "Ницше против Вагнера"; "Ecce Homo".
(из пяти последних книг лишь "Казус Вагнер" вышел в свет до болезни Ницше).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Слишком человеческое открывает великую критику ценностей
Тогда опять сказала она мне беззвучно