<<<     ΛΛΛ     >>>   

56 Levi-Strauss С. The Raw and the Cooked: Introduction to the Science of Mythology. N.Y., 1969, p. 16.

57 Huizinga J. Men and Ideas, p. 54.

58 Ibid.

9 Т. к. моя аргументация здесь сильно зависит от взглядов Га-дамера, изложенных им в «Истине и методе», то заслуживает внимания (или это даже моя обязанность) коррекция моей позиции по отношению к гадамеровской концепции исторического опыта.

Насколько были затронуты сущностные вопросы — тезис об историчности исторического опыта, например, настолько позиция Гадамера и та, что защищалась в этой главе, идентичны. Я искренне согласен с Гадамером, когда он пишет: «Фактически главным недостатком теории опыта до настоящего времени, и включая самого Дильтея, является то, что она полностью сориентирована на науку и, следовательно, не берет в расчет внутреннюю историчность опыта» (Gadamer H.G. Truth... p. 310-311). Исторический опыт историчен не просто потому, что прошлое есть объект исторического опыта, но также и потому, что исторический опыт сам по себе есть часть истории. Как демонстрирует Гада-мер, имея в виду истористов и герменевтиков девятнадцатого века, с возможным исключением Дройзена, весьма возможно и даже соблазнительно выдержать аисторичес-

481

кий, трансцендеталистский взгляд на то, как мы должны понимать исторический опыт в исторической дисциплине. Ис-торизация исторического опыта требует историзации трансцендентального «расстояния» между историком и объектом исторического опыта. Гадамер достиг этой историзации, главным образом, с помощью его концепции Wirkungsgeschichte, которая будет обсуждена в следующем параграфе этой главы.

Все же после этого пункта дороги Гадамера и моя расходятся, главным образом, потому, что та область историописа-ния, которая является центром этого обсуждения — история ментальностей— отличается от того, что имеет в виду Гадамер. У меня нет никакого желания не согласиться с тем, что Гадамер пишет относительно места и функции герменевтики, например, в интеллектуальной истории и истории философии. Однако по отношению к области истории ментальностей моя аргументация отличается от гада-меровской по вопросу отношений между историком, объектом исторического опыта и тем, каким образом «расстояние» между ними должно быть историзировано. Гадамер обсуждает гегелевские размышления об опыте, и хотя он выказывает некоторую отчужденность от них — «гегелевское диалектическое описание опыта имеет некоторую (курсив мой. — ФА.) истинность» (Gadamer H.G. Truth... p. 318) — мне кажется, что с нашей сегодняшней точки зрения не существует никакого реального или по крайней мере никакого фундаментального разногласия между Гегелем и Гадамером. Для Гегеля опыт есть средство «приспосабливания» мира к нам и трансформации его в часть нас самих и нашей идентичности: Erfahrung — важнейший фактор в процессе Bildung, в этом процессе мы артикулируем нашу индивидуальность и нашу идентичность. Таким образом, Гадамер одобрительно цитирует Гегеля: «Принцип опыта содержит бесконечно важный элемент, который состоит в следующем: чтобы принять содержание опыта за истину, сам человек должен присутствовать или, более точно, он должен найти это содержание в единстве с собой и объединенным с уверенностью в себе»; он добавляет следующий комментарий: «Концепция опыта означает именно то, что сначала установлен этот вид единства. Это — аннулирование направления, которому сознание следует, когда обнаруживает себя в чужом и отличном» (Gadamer H.G. Tryth... p. 318). И в заключение своих мыслей Гадамер не де-

482

Примечания

лает никакой попытки подвергнуть сомнению это размышление Гегеля по вопросу опыта.

Как станет ясным в конце этого эссе, мой взгляд на исторический опыт и объект исторического опыта, фактически, есть полная противоположность взглядам Гадамера (и Гегеля). Объектом исторического опыта для меня является опыт того, что имело обыкновение быть частью нас самих, но вдруг стало странным, чуждым или неизвестным. Исторический опыт, в этом эссе, не есть (как имеет место у Гадамера) попытка «приспособить» мир, продемонстрировать его так, чтобы мы могли чувствовать себя в нем как дома. Для меня прошлое и объект исторического опыта, по крайней мере в истории ментальностей, возникает только тогда, когда часть нас самих или нашей культурной идентичности получает собственную независимость и, таким образом, может быть объективирована исторически. Это движение Н е есть движение к гегельянскому абсолютному духу, но именно диссолюция абсолютного духа.

Существует и второе различие. Позже в своей книге Гадамер пишет: «Опыт заинтересован тем, что было передано в традиции. Это — то, что должно быть испытано. Но традиция — это не просто процесс обучения, чтобы знать и существовать вместе благодаря опыту; это — язык, то есть она выражает себя подобно "Thou" (Gadamer H.G. Truth... p. 320); текстуализм этого утверждения далее подкреплен наблюдением: «Все написанное фактически есть особым образом объект герменевтики» (Gadamer H.G. Truth... p. 356). Для Гадамера язык и текст — естественные объекты исторического опыта. Объяснение, данное самим Гадамером, состоит в том, что историк наиболее часто сталкивается с прошлым, существующим в форме письменных текстов (книги, надписи, документы) (Gadamer H.G. Truth... p. 352). Естественно, все это кончается текстуализацией прошлого. Но этот аргумент не может быть убедительным во всех случаях. Конечно, в области интеллектуальной истории и истории философии текстуализация прошлого Гадамером, кажется, можно защитить. Однако если мы вспомним об историческом опыте Гете и Хейзинги (и о том, что, должно быть, стало причиной этого опыта), то будет очевидно, что доы идем дальше, за границы письменного слова. Кроме того, в этом параграфе, исторический опыт был связан с ностальгией как прототипом подлинного опы-

483

та прошлого. А ностальгический опыт прошлого только условно связан с языком и письмом. См. также мою работу «Enkele intcedende opmerkingen over tekst en context in de geschied-beoefening». Groniek. 115 (1992): s. 7-23.

60 Bann S. Clio in Part: On Antiquarianism and Historical Fragment // Bann S. The Inventions of History. Manchester, 1990, p. 120. Я прокомментировал феномен фетишизма историзма в Ankersmit F.R. Historische representativiteit// Ankersmit F. De navel van de geschiedenis. Groningen, 1990, s. 220 ft.

61 Ricoeur P. Time and Narrative. Chicago, 1983; Carr D. Time, Narrative and History Bloomington, 1986.

62 Michelet J. Hisloire de la Revolution Francaise. Vol. 1. Paris, 1952, p. 21.

63 Tu vis!... Je le senns, chaque fois qu'a cette epoque de I'annee mon enseigne-ment me laisse, et le travial pese, et lasaison s'alourdit.... Alors je vais au Champ de Mars, voila le seul monument qu'a laisse la Revolution.... L'Empire a sa colonne, et il a pris presque a' lui seul 1'Arc Triomphe; la royaute a son Louvr, ses Invalidos; la feodale eglise 1200 trone encore a' Notre-Dame; il n'est pas jusqu'aux Remains, qui n'aient les Thermes de Cesar. Et la Revolution a pour monument ...le vide... (Michelet J. Histoire... p. 1.).

64 J'ai perdu mon pere, avec qui j'avais vecu toute ma vie, quar-ante-huit annees. Lorsque cela m'est arrive, je regardais, j'etais ailleurs, je realisais a la hate, cette oeuvre si longtemps revee. J'itais au pied la Bastille, je prenais la forteresse, j'arborais sur les tours 1'immortel drapeau.... Ce coup m'est venu, imprevu, comme une balle de la Bastille. (Michelet L Histoire... p. 8.)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Было самое дорогое
Кроме размышлений о прошлом
Предполагаемая схожесть между непосредственной реальностью
Несовременная историография черпает из
Апелляции к контексту обсуждение проблем взаимоотношения текста