<<<     ΛΛΛ     >>>   

Женева католическая и Женева протестантская. -- Законодательство Кальвина. -- Процессы "отравителей". -- Церковная и гражданская дисциплина. -- Женева походит на монастырь

Девиз католической Женевы гласил: "После мрака ожидаю света". Приверженцы Реформации, усматривавшие в нем что-то пророческое, полагали, что теперь, с упрочением новой религии, свет окончательно вытеснил прежний мрак. "После мрака -- свет" -- таков был гордый видоизмененный девиз, которым Женева Кальвина заменила прежний.

Посмотрим же, каково жилось гражданам Женевы под лучами этого нового света.

Мы видели уже, каково было лицо этого города, этот оригинальный тип женевского гражданина -- трудолюбивого, аккуратного в течение одной части дня, то есть за работой, веселого, любящего всякие общественные увеселения, игру, танцы и шумные сборища в часы досуга. Мы видели также, что выше всего женевский гражданин ценил свою независимость. Когда свобода страны подвергалась опасности, когда герцог Савойский или другой внешний враг хотел посягнуть на вольности города или привилегии корпорации, тогда все эти ремесленники и купцы брались за оружие, чтобы защищать неприкосновенность своих прав. На время забывались все раздоры, все личные счеты -- Женева поднималась, как один человек. Когда герцог Савойский объявил, что возобновит в городе прежние уничтоженные им ярмарки, главный источник его богатства, но с условием, что будет считаться их покровителем, женевцы не поддались на удочку. "Лучше свобода, чем богатство!" -- ответили они ему на это заманчивое предложение.

Прогнав епископа, отрекшись от католицизма, они наконец достигли полной независимости. Но вместе со свободой явилась анархия. Пришлось снова призвать Кальвина.

"После мрака -- свет!" Порядок был водворен. На месте прежней неурядицы -- стройная государственная и церковная организация; сильная светская власть, еще более могущественная церковь, и та и другая служащие одной цели -- сохранению чистоты учения и воспитанию граждан в духе этого учения. Реформатор выполнил свою задачу блестящим образом. Но в этой новой преобразованной Женеве никто, конечно, не узнал бы прежнего свободного, оживленного города.

Перед нами точно Флоренция в период господства в ней Савонаролы [13], Венеция с ее Советом десяти, "мостом вздохов", тайными доносами и казнями, перед нами какое-то новое теократически-олигархическое государство с драконовскими законами, где гражданин, накануне еще проливавший свою кровь в защиту своих прав, имеет только одну свободу, одно право -- молиться и работать.

Один из восторженных почитателей Кальвина, Генри, вынужден заметить, что законы, данные им Женеве, "были писаны кровью и огнем". И, конечно, это далеко не преувеличение.

Подобно тому, как в проповеднике Кальвин видел "мстителя" за нарушение слова Божья, так и в носителях светской власти он видел главным образом карателей человеческих проступков. Человек по природе склонен к злу и возмущению, поэтому над ним должна всегда тяготеть сдерживающая узда. Власть, истинно угодная Богу, непременно строга --ей должно быть чуждо сострадание, милосердие и другие человеческие слабости. По мнению Кальвина, осуждение невинного гораздо меньшее зло, чем безнаказанность виновного. Совершенно ошибочно представление, будто светская власть должна карать лишь преступления против граждан -- убийство, воровство или другие посягательства на их права -- и оставлять безнаказанными безнравственность, пьянство и оскорбления имени Божия.

При таких теориях система наказаний, конечно, не могла отличаться мягкостью. Смертная казнь определяется за преступления самого различного свойства, совершенно в духе Ветхого Завета. Смерть богохульнику, смерть тому, кто захочет подорвать существующий строй государства, смерть сыну, который проклянет или ударит отца, смерть нарушителям супружеской верности, смерть еретикам -- вот статьи, которыми усеяны ордонансы Кальвина.

Проповедь Кальвина не упала на бесплодную почву. Вряд ли можно найти, даже в те времена, другое государство, где бы при таком небольшом населении и в такой промежуток времени совершено было так много казней: 58 смертных приговоров и 76 декретов об изгнании в такое сравнительно мирное время, каким был первый период его деятельности в Женеве (1542--1546 гг.), лучше всего показывают, как охотно женевские власти пользовались своим правом. Но еще ужаснее была та жестокость, которой отличалось само судопроизводство. Пытка была необходимой принадлежностью всякого допроса -- обвиняемого пытали до тех пор, пока он не признавал обвинения, подчас в мнимом преступлении. Детей заставляли свидетельствовать против родителей. Иногда простого подозрения достаточно было не только для ареста, но и для осуждения: в числе этих 76 человек, осужденных на изгнание, 27 были осуждены только по одному подозрению. Человеческая жизнь словно потеряла всякую цену в Женеве. Особенно ужасно было обращение с мнимыми распространителями чумы. В эту эпоху чума свирепствовала в Европе и несколько раз настигала и Женеву. Как и всегда, распространение ее приписывалось невежеством проискам злонамеренных людей, отравителей, но нигде эти слухи не имели таких ужасных последствий, как в Женеве. Достаточно было одного подозрения, чтобы подвергнуть такого мнимого отравителя строжайшему допросу со всеми его атрибутами. В начале 1545 года число этих несчастных, обвиняемых в "колдовстве, в союзе с дьяволом, в распространении заразы", так возросло, что все темницы были ими переполнены, и тюремный смотритель докладывал совету, что не может больше принимать арестантов. Обращение с ними было поистине варварское. Прежние приемы пытки казались слишком слабыми, и власти обнаруживали в этом отношении адскую изобретательность. Часто несчастные умирали под пыткой, продолжая утверждать свою невиновность; другие в отчаянии сами лишали себя жизни "по внушению сатаны", как гласят протоколы. В промежуток времени от 17 февраля до 15 мая 1545 года таких "отравителей" погибло 34 от самых возмутительных способов казни.

Сам Кальвин счел наконец нужным протестовать против чрезмерных жестокостей; он потребовал, чтобы палачи скорее и осторожнее совершали казнь. Но в общем он был совершенно доволен этой строгостью властей и даже не считал ниже своего достоинства самому доносить о вредных лицах.

Консистория также не бездействовала. Правда, она сама могла налагать лишь церковные наказания, но имела право передавать виновных гражданским властям, так что это ограничение было, в сущности лишь кажущееся. Эта протестантская инквизиция проникала решительно всюду. Богатые и бедные, мужчины и женщины должны были по первому требованию предстать перед грозным трибуналом и за малейшее, нечаянно сорвавшееся вольное слово, за улыбку некстати во время проповеди, за слишком нарядный костюм, за завитые волосы выслушивали гневные выговоры, выставлялись у позорного столба, подвергались церковному отлучению, штрафам, тюремному заключению. Всякое оскорбление, божественного имени считалось преступлением, наказуемым гражданскими властями. Под эту категорию можно было подвести все, что угодно, -- и найденный при обыске какой-нибудь атрибут прежнего католического культа, вроде крестика, образка и т. п., и неуважительное отношение к проповеднику, и насмешку над французским эмигрантом, в котором Кальвин видел святого мученика за Евангелие.

Результаты этой системы, как мы сказали, были поразительные. И город и граждане точно преобразились. Шумная жизнь богатого города с живым, подвижным населением притихла и заменилась мрачной серьезностью. Под бдительным оком консисторских цензоров, под вечной угрозой "ордонансов" жизнь женевцев приняла характер строгой религиозности, порядка и дисциплины, каких мы не встречаем ни в одной церкви. Посещение проповеди было важнейшей обязанностью гражданина. Он не имел даже свободы выбора церкви, так как для облегчения контроля ему предписывалось всегда посещать лишь свою приходскую церковь. Заболевший обязан был в течение первых трех суток болезни пригласить к себе духовника. Купец в своей лавке, ремесленник в мастерской, торговка на рынке, заключенный в темнице -- все они находились под контролем старейшин, для всех существовали обязательные правила. Всякое неприличное выражение, ругательство, подслушанное одним из многочисленных шпионов (бдительность старейшин скоро оказалась недостаточной), немедленно доносилось в консисторию и вызывало соответствующие наказания. Извозчик, в сердцах обругавший свою упрямую лошадь, подвергался тюремному заключению.

Страсть к роскоши, которой отличались богатые женевцы, также исчезла. Реформатор не ограничивался одними требованиями скромной, умеренной жизни. Он вносил свою регламентацию в малейшие детали быта, определяя цвет и фасон костюмов, добротность материи, предписывая законы для женской прически, устанавливая даже максимум блюд на пирах. В регистрах города можно прочитать иногда вещи анекдотического характера. Три кожевника, читаем мы, присуждаются к трехдневному заключению на хлеб и на воду "за распутство": они съели за завтраком 3 дюжины пирожков!

Исчезли и национальные увеселения Женевы, ее театральные представления, народные праздники со стрельбой в цель; запрещены были всякие игры, танцы, музыка, распевание светских песен, шумные празднования свадеб и т. п. Кальвин уничтожил также трактирные заведения. Вместо них были устроены так называемые аббатства или духовные казино, по одному в каждом из 5 городских кварталов. В этих-то аббатствах женевские граждане, не сумевшие побороть в себе потребность общения, могли проводить свой досуг под светским и духовным надзором. Хозяин заведения был правительственным чиновником. Он должен был следить, чтобы гости не садились за стол, не совершив предварительно молитвы, чтобы они не божились, не вели себя неприлично, не вступали в бесполезные прения, и о каждом нарушении этих правил доносить властям.

Той же железной дисциплине, хотя и с большими трудностями, было подчинено и сельское население.

Так постепенно реформатор осуществил тот идеал общины верующих, который носился перед ним в то время, когда 26-летним молодым человеком он писал свое "Наставление в христианской вере". Женева стала настоящей духовной монархией. Даже совет, открывавшийся молитвой и благочестивой проповедью, более походил на церковное, чем на государственное собрание. Кальвин был полнейшим спиритуалистом; нечувствительный к красотам природы, к поэзии и искусству, он смотрел на землю как на юдоль плача и скорби, на земную жизнь -- как на подготовительную ступень к жизни загробной, и этот дух аскетизма он привил и женевцам. Неутомимый в работе, реформатор требовал того же от других. Никто не имел права бездействовать, нищих в городе не было. Хотя Кальвин и заботился о нуждах населения и во время дороговизны отыскивал для него новые источники заработков, старался поднять упавшие в предыдущие годы отрасли производства, но в сущности он был против излишнего благосостояния и даже раз выразился, что "народ надо держать в бедности, иначе он перестанет быть покорным". Светских наук он не признавал, но, знание катехизиса считал необходимым и сделал для этой цели посещение школы обязательным.

Женева действительно утратила свое прежнее торговое и промышленное значение, но зато, по выражению французского историка Мишле, она сделалась "городом духа, основанным стоицизмом на скале предопределения".

IX

БОРЬБА С ОППОЗИЦИЕЙ

Причины успеха реформатора. -- Роль эмигрантов. -- Начало оппозиции. -- Чума в Женеве и поведение духовенства. -- Борьба с либертинами. -- Кто такие либертины? -- Процессы Амо, Фавра, Перрена и Грюэ. -- Бертелье и окончательное поражение либертинов. -- Оппозиция в духовенстве. -- Мигель Сервет, его учение и мученическая смерть. -- Роль Кальвина в процессе

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Действует на современного читателя сама форма сочинения реформации принадлежит
Приговор над амо приводится в исполнение
Обычными явлениями всякого большого торгового духовенство образом
Порозовская Б. Жан Кальвин истории церкви 7 реформации