<<<     ΛΛΛ     >>>   

Донос на беспорядки в монастыре духовным властям направил наместник Юрьева монастыря Кифа в начале апреля 1832 г. Он же сообщил викарному епископу Тимофею, что Фотий сошел с ума. 16 апреля 1832 г. Фотий писал к графине Анне о Кифе: «Наш друг и враг, ученик и наведчик, серебролюбием и словолюбием на меня, учителя своего, отца и наставника, восстал и предал меня за несколько ласковых слов врагам моим. Теперь Серафим опомнился, что согрешил много: Бог не дал ему меня погубить, а он свое творить готов был»[4]. В послании митрополиту Серафиму 23 марта 1832 г. Фотий писал, что Кифа приехал из Санкт-Петербурга с предписанием следить за Юрьевым монастырем и всюду рассказывает, что скоро сменит Фотия на посту настоятеля[4]. (В действительности Кифа стал настоятелем Клопского монастыря еще в 1831 г., а в Юрьеве его сменил наместник Мануил, также воспитанник Фотия). 7 апреля 1832 г. А. Х. Бенкендорфа отдал распоряжение полковнику корпуса жандармов Григорьеву расследовать дело о ссоре Фотия с графиней А. А. Орловой-Чесменской и помешательстве Фотия. Неизбежно «всплыла на поверхность» и Фотинья. Вслед за этим было начато дело «О монахине Марье Шаховой, называвшейся так же Фотинья» (хранятся в фондах ГАРФ). 9 апреля 1832 г.
А. Х. Бенкендорфом был получен рапорт о том, что 24 февраля из Серпухова в Переславль-Залесский монастырь приехала дочь смотрителя императорских театров М. А. Шахова и осталась там жить. На ее средства в монастыре были сооружены церковь и келья. Выяснилось, что она духовная дочь Фотия, а все постройки произведены на средства графини А. А. Орловой-Чесменской[4]. Последствием расследования стал визит викарного епископа Тимофея в Юрьев монастырь.

9 апреля 1832 г. Серафим повелел Фотию оставить ношение хитона, иначе ему грозило наказание за нарушение церковного чина и монашеского устава[4]. Результаты визита Тимофея в Юрьев монастырь Фотий описывал в послании Серафиму 7 марта 1832 г.: «Не верь ложным слухам, что разносят обо мне неблагонамеренные люди»[4]. Выясняется, что главным обвинением Тимофея было введение в монастыре нового одеяния — хитона. (Викарий не застал Фотинью, она была уже в Переславль-Залесском монастыре.) Расследование дела о Фотинье никаких результатов не дало, но породило волну слухов, бытующих и по сегодняшний день. Важнейшим последствием скандала вокруг Фотиньи стала попытка шантажа, предпринятая И. С. Черновым, который пытался получить с Фотия деньги в обмен на роман «Фатюй» (дело подробно рассмотрено у О. А. Иванова). Тогда же Фотий сжег 12 томов своей переписки с графиней.

Со времени скандала, связанного с Фотиньей, в поведении Фотия появляются симптомы, свидетельствующие о душевной болезни. Он отказывается от помощи врачей, идет на прямые конфликты и даже на обман своего пастыря митрополита Серафима. Сохранились документы, с трудом поддающиеся интерпретации из-за их характера, выходящего за всякие рамки. Например, строки из вышеприведенного послания Фотия Серафиму, где он жалуется, что иллюминаты решили его убить. В 1832 г. он писал А. А. Аракчееву: «И Серафим и Филарет хотели меня яти и погубить, но бог им не дал меня в руки»[4]. В послании 20 января 1833 г. «О скорбях и гонениях, от врага дьявола и его ангелов, и о Филарете» Фотий писал, что дьявол обрел себе помощника в лице митрополита Филарета, ввел его в масонские общества и познакомил с Голицыным, Кошелевым и Лабзиным. Филарет пытался оскорбить Евангелие простонародным наречием, виновен во введении Духовного министерства и разорении Св. Синода. Всех людей, полезных церкви, он гнал тайно, среди них Леонид, Иннокентий, Амвросий. Фотий обвинял Филарета даже в своем назначении настоятелем Деревяницкого монастыря. «Всюду, где не коснись скопища злодейского там Филарет был всегда»[4], — писал Фотий (ни до ни после Фотий не был так резок в отношении Филарета, 26 ноября 1837 г. в письме к А. И. Жадовской Фотий предсказывал, что Филарет после смерти будет приобщен к лику святых)[4]. Негодование Фотия обрушилось даже на высокочтимого им А. А. Аракчеева. В 1834 г. в III отделение доносили, что Фотий в проповедях критиковал пороки графа за то, что тот оставил жену, содержал наложницу и обманывал монарха[4]. Даже по поводу царя Фотий писал
А. А. Орловой-Чесменской: «Я молился, как мне устоять доселе от грозы царевой, и видел царя царей, был перед лицом Господа Господей, обрел милость и теперь не боюсь на земле уже не владык, ни властей, ни самого царя. Верую, что не может быть со мной, аще не будь свыше»[4].

Очень сложно вывести из подобных заявлений какую-либо заботу о выгоде или меркантильный интерес. Неуместна здесь и речь о гордыне. Подобные высказывания по отношению первых лиц духовной и светской власти во второй половине XIX в. были очень опасны и граничили если не с физическим, то точно с политическим самоубийством. Состояние Фотия в 30-х гг. можно расценивать как частичное помешательство или юродство.

Митрополиты Серафим и Филарет прекрасно видели, в каком состоянии находится Фотий. Лучшее свидетельство заботы — их письма. «Не посетуй на меня, чадо мое, что письмо мое имеет жесткость, это не есть свидетельство какого либо неудовольствия моего»[4], — писал Серафим в разгар скандала вокруг Фотиньи 23 марта 1832 г. «Для чего не лечитесь? Сами апостолы не упоминали чудесного исцеления. Чудеса нужны для веры, а они имели ее. Употребляйте лекарство предписанное»[4], — писал Филарет 13 апреля 1832 г.

Уже опубликованные и вновь обнаруженные материалы рисуют жизнь Фотия в Юрьевом монастыре несколько иначе, чем это было отражено в соответствующей главе моей монографии «Архимандрит Фотий (1792–1838) и его время». После кульминации политических событий 1824–1825 гг., где Фотию была отведена видная роль, он так и не смог «войти в норму». Его неуемной энергии было тесно в стенах монастыря, а власти сделали все, чтобы не дать ей оттуда выплеснуться. Уже с 1826 г., когда Фотий стал жить в монастыре безвыездно, начались большие и малые проблемы. Например, 27 ноября 1826 г. братия во главе с наместником Кифой написала послание своему настоятелю: «Просим тебя вразумить нас, мы сделались волками из агнцев и не устыдились нападать на пастыря нашего и укорять его. Обещаем быть тебе послушны»[4]. 3 октября 1827 г. из послания Фотия Серафиму видно, что архимандрит был очень расстроен и «желал смерти»[4]. Эти события были связаны с учреждением в Юрьевом монастыре нового общежитийного устава.

Этот новый общежитийный устав, составленный Фотием, в Юрьевском монастыре был введен 4 сентября 1827 г. Из документов видно, что составить и ввести его в жизнь Фотий был вынужден под сильным давлением духовного начальства. В октябре 1827 г. Фотий сообщает Серафиму, что вокруг устава идет борьба, и чиновник Св. Синода А. А. Павлов требует включить новые статьи. В том же письме Фотий негодует на строгость устава. Он пишет Серафиму, что еще в марте, когда были объявлены предварительные правила, многие монахи сбежали из монастыря. «Я остался с тремя иеродьяконами из шести, иеромонахи ушли нужные и треть бельцов… По уставу и предварительным правилам и судебным хартиям требуется от Юрьева монастыря то, что в пустынях веками не совершалось»[4]. Все эти строгости Фотий относил к интригам лично против себя. «Я под судом и надзором не бывал, а ныне состою, так бессилен стал», — писал он Серафиму[4].

Через месяц 26 октября 1827 г. Фотий направил викарному епископу Моисею еще более пессимистическое послание. Он жаловался, что «предварительные правила» в монастыре он может исполнять лишь один, но он придерживался таких строгих правил жизни и до введения нового устава. «Предварительные правила много мне бед, искушений и неполезностей сделали, через тех монашествующих, кои дерзко противились оным», — писал Фотий. Он указывал, что теперь в монастыре недостает пяти иеромонахов и одного иеродьякона и все из-за введения такого строгого общежития, равного которому нет ни в одном монастыре. Он утверждал, что резко вводить такие правила нельзя, необходимы постепенность и терпение. В финале письма были самые сильные строки: «Правила больше не могу исполнять, разве Бог сделает меня Ангелом»[4].

7 ноября Фотий вновь писал Серафиму, что в монастыре остались лишь старики и исполняющие руководящие должности и что сразу устав вводить нельзя, а нужна постепенность[4]. При этом Фотий отчитывался о результатах применения нового устава. Он писал, что общая трапеза приведена в порядок, винопитие в монастыре совершенно истребилось, безмолвие и уединение вводятся, в город никто не ходит, увольнений монахам не дается. При этом он отмечал, что монашествующие недовольны, и опыт показал, что для введения таких строгих мер требуется постепенность[4].

Коррекции в устав Юрьева монастыря вносились еще неоднократно. В одном из писем Серафиму Фотий жаловался, что преосвященный Владимир заставляет его исправлять устав. «Устав я писал, а ты утверждал для Юрьевской обители. Но после мне было внушено, дабы я делал так устав, чтобы он мог и во всех общежитийных обителях»[4], — жаловался Фотий. (В то же время в письме 7 ноября 1827 г. Фотий, наоборот, мечтал, чтобы общежитейный устав был введен и в других Новгородских обителях)[4]. Особенно он протестовал против введения статьи об обязательном знании монахами катехизиса Филарета (против которого оппозиционеры активно выступали в 1824 г.).

Выступления Фотия против нового устава были неприятны митрополиту Серафиму. Его реакция видна из письма А. А. Орловой-Чесменской Фотию: «Он говорил, что гораздо более знает, нежели мы, жалеет крайне о вас и говорит, что ты отец мой сам себя губишь и вот его слова, что не сносить ему головы своей, ежели Нарва своего не переменит, в котором еще не видать никакой перемены и что тогда никто ему помочь будет не в силах. Клонит старик все больше на гордость и своенравие»[4].

Жалобы Фотия ни к чему не привели. Как видно из письма А. Н. Голицына к С. Д. Нечаеву в 1833 г., устав был распространен и на близлежащие монастыри[4]. Как видно из вышеприведенных материалов (публикующихся впервые), введение строгого устава в Юрьевом монастыре вовсе не являлось заслугой Фотия. Пойти на радикальные меры он был вынужден под сильным давлением митрополита Серафима. Как выясняется из писем Фотия, до 1827 г. в Юрьевом монастыре процветали винопитие и свобода монашествующих. Все те жесткие меры, которые Фотий принял для уничтожения этих беспорядков, последовали лишь после введения предварительных правил общежития и оставления монастыря худшими из его монашествующих. Некоторые из монахов, покинувших Юрьев монастырь, были определены в подмосковные монастыри митрополитом Московским Филаретом, о чем он горько жалел впоследствии[4].

Едва улеглись страсти вокруг Фотиньи и введения Фотием в монастыре нового облачения, как нашелся повод и для следующих скандалов.
О. А. Иванов обнаружил в фондах ГАРФ документы III отделения Его Императорского Величества канцелярии, содержавшие доносы на Фотия. Около 1834 г. по поводу Фотия сообщали, что он в своих проповедях именует бояр нехристями, а крестьян мучениками и призывает их вооружиться против помещиков. Сообщалось также, что Фотий предает анафеме
А. А. Аракчеева. 4 августа 1834 г. расследование этого дела было поручено майору А. Кованькову. 7 августа 1834 г. А. Кованьков рапортовал А. Х. Бен-кендорфу, что посетил Юрьев монастырь и слушал проповеди, но подобных высказываний не заметил. Вместе с тем майор отмечал, что Фотий возбуждает народ, критикуя дворян за несоблюдение постов, говорит, что только простой народ и солдаты — истинные сыны церкви, а вельможи ведут развратную жизнь. В ответ на внушения А. Кованькова Фотий заявил, что имеет право в своем монастыре говорить что угодно. При этом текста проповедей А. Кованьков достать не смог[4]. Донос о содержании проповедей Фотия и донесения А. Кованькова вполне могли соответствовать истине. В своем «Послании о холере» в 1831 г. Фотий писал, что болезнь послана россиянам за грехи — посты не соблюдаются, корабли называют языческими именами[4].

О вредных проповедях Фотия чиновники III отделения довели до сведения царя. 15 августа 1834 г. на докладе Николай I поставил резолюцию: «Сообщить князю Мещерскому с тем, чтоб объявил митрополиту Серафиму волю вытребовать к себе в Лавру архимандрита Фотия для вразумления всей неосновательности подобного поведения и объявления, что если впредь не удержится, то будет переведен в другой монастырь к старшему»[4]. 29 ноября 1834 г. Фотий жаловался Серафиму, что «за мной велено делать наблюдение с 1827 г., при смене каждого викарного, это на смерть меня обрекает. Ныне это поручено человеку неопытному и более всех меня ненавидящему… часть благочиния у меня отобрана и я отстранен и обруган по всему граду. Мне дано распоряжение не приобщать женский пол без разбора и никогда мне самому, что я уже год соблюдаю. Самое главное, что запрещено приобщать и графиню, на которую запрет 1832 г. не распространялся»[4].

Таким образом, визит Николая I в Юрьев монастырь в 1835 г. имел свою предысторию. И выговор Фотию с приказом отправить его на обучение в Невскую Лавру царь делал уже не впервые. Николай I был чужд мистическим настроениям. В вопросах веры он стоял на чисто бюрократических позициях. При таком подходе даже чудеса были строго регламентированы. Ко всему выходящему за официальные рамки император относился как к нарушению установленного порядка. Естественно, архимандрит Фотий и все происходящее вокруг него внушали Николаю I подозрение. Он был склонен слепо верить муссирующимся в обществе слухам. На предложение А. А. Орловой-Чесменской построить женский монастырь вблизи Юрьевской обители император в шутливой форме ответил, что разрешит, если между ними построят сиротский дом. Но кроме бытовых подозрений в моральной нечистоте и корысти у Николая I были и более серьезные мотивы не доверять Фотию. Противник любой оппозиции, император был осведомлен о том, как при непосредственном участии Фотия православные оппозиционеры убедили Александра I в последние годы царствования сменить политический курс. Среди наиболее доверенных людей Николая I были А. Н. Голицын и М. М. Сперанский, имевшие основания не любить Фотия. Напротив, соратники Фотия по оппозиции А. А. Аракчеев, А. С. Шишков, М. Л. Магницкий уже в первые годы царствования потеряли свои должности.

На сегодняшний день мы имеем свидетельства о том, что уже в 1828 г. в распоряжении III отделения Его Императорского Величества канцелярии были материалы, изобличавшие Фотия в участии в подготовке государственного переворота. Можно предположить, что у Николая I были все основания отнестись к ним с надлежащим вниманием.

Донос на Фотия написал в 1828 г. его ближайший сотрудник по Юрьеву монастырю иеромонах Аполлос. Они познакомились еще в бытность Фотия в Деревяницком монастыре. Фотий нуждался в грамотных людях, которые могли бы оказать ему помощь в литературных трудах. Даже отлучаясь из монастыря, Фотий состоял в переписке с Аполлосом и, получив новое назначение, забирал иеромонаха с собой. Он обещал позаботиться о карьере своего друга: «Я о тебе не упускаю случая говорить: уповаю, что ты будешь в свое время служить слово и дело Божие»[4], — писал Фотий Аполлосу. Вместе с Фотием Аполлос перешел и в Юрьев монастырь. Следя за взлетом карьеры Фотия, Аполлос, видимо, посчитал себя обделенным, но проявить свое недовольство он смог лишь в 1825 г. во время расследования ереси есаула Е. Н. Котельникова.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Переводчики а
Сдерживая аппетиты либералов
Руничу русский архив