|
|
<<< ΛΛΛ >>>
x x x До нас не дошли сведения о событиях, которыми были наполнены тринадцать
лет, протекшие между находкой Торы и смертью Иосии. Все это время усилия
реформаторов, вероятно, не ослабевали. Полностью освободившись от власти
Ассура, Иудея решила наладить свою внутреннюю жизнь и согласовать ее с
требованиями Второзакония. Тора была для нее теперь всем и гражданским, и
религиозным кодексом, а следовательно, дух социальной справедливости,
которым Тора была проникнута, становится отныне идеалом Иудейского царства.
Впервые в истории государство приняло столь человечные законы, защищавшие
интересы беднейших слоев населения. Напомним, что в том самом году, когда
была обнародована Тора, в Афинах ввели законы Драконта, отличавшиеся
небывалой жестокостью, о которых сами греки говорили, что они написаны не
чернилами, а кровью.
Неудивительно, что влияние Второзакония привело Израиль к быстрому
расцвету. Города снова стали многолюдными, возродились ремесла, торговля,
земледелие. О благоденствии страны при Иосии свидетельствуют даже раскопки
(2).
Но при всем этом не следует изображать иерусалимскую реформу в розовых
тонах. Есть все основания полагать, что народ, невзирая на свою любовь к
Иосии, осуждал религиозную политику царя и противился ей. Поэтому дело
реформы в значительной степени приобретало характер чисто официальный.
Показательно, что все эти годы мы почти ничего не слышим об Иеремии.
Как объяснить это? Почему пророк, призванный бороться с заблуждениями
народа, не встал в ряды активных деятелей реформы? Прямого ответа на этот
вопрос нет; здесь можно лишь строить догадки.
Пророку идеи Торы были, безусловно, близки, царя Иосию он искренне чтил
за справедливость и благочестие. Но мог ли он согласиться с упразднением
всех святилищ, кроме храма Иерусалимского? Ведь он не был, как Исайя,
корнями связан со Святым Городом. Правда, сама по себе централизация культа
могла показаться ему полезной, ибо сводила обряд жертвоприношений к
минимуму. Прежде любая трапеза или убой скота включали в себя ритуальные
церемонии. Пророки видели, как легко эти формы наполнялись языческим
содержанием. Следить за чистотой богослужения в одном месте было легче, чем
во многих, а именно через обрядовую сторону проникали в религию Израиля
элементы суеверий. И все же Иеремия не стал энтузиастом иудейской реформы.
Вероятно, он вообще не придавал большой цены внешним переменам в культе и
введению новых законов. Трудность его положения заключалась в том, что он не
мог быть противником нововведений, но, как человек тонкий и проницательный,
видел их слабые стороны и не очень верил в их результаты.
Впрочем, есть одно свидетельство, доказывающее, что некоторое участие в
деле Иосии пророк все же принял. В Анатоте и в Иерусалиме он несколько раз
выступил с призывами следовать заповедям Торы. "Слушайте слова этого
Завета,-говорил он,- и исполняйте их". Он напомнил народу, как часто слово
Божие нарушалось им и какие горькие плоды приносило непослушание (Иер 11,
2).
В родном городке проповеди Иеремии вызвали бурное негодование. Сельское
духовенство, вероятно, сочло его предателем всего сословия левитов.
Действительно, невзирая на прямые указания Торы, столичные священники
оттеснили прочих левитов на задний план. Бессильные перед царем, левиты
обрушили свой гнев на Иеремию. Даже родные братья восстали против него;
многие земляки угрожали пророку расправой и пытались даже убить его (3). x x x Эти столкновения в Анатоте - лишь частный случай той борьбы, которая
происходила в стране вокруг идей реформы. Народная вера не желала сдаваться.
Милые сердцу алтари лежали в развалинах, некому было принести жертву при
закладке дома, при начале пахоты, перед сбором урожая. Болезненная операция
почти отсекла обряды от быта, и последствия этого не замедлили сказаться. Во
многих городах и селениях царили растерянность и недовольство,
поддерживаемые левитами.
Перед иерусалимским духовенством встала теперь задача упорядочить
религиозную жизнь народа на основе новых установлений. Храм не мог на равных
правах содержать священников, собранных со всех концов страны. Поэтому
естественно, что некоторые из них должны были удалиться в частную жизнь, а
иные - занять места второстепенных служителей храма, музыкантов и певцов
(4).
Но, однако, встав во главе большой храмовой корпорации, Хилкия и его
клирики остались далеки от каких-либо честолюбивых целей. Священники в
Израиле не имели политической власти, как жрецы в Египте, не были они и
простыми "служителями культа", как в Греции, и не образовывали касты
"посвященных", как брахманы в Индии; свое призвание они видели не только в
совершении обрядов, но и в религиозно-нравственном воспитании народа.
У священников были собственные взгляды на отношение веры и жизни,
которые хотя и совпадали по существу с воззрениями пророков, но имели свои
особенности.
Для пророков самым главным было "богопознание" в целом, они не любили
останавливаться на частностях, не настаивали на важности храмового
богослужения, хотя и не отрицали его. Их религиозный идеал можно, пожалуй,
сравнить с девизом блаженного Августина "Люби Бога и поступай, как знаешь".
Иными словами, образ жизни должен как бы сам собой вытекать из веры.
Но далеко не для всякого человека пригоден такой пугь, и порой он может
таить в себе даже опасность своего рода морального релятивизма. Поэтому
священникам необходимо было создать свою Тору, она была записана, вероятно,
в эпоху Иосии. Это так называемый Закон Святости, обнимающий главы 17-26
Книги Левит (5).
Так же, как Книга Завета и Второзаконие, Закон Святости представляет
собой нечто вроде расширенного толкования Моисеева Декалога. Главная мысль
кодекса созвучна пророку Исайе: Ягве - свят, Он бесконечно возвышается над
миром. Но поэтому и все, посвященное Ему: жертва, город, народ,-должно
отделиться от мира, стать сакральным, чистым, достойным Бога. Живя среди
мира, народ Божий должен ощутить себя "святым", т.е. принадлежащим Богу и
отгороженным от языческого мира. "Святы будьте, ибо свят Я, Ягве, Бог ваш!".
Это было следование не только Моисею, но и праотцу Аврааму, который во имя
веры покинул дом своего отца-язычника. Иными словами, священники так же, как
и левиты, записавшие Тору, со своей стороны содействовали превращению нации
- в церковь.
Духовная община не сможет укрепляться и возрастать, если не сумеет в
чем-то обособиться от мира, в чем-то найти свой путь, свой образ жизни. Для
этой цели священники старались окружить всю жизнь израильтянина системой
норм, которая делала бы ее в корне отличной от жизни язычника.
Естественно, что Закон Святости придает большое значение обрядовой
стороне религии, но внешние символы носят здесь не магический характер, а
служат лишь одной цели: освящению быта и жизни. Впрочем, так же, как
пророки, священники не отделяют ритуал от нравственного служения Богу.
Основой отношения человека к человеку они провозглашают заповедь любви:
"Люби ближнего своего, как самого себя" (Лев 19, 18). Из этой заповеди
вытекают повеления заботиться о бедных, соблюдать честность в поступках и
словах, в работе и тяжбах. Человек должен быть нелицеприятен во всем. "Не
угождай лицу великого, по правде суди ближнего, не ходи доносчиком в народе
твоем и не посягай на жизнь ближнего твоего" (Лев 19, 15-16).
Хотя все эти заповеди, на первый взгляд, относятся лишь к членам
Общины, они не ограничиваются только соплеменниками. "Пришелец, поселившийся
у вас, да будет для вас то же, что и туземец ваш. Люби его, как себя, ибо и
вы были пришельцами в земле Египетской" (Лев 19, 34). В отличие от
греческого полиса, где метэк-чужеземец был лишен прав и не допускался к
совершению обрядов, в иудейской Общине иноплеменники участвовали в
религиозной жизни наряду с израильтянами (Лев 17, 8; 22, 18).
Наиболее строго Закон судит о трех видах преступлений: идолопоклонстве,
суевериях и грехах плоти. Это вполне понятно и в плане историческом, и по
существу. Многобожие исповедовали все народы вокруг Израиля, им были
пронизаны великие цивилизации; нужна была несравненная стойкость для того,
чтобы противиться его влиянию, идущему как извне, так и изнутри. Шокирующая
современного читателя глава, в которой перечисляются грехи против
целомудрия, должна быть прочитана на фоне всей древней цивилизации. В
соседстве с народами, у которых процветали разврат и ритуальная проституция,
в соприкосновении с миром Астарты и фаллических культов необходимо было
неустанно бороться за нравственное здоровье и чистоту членов Общины. Таков
исторический аспект. Но ведь идолы, суеверия, растление, угрожавшие некогда
ветхозаветной Церкви, не исчезли и не ослабели доныне. Арсенал буйствующего
мира остался тем же: идолы вождей и прогресса, суеверия ходячих мнений и
культ секса. Таким образом, если оставить в стороне преходящую, архаическую
форму Закона Святости, суть его окажется вполне актуальной и для нашего
времени.
Чтобы важнейшие события народной жизни проходили "перед лицом Божиим",
священники приноровили основные праздники к поворотным моментам года. Пасха,
день освобождения, связывался с первинками стад и созреванием ячменя,
Пятидесятница была днем приношения плодов. День Очищения (Йом Киппурим) стал
как бы началом гражданского новолетия. Он справлялся через десять дней после
нового года и был праздником освящения народа и днем покаяния. И, наконец,
ко времени осеннего сбора урожая был приурочен праздник Шатров, или Кущей.
В праздничные дни священники читали молитвы и произносили благословения
над Израилем: "Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на
тебя Господь светлым лицом Своим и помилует тебя! Да обратит на тебя Господь
лицо Свое и даст тебе мир!"
Храмовое богослужение приняло в годы Иосии особенно пышный и
торжественный характер, как бы вобрав в себя богослужебное богатство всех
упраздненных храмов и алтарей. Левиты принесли в Иерусалим древние мелодии и
песнопения Севера. Они составили большие хоры, пели псалмы во время
жертвоприношений. Появилась особая должность "начальника хора"; им,
вероятно, нередко бывал пророк, включавший в службу свои гимны и речитативы.
Содержание песнопений менялось в зависимости от праздника. На Пасху они были
посвящены переходу через море и Синайскому Завету, в день Очищения
прославляли вечное Царство Господа, пребывающего со Своим народом: Ягве царствует - трепещут народы,
восседает Он на херувимах - содрогается земля!
Ягве велик в Сионе, и высок Он над всеми народами.
Да славят великое и страшное имя Твое. Свят Он!
И силу царя, любящего правосудие, Ты утвердил в правде.
Правосудие и праведность Ты установил у Иакова.
Превозносите Ягве, Бога нашего, и склонитесь у подножия Его, ибо свят
Он!
Моисей и Аарон во священниках Его, Самуил в призывающих имя Его...
Возносите Ягве, Бога нашего, и склонитесь перед святой горой Его, ибо
свят Ягве, Бог наш.
(Пс 98) Один день недели, суббота, принадлежал Богу. Священным же почитался и
каждый седьмой год. Согласно Второзаконию, в этот год прощались все долги и
освобождались жертвы долгового рабства. Закон Святости вводит еще одно
предписание: устанавливает "юбилейный" год, требуя, чтобы по прошествии
каждого полувека земля, проданная или забранная за долги, была возвращена
владельцу или его потомкам. Из этого явствует, что социальные и этические
заповеди в священнических книгах были представлены не менее ярко, чем у
пророков.
Есть все основания полагать, что Иосия пытался проводить все эти
требования в жизнь, и вполне понятно, что в его правление вновь ожила
теократическая мечта о Царстве Божием на земле. Кто знает, не смотрел ли и
он на себя как на второго Давида? Ведь , с самого разделения царств не было
в Иерусалиме царя, который владел бы всем Израилем. Его преданность Торе
возвышала его в глазах пророков, духовенства и народа. Казалось, что
пророчество Нафана исполняется на правнуке Езекии. x x x В те годы мировые события тоже могли представляться как знак близости
мессианской эры, в том смысле, как ее понимал простой народ.
В двадцать шестое лето правления Иосии мидийский царь Киаскар в союзе с
Вавилоном начал кампанию против Ассирии. Бывшая владычица мира занимала
теперь территорию не намного больше Иудеи.
В июле 614 года мидийцы уже подступали к стенам древнего города Ашшура.
Защитников его охватила паника, и крепость пала удивительно быстро. Через
несколько дней после штурма к берегам Тигра подоспел Набопаласар, но Ашшур
был уже взят.
Никогда еще не обрушивался на ассирийцев столь сокрушительный удар. У
них, правда, еще оставалась неприступная Ниневия и надежда на помощь
арамейских племен. Но слишком велика была ненависть к империи, чтобы можно
было рассчитывать на серьезную поддержку. У всех еще была жива в памяти
участь, постигшая Мемфис и Фивы, Вавилон и Дамаск, Самарию и Лахиш.
Финикийцы и евреи, египтяне и халдеи, эламиты и кавказцы-все успели ощутить
на себе тяжкую руку солдатской державы и теперь видели, что она стоит перед
лицом возмездия.
Даже язычники усматривали в судьбе Ассирии кару за ее преступления.
Так, вавилонский летописец видел здесь расплату за святотатства Синахериба.
Но особенно сильное впечатление эти события произвели на еврейских пророков.
Катарсис исторического воздаяния явился как бы благой вестью для тех, кто в
мучительном недоумении смотрел на разгул грубой силы. И поэтому, когда можно
было ждать, что Ниневия пожнет плоды своих зверств, ее близкий финал был
воспринят как суд Божией правды.
Об этом пел грозные песни в храме Иерусалимском иудейский поэт Наум
Элькошит. В них воедино слились гнев и ликование народов о гибели тирана
(6).
Поэмы Элькошита проникнуты эпической силой, образы их красочны и
монументальны. Иногда кажется, что он воочию видит последние часы Ниневии
(Наум 2,1 сл.): Поднимается на тебя сокрушающий молот, охраняй твердыни,
стереги дороги, препояшь чресла, собирайся с силами! Вот враг
подступает к воротам Ниневии, окружает ее стены: Щит витязей его красен,
воины его в багряных одеждах,
Огнем блестят колесницы в день приготовления к бою,
и лес копий волнуется. Ассирийский царь пытается остановить лавину: Он
зовет храбрецов своих, но на ходу они спотыкаются,
Спешат на стены, но вот уже - штурм,
"Речные" ворота распахнуты, чертоги разрушаются.
"Стойте, стойте!" - кричат, но никто не остановит их... Сопротивление
сломлено, и мстители врываются в город. Они бегут по улицам, ломятся во
дворцы, тащат все, что попадается под руку. Сквозь шум битвы они
перекликаются друг с другом: Расхищайте серебро, тащите золото! Нет конца драгоценностям и украшениям! Художественные средства, к
которым прибегает Элькошит, отличаются от тех, что были приняты у греков.
Здесь все построено на вспышках зрительных и звуковых впечатлений, на
отдельных фрагментах, мгновенно возникающих в дыму пожара и снова в нем
исчезающих. Как на экране мелькают образы - видения, а надо всем
господствует голос пророка-судии: Горе кровавому городу, полному лжи и насилия!
В нем не прекращается грабеж!
Слышно хлопанье бича и стук катящихся колес,
ржание коней, грохот скачущей колесницы.
Несется колесница, сверкает меч, блестят копья.
Павших много, и груды тел,
нескончаемы убитые, всюду спотыкаются о них. Поэма заканчивается погребальной песней. "Лев, терзавший добычу", сам
стал добычей других: Спят пастыри твои, царь Ассирийский, покоятся вельможи твои;
Рассеян по горам народ твой, и некому собрать его.
Не заживет рана твоя, мучительная язва твоя.
Все, услышав весть о тебе, будут рукоплескать,
Ибо кто не испытывал на себе непрестанно злобу твою? Песни Наума Элькошита были впоследствии включены в Библию как суровое
предостережение властителям и народам: любых тиранов рано или поздно
настигнет Суд, безумие и жестокость, на которые они опирались, обернутся
против них самих. x x x Летом 612 года предсказание иудейского певца исполнилось буквально.
Киаскар Мидийский и Набопаласар осадили Ниневию. После трех отчаянных
схваток ассирийцы бежали. Столица их была предана огню. Царь Ниневии
покончил самоубийством.
Однако агония Ассура еще длилась. Некий Асурбалит провозгласил себя
царем и укрылся с остатками армии на севере, в Харране. Оттуда он послал
гонцов в Египет с мольбой о помощи. Крах Ассирии открывал перед фараоном
Нехо возможность восстановить контроль Египта над сирийскими областями.
Осенью 609 года египетская армия выступила на север. Планы Нехо были,
вероятно, неопределенными скорее всего он намеревался действовать в
соответствии с обстоятельствами. Захватив филистимский город Газу, Нехо
двинулся на север вдоль побережья. В Галилее ему предстояло свернуть на
восток и, перейдя Иордан, направиться к Евфрату.
Когда царь Иосия получил сообщение о том, что египтяне идут по его
земле, он немедленно велел собрать войско, чтобы преградить путь фараону.
Нехо не хотел ослаблять своих сил и поэтому отправил послов к Иосии,
лицемерно заверяя его в своих мирных намерениях. "Мне нет до тебя дела. царь
Иудейский, писал он, не против тебя я иду сейчас, а иду туда, где у меня
война". Но Иосия не поверил в искренность фараона. Он не без основания
опасался, что, вернувшись с победой, Нехо станет претендовать на власть в
Палестине. К тому моменту, когда египтяне вступили в Галилею, Иосия уже
выстроил свои отряды близ Мегиддо и заявил, что не пропустит фараона с
миром. Это была ошибка: Иудейский царь не рассчитал своих сил,
противопоставив их огромной, хорошо обученной армии Нехо. К тому же исход
битвы был предрешен с самого начала: при первых же выстрелах египетских
лучников Иосия, стоявший впереди на колеснице, был тяжело ранен. Его уложили
на повозку и погнали лошадей в Иерусалим. Лишенное своего вождя, иудейское
войско в беспорядке отступило, а Нехо, разграбив Мегиддо, двинулся дальше
(7).
Истекающий кровью Иосия был доставлен в столицу и вскоре умер. Вся
страна как бы оцепенела в горе и недоумении - тот, кого почитали лучшим из
царей Иудеи, кому была предсказана мирная кончина, нашел преждевременную
смерть на поле боя!
Пророк Иеремия написал траурную элегию на смерть царя-реформатора. Он
любил Иосию, но к такому исходу дела был готов, ибо не верил в скорое
прощение Израиля. Внезапный удар подтвердил его худшие опасения. Дело
реформы оказалось тщетным. Она осталась слишком поверхностной, неуклюже
прикрыв одеждами ягвизма языческие корни, все еще живые в сердце народа.
Пророк подозревал (и не ошибся!) лицемерие многих "обратившихся" и даже в
лучшие годы оставался при убеждении, что только горькая чаша разочарований,
разрыв с патриотическими иллюзиями принесут Израилю исцеление от духовных
недугов. Собственно, и Иосия пал оттого, что возомнил себя политическим
мессией. Но не могучим царством, не второй Ниневией призван быть народ
Ягве... x x x В отличие от Иеремии, для большинства иудеев смерть благочестивого царя
была необъяснимым, ошеломляющим ударом. Это была трагедия, причину которой
они были не в силах найти. Псалмопевцы, сопровождавшие процессию с телом
царя, изливали скорбь народа в печальных песнях. Один из этих певцов, пророк
Аввакум, сложил в те дни псалмы, исполненные горя и философских раздумий
(8).
Аввакум, этот предшественник Иова, вопрошает Бога с дерзновением и
искренностью, на которые дает право только бесконечное доверие к Нему: О Ягве! Доколе взываю я, а Ты не слышишь?
Кричу к Тебе про обиду, а Ты не спасаешь?
Зачем Ты даешь мне видеть неправду и смотреть на бедствие?
Грабеж и насилие предо мною, царит вражда, возникает раздор.
Оттого потеряла силу Тора и не совершается справедливость,
Что нечестивый побеждает праведного; оттого извращается правосудие.
(Авв 1, 2-4) Это - старый, как мир, вопль, извечный вопрос человека, возникающий
тогда, когда он хочет мерить таинственную высшую правду мерками своей,
человеческой правды. Ему так хотелось бы, чтобы добродетель автоматически
приносила благоденствие, а зло немедленно бы каралось! Казалось бы, те, кто
исполнял закон Божий, должны были получить на земле награду: побеждать,
обогащаться и править. А вместо этого зло торжествует, а праведники унижены,
гонимы и гибнут. Как совместить это с Божественной справедливостью? Почему
Господь не позволил возвеличиться Эммануилу, почему Он дает власть этим
фараонам и месопотамским владыкам?
В ответ на свое вопрошание Аввакум слышит весть о новой грозе: фараон
будет повергнут, но годы испытаний еще не кончились; новые властители придут
на смену прежним. Кто они? Персы, мидийцы, варвары неведомых стран? В псалме
Аввакума они названы "касдим", халдеями; это племя тогда правило в Вавилоне.
Но по существу здесь образ любой державы, которая алчно поглощает народы.
Это - чудовище, служащее лишь своему ненасытному честолюбию: "Сила его - бог
его" (9).
Пророк ужасается видению этого нового поработителя. Он опять с мольбой
обращается к Богу, веря в Его святость и справедливость: Ягве! Не Ты ли издревле Бог мой?
Святой мой! Не дай погибнуть мне! Ведь только для Суда Ты попустил его?
Оплот мой! Для кары Ты поставил его?
Слишком чисты Твои очи, чтобы смотреть на злодейство!
Ты не можешь выносить вида нечестивого. Как же Ты смотришь на злодеев
и молчишь, когда нечестивый пожирает праведного?
(Авв 1, 12-13) Ночью поднимается пророк на башню, чтобы здесь, в тишине и уединении,
услышать ответ Божий. Перед ним расстилаются волнистые горы, окружающие
Иерусалим; Сион спит тревожным, болезненным сном, окутанный черным покровом
скорби. Иерусалим... Город царей и пророков, город обманутых надежд. Как мал
он в сравнении с Фивами, домом Амона, великим Вавилоном и погибшей Ниневией!
Но вот здесь стоит провидец, упорно всматривающийся в темный небосвод; он
ожидает ответа от Бога, ответа себе, Израилю, всему человечеству. Доколе,
Господи?.. Эта вопрошающая фигура на городских стенах вырастает в исполина,
поднимаясь к звездам, воплощая в себе все духовное томление мира. Доколе,
Господи?..
Миновала ночь. Наступает утро, поднимается дым курений, звенят
серебряные трубы, открываются ворота. Певец снова стоит перед алтарем. Люди
внимают ему, а он возвещает то, что услышал в безмолвии ночи. Бог ответил.
Теперь пророк знает, что мир и полнота жизни будут обитать в тех, кто,
невзирая ни на что, не усомнился в Бою, кто до конца будет доверять Ему:
<<< ΛΛΛ >>>
Израиль верных
Последнейего целью был иерусалим
Пророк в своюочередь
|
|
