|
|
<<< ΛΛΛ >>>
По преданию, основоположником материализма считается уроженец Милета
Левкипп, но о нем почти ничего не известно (1). Разработка же этой доктрины
принадлежит ученику Левкиппа - Демокриту (ок. 460-370), происходившему из
фракийского города Абдеры (2). Подобно другим греческим философам, Демокрит
много путешествовал. Диоген Лаэртский говорит, что он был "учеником каких-то
магов и халдеев", а другой античный писатель уверяет, что Демокрит побывал у
персов, индийцев и египтян, учась у них мудрости. Ездил философ и в Афины:
по некоторым сведениям, он жил там инкогнито, чуждаясь славы, но иные
утверждают, что он тщетно пытался завязать контакты с Анаксагором, который,
однако, не пожелал иметь с ним дела.
Демокрит был, несомненно, одним из крупнейших ученых своего времени и
плодовитым автором. В своих книгах, число которых доходило до семидесяти, он
трактовал о физике, математике, анатомии, психологии, астрономии, богословии
и этике (3). Его попытка дать целостную картину мира была, вероятно,
наиболее значительной до Аристотеля. Характерно, что главное его
произведение так и называлось: "Диакосмос" - "Мировое устройство".
Странствуя в чужих краях, изучая растения и животных, вскрывая трупы,
Демокрит повсюду стремился найти чисто естественные причины явлений.
Привычка натуралиста все проверять, взвешивать и расчленять вела к
преувеличению роли материальных компонентов мироздания. И до него
натурфилософия придавала "вещественному" универсальный характер: даже
Анаксагоров Нус изображался своего рода "вещью". У Левкиппа Демокрит
заимствовал атомизм - теорию корпускулярного строения материи, которая
явилась одной из замечательных научных догадок древности. Китайцы говорили о
частицах "ци", образующих мировое вещество; финикийцы - частые гости в
Абдерах - были знакомы с понятием о таких частицах и приписывали эту теорию
своему земляку Мосху Сидонскому. Мы уже говорили и о "семенах", или
"гомеомериях", Анаксагора. Таким образом, идея прерывности материи во
времена Левкиппа носилась в воздухе, Демокрит придал ей более стройную
форму.
Он утверждал, что мы не видим "неделимых" частиц, атомов, лишь потому,
что они крайне малы. В зависимости от того, какую они имеют форму - круглую,
острую, крючковатую, строятся тела различных свойств - жидкие, твердые,
огненные. Все многообразие мировых качеств, согласно Демокриту, в каком-то
смысле иллюзия. "Только считают,- говорил он,- что существует сладкое,
только считают, что существует горькое, в действительности же - атомы и
пустота" (4). Атомизм выступает в роли описательной космологии и теории
космогенеза. "Атомы бесконечны по величине и числу, они движутся по
Вселенной, вращаясь, и таким образом образуют все сложные тела" (5). Кроме
их беспорядочного движения в пространстве нет ничего.
Психологически эта позиция Демокрита очень понятна. От нее не был
свободен почти ни один исследователь, открывший новый принцип. В свое время
принцип эволюции неограниченно прилагали к любым явлениям природы и
общества; Фрейд хотел своим "либидо" объяснить всю культуру, марксисты
повсюду видели социально-экономическую подоплеку, а теософы - закон
перевоплощения. Как правило, такое (пусть и естественное) преувеличение
одного принципа очень вредило как философии и религии, так и науке.
Но чистым и законченным эмпириком Демокрит не стал. Он хотел быть
метафизиком и развить учение о самих основах мироздания. Тут он уже не мог
полагаться на чисто эмпирический метод. Поэтому ему пришлось принять тезис
Парменида о недостоверности чувственного знания. Более того, он в конце
концов объявил органы чувств препятствием к проникновению в суть природы.
Сложилась даже легенда, будто философ намеренно ослепил себя, "чтобы глаза
не беспокоили разум" (6). Одним словом, в последней инстанции он стал
доверять лишь интуитивному зрению ума.
Какую же картину открыло ему это "внутреннее око"?
В отличие от Анаксагора, утверждавшего, что без Разума никакие частицы
не могут произвести космического "порядка", Демокрит представлял себе мир в
виде бездонной пустоты, в которой без цели и смысла носятся мириады атомов.
Они есть единственная реальность; расходясь и сплетаясь, они совершенно
случайно образуют тела. Демокрит прямо говорил, что "совокупность вещей
возникла в силу случая", который поэтому есть "владыка и царь Вселенной".
Закономерность - явление вторичное, она же распространяется всего лишь на
сложные системы.
Очень важно не смешивать атомизм как научную гипотезу физики с
умозрительным метафизическим материализмом: первый относится к области
науки, второй - к области веры. Демокриту стало тесно в рамках
естествознания, и он возвел свою теорию вещества в ранг универсальной
концепции, ограничив все бытие атомарными комбинациями и отождествив его с
"бессознательной природой" (7).
Между тем Демокрит, как натуралист, не мог во всем видеть только
случайность. Слишком уж неправдоподобна была она в роли "царя Вселенной". Но
недаром Демокрит внимательно изучал философию элеатов, которая провозглашала
Ананке - Необходимость - управительницей мира. В механической Вселенной
недоставало именно этого рычага, ибо кому еще вращать хороводы частиц, как
не слепой силе Фатума? Демокрит так и заявляет: "Ананке - это то же, что
Судьба, и Справедливость, и Провидение, и Сила, созидающая мир" (8). Можно
сказать, что его материализм явился величайшим триумфом идеи Судьбы, от
которой нельзя требовать отчета и которая едва ли не более таинственна, чем
Божество мистиков (9).
Первоисточник этой наукообразной мифологии установить нетрудно: в
отличие от корпускулярной гипотезы, она является метаморфозой древнего
понятия о безначальном материнском Лове и Хаосе. Здесь натуралистический
магизм и вера в Судьбу привяли новую, умозрительную форму. x x x Абдерский философ стал как бы прототипом материалистов всех последующих
времен. Производя разумное из бессмысленного, структуру из хаоса,
обожествляя свойства "бессознательной природы", он брался распространить
свои принципы и на явления духовной жизни (10). Впрочем, здесь есть и
отличие: совремевный "миф о материи" видит в сознании нечто иное, чем
вещество, хотя при этом утверждает, что бытие исчерпывается материей.
Образовавшееся противоречие он пытается преодолеть "теорией отражения",
которая на самом деле предлагает вместо решения сомнительную метафору,
взятую из оптики. Демокрит же куда последовательнее. Он просто объявляет,
что духа как такового нет, что наша мысль есть лишь скопище атомов, только
гладких и круглых, подобных атомам огня. Основная их часть, образующая душу,
находится в груди человека, прочие же - разбросаны по телу. Когда наступает
смерть - эти атомы улетучиваются, поэтому сознание кончается с последним
дыханием. Демокрит с насмешкой отзывался о тех кто под влиянием мистерий
боялся загробной кары.
Соответственно и гносеология Демокрита ясней и логичней "теории
отражения". Он полагал, что люди познают окружающий мир самым простым,
механическим способом: от атомарных сцеплений истекают эманации, или образы
("идолы"), они вторгаются в наши органы чувств в виде отпечатков, полученных
в уплотненном воздухе. Чем ближе предмет - тем яснее отпечаток (11). x x x И наконец мы подходим к самой удивительной части учения Демокрита.
Ксенофан и Гераклит в самых суровых выражениях порицали Гомера и
мифологию. Можно было бы ожидать, что материалист превзойдет их в критике
религиозных представлений. Ничуть не бывало! Демокрит с большим уважением
говорит о Гомере и считает, что тот получил в дар "божественную природу"
(12). Чем объяснить это? А тем, что философ верил в богов, молился им,
исполнял обряды, признавал магию и чародейство.
Язычество, наделявшее богов телесностью, как нельзя лучше
соответствовало мировоззрению Демокрита. Среди существ, образованных
атомами, есть, по его мнению, такие, которые "относятся к числу
божественных" (13). Правда, они не бессмертны, но зато очень долговечны.
Атомы, из которых они состоят, сходны с атомами огня. Боги суть "образы,
огромные по величине, человекообразные"; "воздух полон ими" (14). Для
человека их бытие не безразлично, ибо "они предсказывают людям будущее,
причем люди видят их и они говорят" (15).
Одни из этих божественных "образов", по мнению Демокрита, "благотворны,
а другие - злотворны". Демокрит признается, что он молился, чтобы ему
попадались благие "образы", приносящие счастье (16).
Движением атомов Демокрит брался объяснить даже вещие сны и телепатию.
В их основе он видел все то же действие "образов", которые кочуют по
Вселенной. Но этого мало, философ вполне серьезно рассуждает о дурном глазе,
гаданиях, приметах. Он полагает, что черная магия - это факт: против своих
жертв "недоброжелатели испускают "образы", отнюдь не лишенные ни чувств, ни
силы, наполняя их своей злой ворожбой. Внедряясь в заколдовываемых,
оставаясь и живя с ними, они возмущают и портят им тело и разум" (17).
Одним словом, безрелигиозным основателя материализма назвать нельзя, но
вера его - примитивная, тесно связанная с первобытной магией. Недаром
говорили, что он ученик халдеев. На этих суевериях Демокрита его нынешние
продолжатели не любят останавливаться. Но наиболее объективные авторы
вынуждены признать, что абдерский философ "не отвергает религиозное
мировоззрение, но перерабатывает его в соответствии с атомистической теорией
и в соответствии с сохраняющимися у него пережитками магических
представлений" (18).
Демокрит лишь считал ошибкой смешивать богов с прочими феноменами
природы и осуждал поклонение грому, молнии, светилам (19). Дальше этого его
вольнодумство фактически не шло.
Подведем итог. Пафос современного материализма, его иррациональный
подтекст - это безоговорочный атеизм, отрицание любых сверхчеловеческих сил.
Античный же материализм покоился на древнеязыческих верованиях. Этот
материализм представлял собой философский вариант гомеровской религии с ее
идеей Рока и телесными богами.
С другой стороны, учение Демокрита было продуктом разложения
натурфилософии, признаком ее глубокого кризиса, который, впрочем, греческая
мысль скоро преодолела. В то самое время, когда учил Демокрит, в Афинах уже
появился Сократ, заставивший людей по-новому взглянуть на себя и на мир.
Впоследствии Платон ни разу не упомянул Демокрита в своих книгах.
Материализму оставалось отойти в тень и ждать своего часа, чтобы в очередной
критический момент вновь заявить о себе. ПРИМЕЧАНИЯ
Глава тринадцатая
МЕХАНИЧЕСКАЯ ВСЕЛЕННАЯ. ДЕМОКРИТ 1. Эпикур и некоторые новейшие авторы ставили под сомнение само
существование Левкиппа. Но большинство современных исследователей, опираясь
на Аристотеля, не разделяют этого скептицизма. См.: А. Маковельский.
Древнегреческие атомисты, 1946, с. 15 сл.
2. Наиболее полное издание источников о жизни и учении Демокрита в
русском переводе принадлежит С. Лурье: Демокрит. Тексты. Перевод.
Исследования. Л., 1972. По этому изданию в дальнейшем приводятся цитаты.
3. От сочинений Демокрита сохранились лишь фрагменты. Нередко можно
слышать обвинение, будто их уничтожили христиане, но на самом деле Демокрит
разделил участь всех досократовских философов, ни одна книга которых до нас
не дошла полностью.
4. Демокрит, 90.
5. Там же, 382.
6. Там же, 42, 45.
7. Там же, 22, 23.
8. Там же, 23, 589.
9. "У Демокрита,- пишет В. Зеньковский,- единство проистекает из некой
вневременной, таинственной "необходимости", которая царит в мире и
определяет его путь, тем самым создавая и охраняя единство в мире. Но хотя
понятие необходимости ко времени Демокрита утратило тот первоначальный
мифологический характер, какой оно имело в дофилософских религиозных
построениях в античном мире, но мифологическая суть "необходимости" в нем
осталась. Почему и как эта "необходимость" вообще подчиняет себе
самостоятельные единицы бытия?" (В. Зеньковский. Основы христианской
философии, т. II. Париж, 1964, с. 29).
10. "Это будет вечною судьбою материализма,- говорит С. Трубецкой,как
бы совершенно ни изучали мы законы световых и звуковых колебаний, механику
мозговых движений - между механическими колебаниями материальных частиц, с
одной стороны, и между... сознанием - с другой - будет лежать бездна,
непроходимая для материализма" (С. Трубецкой. Метафизика в древней Греции,
с. 367).
11. Демокрит, 68, 436.
12. Там же, 575.
13. Там же, 572.
14. Там же, 472а.
15. Там же, 578, 472а.
16. Там же, 472а. Лурье переводит этот текст так: "Демокрит и уповает,
чтобы ему на долю достались "образы", приносящие благую судьбу". На на самом
деле слово это означает "молиться" (см., в частности, перевод А.
Маковельского).
17. Демокрит, 579, 578.
18. В. Асмус. История античной философии, с. 115.
19. Демокрит, 581.
Судьба метафизики всегда была такова:
начинают с предугадывания,
много времени проводят в спорах
и кончают сомнением.
Вольтер Пути философской мысли в разные эпохи имеют нечто общее: так, в
частности, на смену универсальным моделям бытия приходят, как правило,
учения, которые восстают против метафизики, ссылаясь на ограниченность
человеческого познания. За Декартом и Лейбницем пришел Кант, за Гегелем и
материалистами XIX в.- позитивизм. То же самое мы видим и в Греции.
Натурфилософия во всех ее видах перестала удовлетворять разум. Сама она
раздиралась борьбой догматических систем. Даже то немногое, что сохранилось
от книг досократовских мыслителей, несет следы ожесточенной полемики:
Гераклит нападает на Пифагора и Ксенофана, Демокрит опровергает Парменида,
элеаты воюют со всеми теориями множественности и т. д. Понятно, что должны
были появиться люди, которые предложили бы своего рода "колумбово решение"
споров: если все школы противоречат друг другу, то не являются ли их теории
о Первооснове и мире тем, что сами они называют "мнением"?
Ведь никто не видел ни атомов, ни гомеомерий, ни Сущего... Не лучше ли
признать, что единственное данное нам - это наши ощущения?
Такова была позиция греческих софистов.
Строго говоря, софисты в большинстве своем не были ни философами, ни
учеными. Само слово "софист" означало в то время профессионального
преподавателя, который обучал искусству красноречия (1).
Нам сейчас даже трудно представить, насколько велика была роль ораторов
в античных полисах. В Афинах, например, они обладали прямо-таки магической
властью. Политические речи не были проформой, а иной раз буквально решали
судьбу государства. Участие граждан в управлении выдвинуло множество
ораторов из народа. От их остроумия и находчивости нередко зависел исход
голосования. Особенно необходимо было умение убеждать на судебных процессах.
Человек, говоривший вяло и косноязычно, оказывался почти беспомощным в
перипетиях городской жизни. Отсюда острая потребность в "профессорах"
риторики.
Софисты появились впервые в колониях и Восточной Греции, а потом
наводнили Афины, где их принимали с распростертыми объятиями. Ксенофан или
Пифагор были наставниками и энтузиастами своего учения, мысль о преподавании
как ремесле была чужда им. Но софисты, люди вполне деловые, не стеснялись
брать плату за труд и часто обогащались за счет учеников. Платон
впоследствии язвительно говорил, что они "торгуют мудростью оптом и в
розницу".
Хотя эти новые "мудрецы" ставили себе задачи чисто прикладные, у многих
из них выработались свои, независимые философские взгляды. Они имели разные
оттенки, но в одном софисты были единодушны: в недоверии к возможностям
человека до конца познать истину. x x x Наиболее выдающимся среди софистов-мыслителей был соотечественник
Демокрита Протагор Абдерский (481-411). Он одним из первых со всей ясностью
поставил вопрос не о бытии, а о субъекте, его познающем. Человек имеет дело
лишь со своими ощущениями, и, следовательно, они и есть единственный
критерий истины. Протагор не хотел этим сказать, что чувства правильно
информируют нас о реальности, но он просто выбросил вопрос о ней за борт.
Чувственное восприятие, говорили натурфилософы, порождает лишь псевдознание,
"мнение". Пусть так, соглашался Протагор, и да будет "мнение" единственным
нашим достоянием.
Протагор отбрасывает любые космологии, построенные умозрительным путем.
Атомы, Логос, Нус - все это проблематично, в действительности мы имеем дело
лишь с тем, что прямо соприкасается с нами. "Человек есть мера всех вещей,
существующих, как существующих, и несуществующих, как несуществующих" - вот
его философское кредо (2). Он бы мог стать предшественником Канта, если бы в
своем релятивизме не дошел до последней черты, усомнившись во всем, даже в
закономерностях субъективного мира. По его мнению, каждый человек есть мера
вещей и истинно то, что он ощущает. Это уже ближе к учению Давида Юма.
Протагор ссылался на то, что нет людей, одинаково воспринимающих мир: одному
ветер может показаться холодным, другому - нет. Следовательно, реальностей
столько, сколько воспринимающих людей. И текучесть, и постоянство - это лишь
наши представления. Действительна только та вселенная, которая создана
каждым для себя (3).
Это было отрицание любой метафизики и любой достоверности, кроме
прихотливого "мнения".
Протагор не дал себе труда задуматься над вопросом: как возможно было
бы общение и взаимопонимание между людьми, если каждый индивидуум есть "мера
вещей"? Он оставил в стороне особенности процесса, который порождает
ощущения, и игнорировал тот факт, что беспорядочная масса субъективных
чувств никогда бы не стала связной картиной, не будь она организована
интеллектом.
Но слушатели Протагора на первых порах не замечали этих пробелов в его
учении. Им импонировал его смелый подход к философским проблемам и отказ от
всяческих схем. Протагор позволял сомневаться решительно во всем и даже
требовал этого. Вместо, казалось бы, бесплодных фантазий он предлагал
изящную диалектику, занимательную, практически полезную, полную остроумия и
вольномыслия.
В Афинах этот капризный скепсис неожиданно приобрел большую
популярность. Шла многолетняя и изнурительная война. Она питала у
подрастающего поколения чувство недоверия к прописным истинам и сознание
непрочности всего в мире. Дух осмеяния и критики усилился как никогда (4).
Многим нравилось, что Протагор не колеблясь распространяет свои сомнения и
на гражданские устои. Он утверждал, что законы - это не священная
общеобязательная истина, а человеческие изобретения, полные ошибок и
несовершенства. Он первый выдвинул принцип политического "макиавеллизма": по
его словам, что каждому государству кажется справедливым и прекрасным, то и
существует для него как таковое (5). Этим оправдывался принцип пользы и
нравственной изворотливости. Раз не существует устойчивой истины - нет и
критерия для добра и зла. Недаром Алкивиад, стяжавший печальную славу целой
цепью измен, был внимательным слушателем Протагора.
Словесные турниры философа собирали массу слушателей и участников. Дом,
где он вел беседы, был постоянно наполнен народом. Афиняне, падкие на
подобного рода словопрения, старались не пропустить ни одного диспута.
Особенно привлекали они знатную молодежь.
Платон описывает живую сцену из этого периода деятельности Протагора
(6). Когда Сократ пришел в дом, где был Протагор, привратнику уже надоело
открывать двери приходящим, протиснуться сквозь толпу было трудно. Из
комнаты раздавался густой бас Протагора, и Сократ заглянул в нее. Он увидел
сидящих и стоящих слушателей - весь цвет Афин. Софист расхаживал взад и
вперед, а за ним, задавая вопросы, ходили ученики, тщетно стараясь не
путаться под ногами у "мэтра". Протагор был исполнен чувства собственного
достоинства, говорил красноречиво и длинно; в отличие от Сократа, он
предпочитал монологи. Свиту его составляли чужеземцы, которые, по замечанию
Платона, ездили за ним из города в город, завороженные его речами, как звери
игрой Орфея.
Ходил слух, что Протагор больше нажил денег своей "мудростью", чем
Фидий - искусством. Он получал ответственные задания от афинского
правительства: так, ему было поручено составить конституцию для одной из
областей. Но в конце концов Протагор был втянут в политические интриги и
изгнан из Афин. По преданию, ему поставили в вину речи против богов. Но
сомнительно, чтобы Протагор высказывался о религии столь категорично. Это
противоречило бы его позиции агностика. Гораздо более соответствуют учению
Протагора уклончивые слова, которые ему приписывает Цицерон: "О богах я не
умею сказать, существуют ли они или нет и каковы по виду. Ведь много
препятствий для знаний - неясность дела и краткость человеческой жизни" (7).
Религиозный агностицизм был логически обоснован другим известным
софистом, Горгием (483-375), тоже посещавшим Афины. Учение элеатов о Едином
он подверг чисто рассудочному анализу.
Поскольку Божество, рассуждал он, всеобъемлюще и не может быть описано
никаким термином, оно, как Начало неопределенное, не является предметом
мысли, а проще говоря, для человека его вообще нет.
Если же оно реально существует - познать его невозможно; пусть даже
кто-нибудь сумел познать его, он все равно не смог бы выразить своего знания
в понятиях. Одним словом, самое логичное - это вынести идею Божества за
скобки или вообще вычеркнуть ее.
Ход размышлений Горгия наглядно показывает, насколько рациональный
метод малопригоден в постижении Высшего, где нужны иные пути познания и
иной, символический язык для его выражения. x x x Софисты, однако, оказали невольную услугу греческой мысли, расшатав
привычные каноны мышления, изощрив искусство анализа, но в итоге они пришли
к самоотрицанию философии. И это было вполне закономерно. Раз
действительность испарилась, зачем вообще нужны рассуждения о мире и
последовательный взгляд на вещи? Главное - это подбирать наиболее
убедительные и красивые аргументы в споре, чтобы суметь защитить любой
тезис. Все сводится к методу изложения. Софисты недвусмысленно называли его
"гражданской наукой" и очень часто в спорах стремились лишь запутать
противника (8). Ведь если истины нет, то важнее всего одержать верх в
словопрениях.
Говорят, что сам Горгий под конец жизни совершенно забросил занятия
философией и целиком отдался ораторскому искусству.
Отрицательное влияние софистов сказывалось быстро: люди, получившие
образование у них, приучались к интеллектуальной безответственности.
Сомнение во всем сулило им свободу и большие удобства. Люди с шаткими
нравственными устоями любили прибегать к приемам софистики. Именно с этого
времени слово "софист" приобрело нарицательный смысл. Софисты стали
превращаться в целый класс лжемудрецов, которые щеголяли умением вести
дискуссии, подменяли пустословием все ценности разума и веры. Они старались
привлечь к себе внимание толпы, прибегали к разным трюкам, нападали друг на
друга, одержимые духом конкуренции и стяжательства. Понятно, почему Платон
считал, что софистом быть стыдно.
Деятельность софистов подорвала и без того уже шаткие устои веры и
гражданского порядка. Смуты военного времени и соперничество партий
довершили дело. Поэтому годы, когда впервые выступил Сократ, были отмечены в
Афинах разбродом и растерянностью умов.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава четырнадцатая
СОФИСТЫ 1. О значении и метаморфозах термина "софист" см.: А. Гиляров.
Греческие софисты, их мировоззрение и деятельность. М., 1882, с. 11.
2. Цит. по А. Маковельскому (Софисты, вып. I, 1940, с. 15).
3. Платон. Теэтет, 152b, с.
4. См.: А. Солоникио. Кризис в духовной жизни древней Эллады конца V в.
до Р. X. - "Филологические записки", 1900.
5. Платон. Теэтет, 167 с.
6. Платон. Протагор, 314.
7. Цицерон. О природе богов, I, 37, 118.
8. См.: Платон. Федр, 267 а.
Философия Сократа представляет собой
единое целое с его жизнью.
Гегель В дохристианском мире немного найдется личностей столь обаятельных и
своеобразных, как Сократ, сын Софрониска. Трудно сказать, что имело большее
влияние на современников и последующие поколения: учение Сократа или самый
его облик учителя жизни. Из античных философов в этом смысле его можно
сравнить, пожалуй, лишь с Пифагором. Но о последнем мы знаем только по
"иконе" легенды, или, вернее, по ее обломкам, в то время как об афинском
мудреце свидетельствуют близкие к нему люди.
Справедливости ради нужно сказать, что Сократ долго не привлекал к себе
особого внимания; по-настоящему его "заметили" лишь к концу жизни. Историки
тех времен, подробнейшим образом повествуя о каждом мятеже или сражении,
почти ни словом не обмолвились о столь замечательном человеке. В каком-то
отношении это объясняется тем, что внимание летописцев было отвлечено
другим; ведь первая половина жизни Сократа совпала с самыми яркими
страницами афинской истории. Философ родился в годы победоносного завершения
персидских войн; юность его прошла при Перикле; он был современником Эсхила
и Софокла, Аспазии и Анаксагора, Иктина и Фидия.
Спокойный, скромный человек, не рвущийся в политику и не рекламирующий
себя, Сократ легко мог затеряться в толпе софистов и учителей риторики. К
тому же внешне он не был привлекателен, что в те времена играло немаловажную
роль. Афиняне, страстные ценители красоты лица и телосложения, должны были с
оттенком жалости смотреть на его забавную фигуру плешивого фавна,
коренастую, с отвислым животом, на его курносое лицо с глазами навыкате и
толстыми губами. Только огромный лоб, возвышавшийся над курьезной
физиономией, как бы намекал на могучий ум сына Софрониска.
Это лицо стало с некоторых пор привычным для афинян. Едва только
отворялись городские ворота, как все уже видели Сократа, расхаживающего
среди толпы в своем поношенном плаще и заводящего нескончаемые разговоры.
Подобный образ жизни не казался слишком странным: в Афинах беседовали,
декламировали, спорили, острили все кому не лень. Эта страсть упражнять язык
стала своего рода национальным спортом афинян и заразила не только праздных
горожан, но и торговцев, ремесленников, цирюльников, грузчиков и даже рабов.
Сократ нередко обращался к первому встречному, к любому, кто был не
прочь поговорить, и несколькими вопросами втягивал собеседника в дискуссию.
Его манера вести спор располагала и заинтриговывала: он не чванился, как
иные софисты, не бросался афоризмами и, казалось, готов был дать спорщику
положить себя на лопатки. А кому не хотелось выйти победителем? Однако в
итоге Сократ приводил в замешательство любого острослова.
Люди догадывались, что Сократ стремится отнюдь не к праздному
провождению времени, что его беседы имеют определенную цель, но далеко не
всем она была понятна.
Чего же хотел Сократ? Чего искал? Зачем беспокоил людей, вселяя в них
тревогу и заставляя пересматривать свои убеждения? Многих соотечественников
мудреца мучила эта загадка. Софистом его не назовешь: он не гонялся ни за
деньгами, ни за славой. Порой он бывал смешон и несносен, но слова и
личность этого зловредного шутника обладали непонятной силой
притягательности. Он сам называл себя "докучливым оводом", но были люди,
которые свидетельствовали, что его жало для них целительно. Он искал
великого, прекрасного и истинного, но говорил так просто, прибегал к таким
обыденным примерам и сравнениям! Он учил людей добру, но беспощадно
издевался над ними. И чем мягче была его ирония, тем больнее язвила она.
Друзьям Сократа, тем, кто знал его ближе, он напоминал резную фигурку
забавного лешего Силена, внутри которой хранились священные изображения.
"Он,-говорит у Платона Алкивиад,- всю свою жизнь морочит людей притворным
самоунижением. Не знаю, доводилось ли кому-либо видеть таящиеся в нем
изваяния, когда он раскрывался по-настоящему, а мне как-то довелось, и они
показались мне такими божественными, золотыми, прекрасными и удивительными,
что я решил сделать вскорости все, чего Сократ ни потребует... если
послушать Сократа, то на первых порах речи его кажутся смешными: они
облечены в такие слова и выражения, что напоминают шкуру этакого
наглеца-сатира. На языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы,
сапожники и дубильщики, и кажется, что говорит он всегда одними и теми же
словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов
поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала
видишь, что только они и содержательны, а потом, что эти речи божественны"
(1).
Эта двуликость Сократа многих сбивала и доныне сбивает с толку, а ведь
именно в ней можно видеть ключ к пониманию личности философа. Не заставляло
ли его надевать личину простачка, играть комедию, почти юродствовать
какое-то особое целомудрие и скрытность? Быть может, ирония и неуемная
говорливость помогали ему оберегать тайный огонь души? Это косвенно
подтверждается тем, что в исключительных случаях он решался обнаружить свое
подлинное "я".
<<< ΛΛΛ >>>
Сократ далеко
Почему наряду с почитанием олимпамы постоянно встречаем в греции попытки вернуться к древней религии природы
То было последнее усилие дария сразитьалександра
Вакханки
|
|
