<<<     ΛΛΛ     >>>   

цию, распускает Законодательное собрание и одновременно восстанавливает всеобщее избирательное право.
Маркс, впрочем, тоже старается (и в этом его самобытность) объяснить политические события с помощью общественного базиса. Он стремится показать в сугубо политических конфликтах проявление, или, так сказать, выход на политический уровень глубоких распрей между общественными группами. Токвиль явно поступает так же. Он показывает столкновения общественных групп во Франции середины XIX в. Главные действующие лица драмы — крестьяне, мелкая буржуазия Парижа, парижские рабочие, буржуазия и осколки аристократии — не очень отличаются от тех, кого выставил на сцену Маркс. Но, делая упор на объяснении политических конфликтов общественными распрями, Токвиль отстаивает специфику или по крайней мере относительную автономию политического строя. Маркс, напротив, при любых обстоятельствах пытается обнаружить буквальное соответствие между политическими событиями и событиями в сфере базиса. В какой мере это ему удалось?
Две брошюры Маркса — «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» и «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» — блестящие работы. Мне кажется, что во многих отношениях они глубже и значительнее, чем его большие научные труды. Маркс, обнаруживая проницательность историка, забывает о своих теориях и анализирует события как гениальный наблюдатель. Так, чтобы продемонстрировать, каким образом политика выражается через базис, Маркс пишет:
« 10 декабря 1848 г. [т.е. день избрания Луи Наполеона. — P.A.] было днем крестьянского восстания. Лишь с этого дня начался февраль для французских крестьян. Символ, выразивший их вступление в революционное движение, неуклюже-лукавый, плутовато-наивный, несуразно-возвышенный, расчетливое суеверие, патетический фарс, гениально-нелепый анахронизм, озорная шутка всемирной истории, непонятный иероглиф для цивилизованного ума, — этот символ явно носил печать того класса, который является представителем варварства внутри цивилизации. Республика заявила ему о своем существовании фигурой сборщика налогов, он заявил ей о своем существовании фигурой императора. Наполеон был единственным человеком, в котором нашли себе исчерпывающее выражение интересы и фантазия новообразованного в 1789г. крестьянского класса. Написав его имя на фронтоне республики, крестьянство этим самым объявляло войну иностранным государствам и борьбу за свои классовые интересы внутри страны. Наполеон был для крестьян не личностью, а программой. Со знаменами, с музыкой шли они к избирательным урнам, восклицая: «Plus d'impots, a bas les riches, a bas la republigue, vive
288

Гетрегешг!" — «Долой налоги, долой богачей, долой республику, да здравствует император!» За спиной императора скрывалась крестьянская война. Республика, ими забаллотированная, была республикой богачей» (Соч., т. 7, с. 42 — 43).
Даже немарксист не колеблясь признает, что крестьяне голосовали за Луи Наполеона. Представляя в то время большинство избирателей, они предпочли избрать реального или вымышленного племянника императора Наполеона, а не генерала-республиканца Кавеньяка. В контексте психополитической интерпретации можно было бы сказать, что Луи Наполеон из-за своего имени был харизматическим вождем. Крестьянин — малоцивилизованный, отмечает Маркс со своим пренебрежением к крестьянам, — предпочел наполеоновский символ настоящей республиканской личности, и в этом смысле Луи Наполеон был человеком крестьян против республики богатых. Представляется проблематичным то, в какой мере Луи Наполеон благодаря самому факту избрания его крестьянами стал представителем интереса класса крестьян. Крестьянам не было необходимости избирать Луи Наполеона для того, чтобы он выражал их классовый интерес. Тем более не было необходимости в том, чтобы принятые Луи Наполеоном меры соответствовали классовому интересу крестьян. Император сделал то, что ему подсказывали его дарование или его глупость. Голосование крестьян за Луи Наполеона — событие неопровержимое. Превращение события в теорию — это суждение: «Классовый интерес крестьян нашел свое выражение в Луи Наполеоне».
Это событие позволяет понять отрывок из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», относящийся к крестьянам. Маркс описывает в нем положение класса крестьян:
«Поскольку миллионы семей живут в экономических условиях, отличающих и враждебно противопоставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни, интересам и образованию других классов, — они образуют класс. Поскольку' между парцельными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации, — они не образуют класса. Они поэтому не способны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцельного крестьянства в конечном счете выражается,
10 Зак. № 4                                                 289

стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество» (Соч., т. 8, с. 208).
Налицо очень проникновенное описание двусмысленного положения (класс и некласс) массы крестьян. Способ существования крестьян более или менее сходный, и это выделяет их как общественный класс; но им недостает способности осознать самих себя как единое целое. Неспособные составить представление о самих себе, они поэтому образуют пассивный класс, который может быть представлен лишь людьми, находящимися вне его, что позволяет объяснить сам факт избрания крестьянами Луи Наполеона, человека не из их среды.
Остается, однако, главный вопрос: объясняется ли адекватно происходящее на политической сцене тем, что происходит в базисе?
По Марксу, например, легитимная монархия представляла земельных собственников, а орлеанская монархия — финансовую и торговую буржуазию. Однако эти две династии никогда не могли дойти до понимания друг друга. В ходе кризиса 1848 — 1851 гг. раздор между двумя династиями служил непреодолимым препятствием для восстановления монархии. Были ли неспособны два королевских семейства прийти к согласию относительно имени претендента, потому что одно было знаменем земельной собственности, а второе — собственности промышленной и торговой? Или они были неспособны прийти к согласию, потому что, по существу, можно иметь лишь одного претендента?
Чем бы ни был навеян вопрос — предвзятым мнением критика или хитростью, — он ставит важную проблему интерпретации политики посредством базиса. Допустим, Маркс прав, легитимная монархия по сути своей является режимом крупной земельной собственности и наследственного дворянства, а орлеанская монархия представляет интересы финансовой буржуазии. Конфликт ли экономических интересов мешал единству или простой, осмелюсь сказать, арифметический феномен, согласно которому мог быть лишь один король?
Маркса, естественно, прельщает объяснение невозможности согласия несовместимостью экономических интересов5. Слабость этой интерпретации в том, что в иных странах и при иных обстоятельствах земельная собственность смогла найти компромисс с промышленной и торговой буржуазией.
Следующий отрывок из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта» особенно знаменателен:
«Дипломаты партии порядка надеялись прекратить борьбу путем соединения обеих династий, путем так называемого слияния роялистских партий и их королевских домов. Действительным слиянием Реставрации и Июльской монархии была
290

парламентарная республика, в которой стирались орлеанист-ские и легитимистские цвета и различные виды буржуа растворялись в буржуа вообще, в буржуа как представителе рода. Теперь же орлеанист должен превратиться в легитимиста, а легитимист в орлеаниста» (Соч. т.8, с. 186).
Маркс прав. Ничего подобного нельзя требовать, разве что претендент одного из семейств соглашается исчезнуть. Здесь интерпретация исключительно политическая, точная и убедительная. Обе монархические партии могли сойтись только на парламентской республике, единственном средстве примирения двух претендентов на трон, который терпит лишь одного захватчика. Когда же есть два претендента, нужно, чтобы никто не пришел к власти: иначе один окажется в Тюильрийском дворце, а другой — в изгнании. Парламентская республика в этом смысле была способом примирения двух династий. И Маркс продолжает:
«Монархия, олицетворявшая их антагонизм, должна была стать воплощением их единства; выражение их исключающих друг друга фракционных интересов должно было стать выражением их общих классовых интересов; монархия должна была выполнить то, что могло быть и было выполнено лишь упразднением обеих монархий, лишь республикой. Таков был философский камень, над открытием которого алхимики партии порядка ломали себе голову. Как будто легитимная монархия может когда-либо стать монархией промышленных буржуа или буржуазная монархия — монархией наследственной земельной аристократии. Как будто земельная собственность и промышленность могут мирно уживаться под одной короной, в то время как корона может увенчать только одну голову — голову старшего или младшего брата. Как будто промышленность вообще может помириться с земельной собственностью, пока земельная собственность не решится сама сделаться промышленной. Умри завтра Генрих V, граф Парижский все-таки не стал бы королем легитимистов, — разве только, если бы он перестал быть королем орлеанистов» (Соч., т.8, с. 186).
Маркс, следовательно, прибегает к изощренному, содержащему тонкие намеки, двойному объяснению: политическому, согласно которому за французский трон борются два претендента и единственным средством примирения их сторонников оказалась бы парламентская республика, и существенно отличающемуся от него социоэкономическому объяснению, согласно которому земельные собственники не могли примириться с промышленной буржуазией, разве что земельная собственность сама стала бы промышленной. Теорию, основанную на этом последнем объяснении, мы и сегодня встречаем в марксистских работах или в работах, навеянных марксизмом, посвя-
291

щенных Пятой республике. Последняя не может быть голлист-ской республикой: нужно, чтобы она либо была республикой модернизированного капитализма, либо имела совершенно иной базис6. Такое объяснение, конечно, глубже, но и его верность не абсолютна. Невозможность примирения интересов земельной собственности с интересами промышленной буржуазии существует только в социологической фантасмагории* Со временем, когда у одного из двух принцев не окажется наследника, примирение двух претендентов совершится автоматически и будет чудесным образом достигнут компромисс некогда противоположных интересов. Невозможность примирения двух претендентов была по существу политической.
Конечно, объяснение политических событий через общественный базис законно и приемлемо, но его буквализм в большой мере отдает социологической мифологией. Фактически оно оказывается проекцией на базис всего того, что было замечено на политической арене. Отметив, что оба претендента не смогли понять друг друга, объявляют, будто земельная собственность не может примириться с промышленной. Впрочем, несколько дальше это положение опровергается в ходе разъяснения того, что примирение может быть достигнуто в рамках парламентской республики. Ибо если невозможно согласие в социальном плане, то оно будет столь же невозможно в парламентской республике, сколь и при монархии.
По моему мнению, это типичный случай. Он демонстрирует одновременно и то, что в социальных объяснениях политических конфликтов приемлемо и даже необходимо, и то, что ошибочно. Профессиональные социологи или социологи-любители испытывают нечто вроде угрызения совести, когда ограничиваются политическим объяснением изменений строя и политических кризисов. Лично я склонен считать, что частности политических событий редко упираются во что-либо иное, нежели отношения между людьми, партиями, их споры и идеи.
Луи Наполеон является представителем крестьян в том смысле, что он избран крестьянскими избирателями. Генерал де Голль также представитель крестьян, ибо его деятельность была одобрена в 1958 г. 85 процентами французов. Век тому назад психополитический механизм в сущности не отличался от сегодняшнего. Но в нем нет ничего общего с сегодняшним механизмом в той его части, которая касается различий между общественными классами и классовых интересов данной группы. Когда французы устают от безысходных конфликтов и возникает человек судьбы — все классы Франции сплачиваются вокруг того, кто обещает их спасти.
Маркс в последней части работы «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» подробно анализирует правительство Луи На-
292

полеона и то, как оно обслуживало интересы разных классов. Луи Наполеон был принят буржуазией, говорит нам Маркс, потому что он защищал их основные экономические интересы. В обмен на это последняя отказалась от политической власти.
«У буржуазии теперь явно не было другого выбора, как голосовать за Бонапарта. Бонапарт в качестве исполнительной власти, ставшей самостоятельной силой, считает себя призванным обеспечить «буржуазный порядок». Сила же этого буржуазного порядка — в среднем классе. Он считает себя поэтому представителем среднего класса и издает соответственные декреты. Но, с другой стороны, он стал кое-чем лишь потому, что сокрушил и ежедневно снова сокрушает политическое могущество этого среднего класса. Он считает себя поэтому противником политической и литературной силы среднего класса» (Соч., т. 8, с. 213 —214).
Во всем этом анализе есть в особенности интересный момент: признание Марксом решающей роли государства.
«Эта исполнительная власть с ее громадной бюрократической и военной организацией, с ее многосложной и искусственной государственной машиной, с этим войском чиновников в полмиллиона человек рядом с армией еще в полмиллиона, этот ужасный организм-паразит, обвивающий точно сетью все тело французского общества и затыкающий все его поры, возник в эпоху абсолютной монархии, при упадке феодализма, упадке, который этот организм помогал ускорять. Сеньориальные привилегии земельных собственников и городов превратились в столь же многочисленные атрибуты государственной власти, феодальные сановники — в получающих жалованье чиновников, а пестрая, как набор образчиков, карта перекрещивающихся средневековых суверенных прав — в точно установленный план государственной власти, где господствует такое же разделение труда и такая же централизация, как на фабрике. Первая французская революция, поставившая себе задачу уничтожить все местные, территориальные, городские и провинциальные особые власти, чтобы создать гражданское единство нации, должна была развить далее то, что было начато абсолютной монархией, — централизацию, но вместе с тем она расширила объем, атрибуты и число пособников правительственной власти. Наполеон завершил эту государственную машину. Легитимная монархия и Июльская монархия не прибавили ничего нового, кроме большего разделения труда, увеличивающегося по мере того, как разделение труда внутри буржуазного общества создавало новые группы интересов, следовательно — новые объекты государственного управления. Всякий общий интерес немедленно отрывался от общества, противопоставлялся ему как высший, всеобщий интерес, вырывался из сферы са-

293

модеятельности членов общества и делался предметом правительственной деятельности, — начиная от моста, школьного здания и коммунального имущества какой-нибудь сельской общины и кончая железными дорогами, национальным имуществом и государственными университетами Франции. Наконец, парламентарная республика оказалась в своей борьбе против революции вынужденной усилить, вместе с мерами репрессии, средства и централизацию правительственной власти. Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее. Партии, которые, сменяя друг друга, боролись за господство, рассматривали захват этого огромного государственного здания, как главную добычу при своей победе» (Соч., т. 8, с. 205 —206).
. Другими словами, Маркс описывает колоссальное развитие распорядительного, централизованного государства. Это государство анализировал также и Токвиль, показавший его дореволюционные истоки и отметивший, что они постепенно развивались, набирали силу по мере развития демократии.
Тот, кто управляет этим государством, неизбежно оказывает значительное влияние на общество. Токвиль тоже полагает, что все партии способствуют усилению громадной административной машины. Более того, он убежден в том, что социалистическое государство еще больше будет способствовать расширению государственных функций и административной централизации. Маркс утверждает, что государство приобрело нечто вроде автономии по отношению к обществу. Достаточно «какого-то явившегося с чужбины авантюриста, поднятого на щит пьяной солдатней, которую он купил водкой и колбасой и которую ему все снова и снова приходится ублажать колбасой» (Соч., т. 8, с. 207).
Подлинная революция, по Марксу, будет заключаться не в овладении этой машиной, а в ее разрушении. На что Токвиль ответил бы: если собственность на средства производства должна стать коллективной, а управление экономикой — централизованным, то каким чудом можно надеяться на разрушение государственной машины?
В действительности, у Маркса два взгляда на роль государства в революции. В «Гражданской войне во Франции» (посвященной Парижской Коммуне) он намекает на то, что Коммуна, т.е. дробление.централизованного государства и законченная децентрализация, составляет подлинное содержание диктатуры пролетариата. Однако в другом месте мы находим прямо противоположную идею: чтобы совершить революцию, надо максимально усилить политическую власть и государственную централизацию.
294

Токвиль и Маркс, следовательно, оба обратили внимание на централизованную государственную машину. На основании своих наблюдений Токвиль пришел к выводу о том, что для ограничения всемогущества государства и его бесконечного расползания следует увеличить число промежуточных органов и представительных институтов. Маркс признал частичную автономию государства по отношению к обществу (эта формула противоречит его общей теории государства как естественного выражения господствующего класса) и вместе с тем ожидал от социалистической революции разрушения административной машины.
Как теоретик Маркс стремится свести политику с ее конфликтами к классовым отношениям и классовой борьбе. Но в нескольких существенных вопросах его проницательность наблюдателя берет верх над его догматизмом, и он, так сказать, непроизвольно признает собственно политические причины конфликтов и автономию государства по отношению к разным группам. В той мере, в какой существует эта автономия, становление обществ не сводится к классовой борьбе.
Наиболее ярким примером специфичности и независимости политического строя по отношению к общественным битвам является, впрочем, русская революция 1917 г. Группа людей, захватив власть, подобно Луи Наполеону, хотя и более насильственным путем, оказалась в состоянии преобразовать всю организацию русского общества и строить социализм, начав не с господства пролетариата, а со всемогущества государственной машины.
То, чего мы не обнаруживаем в марксистской теории, есть либо в исторических изысканиях Маркса, либо в событиях, участники которых ссылаются на самого Маркса.
Четыре автора, чьи работы мы рассмотрели в первой части, кладут начало трем школам.
Первая — та, которую можно было бы назвать французской школой политической социологии, ее основоположниками являются Монтескье и Токвиль. В наше время к ней принадлежит Эли Адеви7. Это школа несколько догматических социологов, прежде всего интересующихся политикой; это школа тех, кто, не недооценивая общественного базиса, подчеркивает автономию политического строя и мыслит либерально. Вероятно, сам я — поздний отпрыск этой школы.
Вторая школа — школа Огюста Конта. Она дала в начале этого века Дюркгейма, а может быть, к ней примыкают и сегодняшние французские социологи. Она умаляет значение политики и экономики и выделяет социальное как таковое, ставя акцент на единстве всех проявлений социального и счи-
295

тая основным понятие консенсуса. Представленная многочисленными исследованиями, разработавшая понятийный аппарат, школа стремится к реконструкции целостности общества.
Третья школа — марксистская. Она добилась наибольшего успеха если не в аудиториях, то по крайней мере на сцене всеобщей истории. В том виде, в каком ее учение истолковывалось сотнями миллионов людей, она сочетает объяснение социального целого, начиная с общественно-экономического базиса, со схемой становления, гарантирующей ее приверженцам победу. О ней труднее всего дискутировать вследствие ее исторических успехов. Потому что вы никогда не знаете, обсуждать ли версию катехизиса, обязательного для всяко? го учения о государстве, или же очень изощренную версию, единственную приемлемую для великих умов, тем более что обе версии находятся беспрерывно в состоянии взаимодействия, модальности которого варьируются в зависимости от непредвиденных перипетий всеобщей истории.
Эти три социологические шхолы, несмотря на расхождения в выборе ценностей и в видении истории, представляют собой разновидности интерпретаций современного общества. Конт — почти безоговорочный поклонник современного общества, которое он именует индустриальным и которое, подчеркивает он, будет миролюбивым и позитивистским. Современное общество, с точки зрения политической школы, есть демократическое общество, которое следует рассматривать без исступленного энтузиазма или негодования. Оно, наверное, обладает своеобразными признаками, но не является свершением судьбы человека. Что касается, третьей школы, то она сочетает контовский энтузиазм по отношению к индустриальному обществу с возмущением против капитализма. В высшей степени оптимистическая относительно далекого будущего, она отличается угрюмым пессимизмом относительно ближайшего будущего и предвещает долгий период катастроф, классовых битв и войн.
Иными словами, Контова школа оптимистична, с налетом безмятежности; политическая школа сдержанна с оттенком скептицизма, а марксистская школа утопична и склонна желать наступления катастроф или, во всяком, случае считать их неизбежными.
Каждая из этих школ по-своему перестраивает общественную систему. Каждая предлагает определенное толкование известного в истории разнообразия обществ и свое осмысление настоящего. Каждая руководствуется одновременно моральными убеждениями и научными утверждениями. Я попытался принять во внимание и эти убеждения и эти утверждения. Но я не забываю, что даже тот, кто хочет различать оба элемента, делает это в соответствии с собственными убеждениями.
296

Хронология событий революции 1848 г. и Второй республики

захватывают Ратушу и угрожают Тюильри. Луи Филипп отрекается от престола в пользу своего внука, графа Парижского, и бежит в Англию. Инсургенты захватывают парламент с целью не допустить регентства герцогини Орлеанской. К вечеру образовано Временное правительство. В него входят Дюпон де Л'Эр, Ламартин, Кремье, Араго, Ледрю-Роллен, Гарнье-Пажес. Секретарями правительства стали Арман Марраст, Луи Блан, Флокон и Альбер.

здание «национальных мастерских».
29 февраля. Отмена дворянских титулов.
2 марта. Установление по декрету 10-часового рабочего дня в Париже, 11-часового — в провинции.
5 марта. Призыв к выборам в Учредительное собрание.
? марта. Гарнье-Пажес становится министром финансов. Он увеличивает дополнительный налог в 45 сантимов с каждого франка прямых налогов.
16  марта. Манифестации буржуазных элементов национальной гвардии
в знак протеста против роспуска элитных рот.
17  марта. Контрманифестация народа в поддержку Временного прави
тельства. Социалисты и левые республиканцы требуют отсрочки дня
выборов.
16 апреля. Новая народная манифестация за отсрочку дня выборов. Временное правительство призывает национальную гвардию контролировать манифестацию.
23 апреля. Выборы 900 представителей в Учредительное собрание. Прогрессивные республиканцы располагают лишь 80 местами, легитимисты — 100, орлеанисты, объединившиеся и необъединившиеся, — 200. Большинство в Собрании — примерно 500 мест — принадлежит умеренным республиканцам.
10 мая. Собрание назначает «Исполнительную комиссию» — правительство из пяти членов: Араго, Гарнье-Пажеса, Ламартина, Ледрю-Рол-лена, Мари.
15 мая. Манифестация в защиту Польши, руководимая Барбесом, Бланки, Распайлем. Манифестанты захватывают палату депутатов и Ратушу. Толпа объявляет даже о создании нового правительства. Но Бар-бес и Распайль арестованы национальной гвардией, которая разгоняет манифестантов.
297

v4 — 5 июня. Луи Наполеон Бонапарт избран депутатом в трех департаментах Сены.
21 июня. Роспуск «национальных мастерских».
23  — 26 июня. Восстание. Весь Париж, в том числе центр города, в руках
восставших рабочих, укрывшихся благодаря бездеятельности военного министра Кавеньяка за баррикадами.
24  июня. Учредительное собрание голосует за предоставление всей пол-
ноты власти Кавеньяку, который подавляет восстание.
Июль — ноябрь. Образование большой «партии порядка». Тьер продвигает Луи Наполеона Бонапарта, очень популярного также в рабочей среде. Национальное собрание вырабатывает конституцию.
12 ноября. Обнародование Конституции, которая предусматривает пост главы исполнительной власти, избираемого на всеобщих выборах.
10 декабря. Выборы президента Республики. Луи Наполеон набирает 5,5 миллионов голосов, Кавеньяк — 1400 тысяч, Ледрю-Роллен — 375 тысяч, Ламартин — 8 тысяч голосов.
20 декабря. Луи Наполеон присягает на верность Конституции.
1849   г. Март — апрель. Судебный процесс и осуждение Барбеса, Бланки,
Распайля — вождей революционных выступлений в мае 1848 г.
Апрель — июль. Экспедиция в Рим. Французский экспедиционный корпус захватывает город и восстанавливает права папы Пия IX.
Май. Выборы в Законодательное собрание, в которое отныне входят 75 умеренных республиканцев, 180 монтаньяров и 450 монархистов (легитимистов и орлеанистов) «партии порядка».
Июнь. Манифестации в Париже и Лионе против экспедиции в Рим.
1850   г., 15 марта. Закон Фаллу о реорганизации народного образования.
31 мая. Избирательный закон, требующий трехмесячного проживания в кантоне, где проходит голосование. Приблизительно три миллиона мигрирующих рабочих лишены права голоса.
Май — октябрь. Социалистическая агитация в Париже и департаментах.
Август — сентябрь. Переговоры между легитимистами и орлеанистами о восстановлении монархии.
Сентябрь — октябрь. Военные смотры в лагере Сатори в честь принца-президента. Кавалерия дефилирует под крики: «Да здравствует Император!» Борьба между большинством в Законодательном собрании и принцем-президентом.
1851   г., 17 июля. Генерал Маньян, преданный принцу-президенту, на
значен военным губернатором Парижа вместо Шаргарнье, сторон
ника монархистского большинства в Законодательном собрании.
2 декабря. Государственный переворот: объявление осадного положения, роспуск Законодательного собрания, восстановление всеобщего избирательного права.
20 декабря. Принц Наполеон 7350 тысячами голосов при 646 тысячах против избран на 10 лет и получил все полномочия для разработки новой конституции.
1852   г., 14 января. Обнародование новой конституции.
20 ноября. Новый плебисцит одобряет 7840 тысячами голосов при 250 тысячах против восстановление императорского достоинства в лице Луи Наполеона, взявшего титул Наполеона III.
298

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Во введении к демократии в америке токвиль пишет в нашем обществе совершается великая демократическая революция
Общества как принципом
Которому это развитие подчинено постоянно
Утверждения ценностей
Арон Р. Этапы развития социологической мысли социологии 9 экономика