Пиши и продавай! |
Социальная антропология провозглашает эти разнообразные церемонии своей епархией, и поистине лучшая их трактовка в современных сообществах имеется в книге Ллойда Уорнера «Живые и мертвые». Оказалось, что секулярные массовые общества не стали враждебными к таким праздничным церемониям, например, как документально показал недавно Кристал Лейн, советское общество в действительности изобилует ими. Ритуальные благословения могут убывать в числе и значимости, но по-прежнему не испытывать недостатка в поводах, по которым в один прекрасный момент они могли бы быть предложены. И похоже, эти случайные поводы имеют макроструктурные последствия. Например, Абнер Коэн сообщает нам, что карнавал ка-рибских ударных оркестров, начинавшийся в лондонском районе Ноттинг Хилл как многонациональное гуляние одного жилого квартала, закончилось основанием политической организации выходцев из Вест-Индии; что начатое как ежегодный публичный Праздник банка (в сущности, эфемерное событие, жизнь которого совпадала со сроком жизни непосредственного взаимодействия) закончилось как некое самовыражение политически сознательной группы — самовыражение, в этом качестве существенно помогающее создавать такой структурный контекст, в каком оно стало бы заметным. Так что упомянутый карнавал можно в большей мере считать причиной социального движения и его последствий для формирования группы, чем ее самовыражением. Подобно этому Саймон Тейлор убеждает нас, что календарь политических празднеств, принятый национал-социалистическим движением в Германии, — календарь, бывший гитлероцентричной версией основных христианских церемоний, — играл важную роль в упрочении власти нацистской партии над нацией. Ключевым событием в этом ежегодном цикле был, по-видимому, имперский День партии, проводимый на Цеппелиновом поле в Нюрнберге. На этом месте можно было собрать почти четверть миллиона человек, одновременно предоставив им всем возможность видеть сцену действа. Само это число людей, в унисон откликавшихся на одни и те же сценические события, явно имело продолжительное влияние на некоторых участников. Несомненно, перед нами здесь формирующий случай ситуационного события, и несомненно, что самая интересная проблема не в том, как ритуал отражал нацистские доктрины относительно мира, а в том, как этот ритуал сам по себе вносил очевидный вклад в политическую гегемонию его устроителей. В этих двух примерах (допускаю, отчасти крайних) мы имеем прямой скачок от эффекта рожденного во взаимодействии к политической организации. Несомненно, любые массовые сборища (особенно такие, где происходит коллективная встреча с авторитетной властью) могут иметь долговременное влияние на политическую ориентацию участников подобного обряда. Далее, хотя, по-видимому, достаточно легко определить коллективные сборища, проецируемые церемонией на поведенческом экране, и привести, как я только что сделал, свидетельства решающего вклада, какой эта проекция может внести в само содержание происходящего, — совсем другое дело уметь показать, что из церемонии в общем выходит нечто макроскопически значимое, по крайней мере, в современном обществе. Люди, которые занимают положение, позволяющее санкционировать и организовывать такие события, часто оказываются лицами, играющими в них главную роль, и эти Функционеры всегда, по-видимому, оптимисты в отношении результатов. Но фактически связи и взаимоотношения, которые мы церемонизируем, могут быть так ослаблены, что периодически повторяющийся праздничный обряд в их честь — это все, что мы готовы для них сделать, и потому они выражают не столько нашу социальную реальность, сколько нашу ностальгию, нашу больную совесть и наше запоздалое почитание того, что более никого не обязывает. (Когда друзья переезжают в другой город, празднование случайных встреч может стать основным содержанием, а не просто выражением отношений дружбы.) Более того, как предположили Мур и Майерхофф, категории лиц, соединившихся в церемонии (и, следовательно, вовлеченные в нее структуры), возможно, никогда уже не сойдутся вместе снова ни церемониально, ни как-нибудь иначе. Может быть единожды представлен одномоментный срез разнообразно сталкивающихся интересов — и ничего больше. Определенно, такие торжественные обряды, как президентское послание, необязательно имеют результатом новый возврат членов аудитории к дисциплине и исповеданию веры, под знаменем которого они собираются. В действительности всякий человек может надеяться, что воспоминания о том, как было потрачено время, скоро изгладятся, позволив каждому на следующий год присутствовать на мероприятии снова, снова зарекаясь приходить сюда. В итоге, сентименты насчет укрепления структурных связей больше способствуют проведению какого-то торжественного мероприятия, больше служат дополнительным источником вовлечения людей, чем все такие события служат усилению того, что питает эти чувства. VII Если мы мыслим церемониалы как некие постановки сюжетно-повествовательного характера, более или менее обширные и более или менее изолированные от обыденной рутины, тогда мы в праве противопоставлять эти сложные театрализованные представления «контактным ритуалам», а именно тем небрежным, кратким самовыражениям, сопутствующим каждодневным действиям — так сказать, самовыражениям на ходу — наиболее частый случай которых включает всего лишь двух индивидов. Эти контактные представления не очень хорошо изучены социальной антропологией, хотя они, по-видимому, гораздо лучше поддаются исследованию, чем более сложные цепи событий. Фактически этология и этологическая концепция ритуала (по меньшей мере в смысле демонстрации намерений) кажется такой же уместной, как и антропологическая трактовка. Тогда возникает вопрос: какие источники свидетельствуют о связи социальных структур с контактными ритуалами? Это вопрос, который я хочу рассмотреть в заключение. События, происходящие по случайным поводам, когда индивиды находятся в непосредственном присутствии друг друга, обречены служить микроэкологическими метафорами, сводками и выразительными символами структурных порядков — хотим мы того или нет. И если такие выражения не должны происходить как бы между прочим, то локальной окружающей средой, несомненно, можно манипулировать так, чтобы их производить. При наличии избирательно чувствительных точек в какой-то конкретной культуре (например, особая озабоченность по поводу относительного социального возвышения, предпочтение правосторонности перед левосторонностью, ориентация в главных направлениях) — при таких культурных пристрастиях некоторые изобразительные, присутствующие в ситуации средства будут, конечно, использоваться больше других. Вопрос тогда в том, каким образом эти черты нашего локального порядка взаимодействия будут сцеплены, встроены или увязаны в социальные структуры, включая общественные отношения? В этом пункте социальные науки были весьма легкомысленными, по случаю довольствуясь фразой о неопределенном «выражении каких-то объективных условий». Ни в каком простом смысле маленький социальный ритуал не является выражением структурной расстановки сил: в лучшем случае он есть выражение, развивающееся в некотором отношении к этой расстановке. Социальные структуры не «детерминируют» культурно нормальные самопроявления, а просто помогают выбрать их из доступного репертуара. Такие самовыражения, как первенство в получении обслуживания, первоочередность в прохождении через Дверь, сидение в центре общего внимания, доступ к разным видным местам, предпочтительное право вмешательства в разговор, избрание в качестве адресного получателя чего-то, принадлежат к миру взаимодействия по содержанию и характеру. Вероятно, в самом лучшем случае они имеют лишь слабые отношения к чему-то, что можно бы связать с ними в качестве социальных структур. Эти самовыражения суть знаковые орудия, собранные из подручных изобразительных материалов, и то, что они начинают рассматриваться как некое «отражение» чего-то, неизбежно оказывается открытым вопросом. Взглянем, к примеру, на элемент нашего ритуального идиоматического выражения, часто употребляемого в курсовых работах: на разрешение взаимно использовать уменьшительные имена в качестве адресной формулы. Существование пар из лиц, согласившихся приветствовать и разговаривать друг с другом, взаимно обмениваясь неполными именами, не может считаться доказательством факта формирования таких пар единственно потому, что эти лица находятся в каком-то конкретном структурном взаимоотношении или являются сочленами конкретной социальной организации, группы или категории. В конце концов, имеется еще много вариантов характеристики людей по региону, классу, решающему времени жизни, и эти варианты не обязательно соответствуют вариациям в описании социальной структуры. Но возникают и другие проблемы. Возьмем на момент людей вроде нас самих. Мы взаимно пользуемся краткими формами имен в обращении с братьями и сестрами, родственниками одного поколения, друзьями, соседями, школьными приятелями, новыми знакомыми, представленными нам на интимных домашних встречах, нашими напарниками на работе, нашим продавцом автомобилей, нашим бухгалтером и так же ведем себя с близкими компаньонами, когда играем в азартные игры в приватной обстановке. С сожалением приходится говорить, что в некоторых случаях мы так же обходимся со своими родителями и детьми. Сам факт, что в известных случаях (к примеру, сибсов и супругов) личные первые имена (в отличие от других собственных имен) являются обязательными, а в контексте других взаимоотношений необязательными, говорит о приблизительности данного словоупотребления. Традиционный термин «первичные связи» намекает на проблему: он отражает психологический редукционизм наших социологических отцов-предшественников и их мечтательно-тоскующие воспоминания о соседских общинах, в которых они росли. В действительности взаимные обращения по укороченным именам — это культурно закрепленное средство для придания определенного стиля непосредственным сделкам: подразумевается меньшая формальность и отказ, по возможности выраженный интонационно, от любых претензий на ритуальную осторожность. Но неформальность (как и формальность) складывается из материалов процесса взаимодействия, и различные социальные отношения и круги, которые используют это средство, попросту обнаруживают некоторое родовое сходство между собой. Это не значит, конечно, будто полный перечень симметричных и асимметричных форм уважительных и неуважительных отношений во взаимодействии, ритуальной осторожности и ритуального легкомыслия — форм, которые два индивида рутинно выказывают друг другу, не сможет дать нам существенной информации об их структурных связях. Также не значит это, что условность в общении не способна связывать некоторые индивидуальные проявления с социальными структурами уникальными способами: в нашем обществе свадебная церемония, к примеру, вырабатывает известные формы, которые предвещают формирование некоего частного случая из одного конкретного класса социальной структуры. И еще нельзя утверждать, будто формы взаимодействия сами по себе не могут отвечать за институциональную обстановку, в которой они проявляются. (Даже независимо от содержания сказанного правила очередности в неформальном разговоре несколько отличаются от правил в сеансах семейной терапии, которые тоже отличаются от правил учебного процесса в школьном классе, а те — от практики судебных слушаний. И все такие различия в форме взаимодействия частично объяснимы специальным характером задач, исполняемых в этих нескольких обстанов-ках, которые, в свою очередь, обусловлены внеситуационными отношениями.) В общем (если оставить в стороне некоторые оговорки), все, что можно в подобных случаях найти (по крайней мере, в обществах современного типа), — это не строго избирательную связь, своего рода «свободный брак», между практиками в процессе взаимодействия и социальными структурами, некое сплющивание разных слоев и структур общества в более обширные категории (категории, сами по себе не соответствующие один к одному ничему в структурном мире), некое, так сказать, затягивание разнообразных структур в шестерни взаимодействия. Или, если угодно, некий набор правил преобразования или фильтрующий отбор того, как бу-Дут использованы в мире взаимодействия внешне подходящие социальные различия. Один пример. С точки зрения того, как женщины в нашем обществе чувствуют себя в неформальных беседах между людьми разных полов, почти не имеет значения, что, говоря статистически, какая-то малая часть мужчин, вроде младших должностных лиц, вынуждена так же ждать и зависеть от слов кого-то другого, хотя не в каждом случае от многих других. Но с точки зрения поддержания порядка взаимодействия это момент решающий. Например, он позволяет нам попытаться сформулировать некую ролевую категорию, в которую попадают женщины и младшие должностные лица (и любой другой в тех же обстоятельствах взаимодействия), и это будет роль, аналитически принадлежащая порядку взаимодействия, в котором категории женщин и младших исполнителей не состоят. После этого мне остается только напомнить вам, что зависимость деятельности в процессе взаимодействия от явлений вне этого взаимодействия (факт, которым характерным образом пренебрегают те из нас, кто сосредоточен на действиях лицом-к-лицу) сама по себе не означает зависимости от социальных структур. Как уже говорилось, центральная проблема во всяком взаимодействии лицом-к-лицу — это проблема познавательного взаимоотношения участников, т. е. того, что успешно может предполагать каждый об уже известном другому. Это взаимоотношение относительно независимо от контекста, распространяясь за пределы любой данной социальной ситуации на все случаи, когда встречаются два индивида. Люди в парах, образующих структуры личного характера, по определению, будут знать друг о друге многое, и к тому же знать о многих перипетиях жизненного опыта, известных только им, — и все это живо влияет на то, что они могут сказать друг другу и насколько лаконичными они могут быть в этих разговорах. Но вся эта исключительная информация бледнеет в сравнении с тем количеством информации о мире, какое два едва знакомых индивида способны на вполне разумных основаниях предполагать, формулируя свои высказывания друг другу. (Здесь мы еще раз убеждаемся, что традиционное различение между первичными и вторичными отношениями — это то, чего умная социология должна избегать.) Общая формулировка, предложенная мною, об отношениях между интересующим нас порядком взаимодействия и структурными порядками обеспечивает, надеюсь, конструктивное протекание этого взаимодействия. Во-первых, согласно сказанному ранее, рекомендуется трактовать как проблему, кто что кому делает, и это допущение влечет, что почти в каждом случае полученные в результате категории будут не совсем совпадать со структурным подразделением любого рода. Позвольте мне злоупотребить еще одним примером. Книги по этикету полны идей о хороших манерах, которые мужчины обязаны проявлять по отношению к женщинам в вежливом обществе. Менее ясно, разумеется, представлены соображения о категориях женщин и мужчин, которых не хотелось бы видеть ожидаемыми участниками в этих маленьких тонкостях взаимоотношений. Больше, однако, проясняет здесь дело факт, что каждый из этих маленьких жестов оказывается также предписанным и в отношениях между другими категориями: между взрослым в расцвете сил и стариком, взрослым и юношей, хозяином и гостем, опытным специалистом и начинающим, местным жителем и приезжим, друзьями и празднующими знаменательную дату в своей жизни, здоровым и больным, полноценной личностью и неполноценной. И, как уже говорилось, это оборачивается тем, что общим для всех этих пар является не какой-то компонент социальной структуры, а нечто такое, что допускает сцена взаимодействия лицом-к-лицу. (Даже если бы кто-то ограничил себя одной сферой социальной жизни, скажем, деятельностью исключительно внутри сложной организации, то все равно сохранилось бы какое-то свободное соединение между порядком взаимодействия и социальной структурой. Признание старшинства по рангу, которое человек отдает своему непосредственному начальнику, он отдает также и непосредственному начальнику своего начальника и т. д. вплоть до главы организации, ибо ранговое старшинство — это прежде всего средство, ресурс взаимодействия, что отсылает нас просто к порядковому ранжированию, а не к определению расстояния между рангами.) В таком случае достаточно легко и даже полезно уточнить в социокультурных категориях, кто и по отношению к кому исполняет данный акт уважения или вызова. При изучении порядка взаимодействия, однако, сказав, что надо искать, кто еще и кому еще делает вот это, затем надо этих исполнителей подвести под категорию, которая охваты-их всех, и аналогично поступить со сделанным ими кому-то. И вдобавок надо обеспечить технически детализированное описание задействованных форм. Во-вторых, подход с точки зрения свободного соединения позволяет найти надлежащее место для очевидной способности мод и модных поветрий вызывать изменения в ритуальных практиках. Недавний известный вам всем пример этого — внезапный и скорее всего временный сдвиг в деловом мире к неформальной манере одеваться на исходе движения хиппи, что сопровождалось иногда некоторыми изменениями в ситуационных формах, но без соответствующего большого изменения в социальной структуре. В-третьих, можно оценить чувствительность свойств порядка взаимодействия к прямому политическому вмешательству и снизу, и сверху, в обоих случаях так или иначе обходящему сложившиеся социоэкономические отношения. Так, например, еще недавно чернокожие и женщины дружно нарушали предписания о сегрегирован-ных публичных местах, что во многих случаях имело продолжительные последствия для порядков пользования ими, но в целом не очень изменяло положение черных и женщин в социальной структуре. С наших позиций можно также судить о цели какого-то режима, вводящего и навязывающего новую практику, которая бьет по привычной манере появления на публике широких категорий населения, — например, когда национал-социалисты в Германии потребовали от евреев носить в публичных местах опознавательные повязки на руке, или когда советское правительство предприняло официальные меры, чтобы развенчать обычай ношения чадры женщинами сибирской этнической группы хантов, или когда иранское правительство, наоборот, ввело обязательное ношение чадры. Еще наш подход позволяет судить об эффективности усилий прямо изменять детали контактных взаимообменов, когда, например, сверху вводят какой-нибудь революционный приветственный жест, словесное приветствие или адресный титул, в некоторых случаях с расчетом на постоянство. И наконец, с нашим подходом можно оценить выигрыши, которые в состоянии получить участники идеологического движения, сосредоточивая свои усилия на приветственных и прощальных жестах, адресных титулах, такте и окольных путях и других средствах соединения людей ради вежливости при устроении социальных контактов и словесного общения. Или оценить степень общественного раздражения, которое может быть вызвано учением, призывающим к систематической ломке стандартов пристойной одежды для публичных выходов. Интересными любителями в этой области были американские хиппи и позже «чикагская семерка». Великими террористами в отношении форм межчеловеческих контактов были в середине XVII в. квакеры в Британии, так или иначе сумевшие (как недавно показал Бауман) создать доктрину, которая наносила прямой удар установленным тогда условностям, по которым в социальном общении отдавался долг вежливости социальным структурам и очевидным официальным ценностям. (Несомненно, что и другие религиозные движения того времени тоже применяли некоторые из этих форм неповиновения, но ни одно из них не делало это так систематически.) Та давняя упорная банда плоских ораторов всегда должна стоять перед нашими глазами живым примером удивительной разрушительной мощи систематической невежливости, еще и еще раз напоминая об уязвимости существующего порядка взаимодействия. Сомнения нет: ученики Фокса подняли до монументальных высот искусство ставить занозы в чужие задницы. VIII Из всех социальных структур, которые соприкасаются с порядком взаимодействия, видимо, наиболее интимно связаны с ним социальные отношения. О них я хочу сказать несколько слов. Думать о количестве или частоте взаимодействия лицом-к-лицу между двумя чем-то связанными индивидами — двумя полюсами отношения — как о так или иначе основополагающих факторах этого их отношения есть, со структурной точки зрения, наивность, видимо, считающая близкую дружбу моделью для всех общественных отношений. И все же, без сомнения, существует тесная связь между этими отношениями и порядком взаимодействия. Возьмем для примера (в нашем собственном обществе) феномен знакомства или, еще лучше, «взаимоузнаваемости». Это важнейший институт с точки зрения того, как мы обращаемся с людьми в нашем непосредственном (или нашем телефонном) присутствии, — ключевой фактор в организации социальных контактов. Он подразумевает право и обязанность взаимно принимать и открыто признавать индивидуальную опознаваемость другого во всех случаях нечаянной пространственной близости. Это отношение, однажды установленное, определяется как продолжающееся пожизненно, — свойство, с гораздо меньшей точностью приписываемое брачным узам. Социальное отношение, называемое нами «простым знакомством», включает взаимную узнаваемость и мало что еще кроме этого, образуя поэтому некий предельный случай •— категорию социального отношения, чьи следствия ограничены применительно к социальным ситуациям, ибо здесь обязанность свидетельствовать об этом отношении и есть само отношение. И это свидетельство есть сущность данного взаимодействия. Знание имени другого и право использовать его в обращении, между прочим, подразумевает способность определять, кто именно завязывает разговор. Аналогично, приветствие, как полагается, отданное попутно, подразумевает начало контакта. Непосредственно заинтересованы ирассматриваются в качестве таковых |
|
|
|