Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Равно не раз он говорил, что все крупное, что им написано, задумано было в эти годы и задумано было не без влияния Маркса, знакомившегося с работами М.М. и откровенно дававшего о них свое суждение. В частности, под его влиянием М.М. занялся историей землевладения и экономическим ростом Европы. Доброе и теплое воспоминание о своем учителе и друге он сохранил и до конца своей жизни. Оно высказано было им также и в указанной статье "Две жизни". Говоря о Марксе, не лишне вспомнить и о другом лидере современного социализма, Э. Вандервельде. С этим последним М.М. был не только в близких, но в тесно дружеских отношениях. Во время жизни М.М. в Болье Вандервельд неделями гостил у М.М. на его вилле. И сам М.М. всякий раз, приезжая в Бельгию, виделся или останавливался у председателя интернационала. Гостил у него и во время поездки в 1913 г. во Францию для чтения курса в College de France, откуда он приехал в Бельгию, где также прочел две-три лекции. По инициативе М.М. же был устроен и последний приезд Вандервельде в Россию. Помню, как М.М. хлопотал об обеспечении ему удобного помещения в отеле "Франция". Выехал встречать его на вокзал, привез его к себе, знакомил с русскими порядками и законодательными учреждениями и в итоге устроил ему обед, пригласив к нему помимо других и некоторых членов Гос. Совета из первых. Не без улыбки потом говорил он об этом "бракосочетании лидера социалистов с нашими сановниками". Сам диву 272 даюсь, шутил он, как это удалось мне устроить. Не очень-то хорошо, вероятно, обзывают меня теперь наши мужи Совета. "В невыгодную сделку я ввел их". Обед сошел более чем благополучно. По-видимому, западный социалист оказался не так страшен, как его представляли наши советники. Да и сам М.М. знал Вандервельда. "Если бы дело шло о русском социалисте, я бы не рискнул", объяснял М.М. свой поступок. О том же Вандервальде он передал мне и следующий факт. М.М. каждую свою речь, иногда даже незначительную, предварительно писал. Как-то я спросил его: зачем он это делает. - "Чтобы не быть однообразным", - получил я ответ. — Если не писать, то однообразие становится неизбежным. Даже такой оратор, как Вандервельд, и тот, не имевший раньше этой привычки, заметив эту опасность, начал писать свои речи. Благополучный приезд и отбытие Вандервельда внушили М.М. мысль, что то же можно сделать и с Жоресом. Эта мысль засела в нем крепко и он намеревался в ближайшее же время привести ее в исполнение. Но война и все дальнейшее помешали этому плану. Старого знакомого встретил М.М. в Петрограде и в лице Верхарна. На банкете в честь последнего бельгийский поэт напомнил М.М., что он был одним из слушателей его лекций. На другой день после банкета за завтраком М.М. рассказал и о первых шагах Верхарна на поэтическом поприще. Друг М.М. и патрон Верхарна в адвокатуре, познакомившись с первыми поэтическими опытами последнего, посоветовал ему работать в этом направлении. "Хороший адвокат из вас едва ли выйдет, а хорошим поэтом вы можете сделаться", - передавал М.М. слова этого патрона. , Немало можно было бы порассказать о западных друзьях русского западника. Когда-нибудь биографы и историки расскажут об этой хорошей и интересной странице нашего научного и социального общения с Западом. Расскажет об этом и сам М.М. Ковалевский в своих "Мемуарах", когда они появятся в свет. Я же ограничиваюсь этими беглыми, и по необходимости слишком схематичными штрихами, очерчивающими лишь немногих из его западных знакомых и друзей. Маркс назвал Бентама "гением буржуазной тупости"'*. Это определение великого экономиста получило большую популярность у нас за последние годы. "Лавочническая арифметика - вот что такое приемы Бентама", — пишет В.М. Чернов2. В морали Бентама "есть что-то безнадежно смердяковское, что-то глубоко опошляющее и предмет доказательства, и, 273 См.: Покровский ПА. Бентам и его время. 1916. 2 Заветы. 1913. Кн. XII. С 173. 18. ?.?. Сорокин прежде всего, самое орудие доказательства - разум человеческий", читаем мы в другом месте. "Вот почему, - продолжает тот же автор, философия Бентама... возбуждает почти брезгливость во всяком человеке, способном глубоко мыслить и чувствовать, каковы бы ни были его убеждения"3. Было бы нетрудно увеличить число подобных приговоров. Особенно охотно дают их мистико-религиозные и интуитивистские течения нашей общественной мысли. Позволительно спросить: заслужил ли Бентам такое третирование? Если еще возможно было какое-либо сомнение у лиц, знакомых лишь с дюмоновским Бентамом, то после прочтения работы ?.?. Покровского, рисующей нам полного Бентама, и в особенности Бентама второй половины его жизни, подобное сомнение должно отпасть. Ответ будет и должен быть отрицательным. В этой удачной реабилитации Бентама - основная заслуга ценного труда ?.?. Покровского. Очертим кратко архитектонику и основные отделы книги. Задумана она широко. В ее семи главах автор последовательно набрасывает: сначала правовую и социально-политическую обстановку добентамовской и бентамовской Англии (гл. 1), затем переходит к характеристике идеологической обстановки (гл. 2); затем следует глава о школе Бэкона, к которой относит автор Бентама; четвертая глава посвящена жизни английского утилитариста, пятая - его учению, шестая - его школе (Джеме, Милль, Томпсон, Дж. Остин); наконец, в седьмой главе дается оценка учения Бентама, очерчиваются минусы и плюсы его доктрины, определяется ее научное значение и выясняется влияние бентамизма на положительное английское законодательство. Помимо этих глав в книге даны еще пять приложений (о формально-юридическом методе, о сочинениях и изданиях Бентама, о литературе, посвященной ему, и т.д.). Как видно из этой схемы, работа ?.?. Покровского выполнена по широкому и хорошо продуманному плану. Едва ли кто возразит что-нибудь против такого синтетического изучения английского мыслителя в связи с его эпохой и современниками. Другой вопрос уже, насколько удачно выполнена эта задача, насколько заполнен содержанием каждый из указанных отделов. Здесь, помимо других опасностей, исследованию постоянно грозит возможность нагромоздить массу постороннего материала и пропустить черты и явления, действительно нужные для понимания жизни и учения исследуемого мыслителя. ?.?. Покровский недурно справился с этой задачей. В первых трех главах он до прозрачности ясно показывает, как эпоха разными путями выдвигала проблемы, которые нашли в Бентаме своего выразителя и исследователя. Прочтя эти отделы, начинаешь понимать, почему Бентам явился именно в ту эпоху, почему выдвинуты были им те, а не иные проблемы, почему он решал их так, а не иначе; короче, Бентам перестает быть вырванной из исторической книги и потому малопонятной страницей, 'Летопись. 1916. Март. С. 311. 274 а становится страницей, непосредственно развивающей то, о чем говорилось на предыдущих, и необходимой для понимания дальнейших страниц истории человеческой мысли. Раз задача этих глав служебная - очертить фон, на котором выросла фигура Бентама, естественно, автор дал здесь только более или менее общие мазки. Немудрено поэтому, что эта часть книги в значительной степени компилятивна. С жадностью берущий ее мощно кующий свои образы-лики жизни |
|
|
|
|
