<<<     ΛΛΛ     >>>   

Говоря о принципе космизма, нельзя не коснуться еще одного из его основных положений — речь пойдет о периодичности воздействия космических сил.

У А. Л. Чижевского этот феномен становится главной темой его исследований. В 1905 году (в 18 лет!) под влиянием Циолковского он задается вопросом, в какой мере зависит живая клетка в своей физиологической жизни от притока космических радиаций и от тех колебаний или изменений, которым космическая радиация подверже­на. В том же году в Калуге выходит его первая работа. Она называлась “Периодическое влияние Солнца на биосферу Земли”, а затем в течение всей последующей жизни Чижевский подтверждал обнаруженную закономерность эмпирическими зависимостями на уровне различных живых организмов, включая человеческий.

Периодичность как важнейшая составляющая принципа космизма означает закономерный характер космических изменений, их повторяемость и относительную воспроизводимость. Циолковский констатирует этот феномен как факт, как закон жизни космоса: “Разнообразным периодам разной продолжительности нет предела... Все повторяется, но не с полной точностью”.

Пространственная рядоположенность космических объектов, и близко лежащих друг к другу (как, например, Солнце, Луна и Земля), и чрезвычайно удаленных даже с космической точки зрения, ставит эти объекты в определенные, весьма сложные зависимости. Когда Чижевский связывал периоды солнечной актив­ности с периодами планетных движений, то он тем самым учитывал пространственно-динамические зависимости космических объектов. Земля как космический объект также пребывает в космическом ритме. Ритмика земных процессов непосредственно зависит от периодичности солнечной активности, а уже через нее, опосредованно она связана с колебаниями, происходящими в космосе в целом. Опираясь на исследования своих предшественни­ков, Чижевский выводит строгие количественные величины перио­дов солнечной активности: “В колебаниях интенсивности космиче­ского излучения обнаружена четко выраженная 27-дневная и 11-летняя периодичности, обусловленные Солнцем. Космическое излучение выступает своего рода проводником ритмического воз­действия Солнца на атмосферу”.

Ритмы космических событий не могут не сказываться на живых организмах. Периодичность, а значит, и повторяемость происходящего в окружающей живое вещество среде воспроизводятся в организме на уровне химических процессов. В этом отношении большой интерес представляют работы П. К. Анохина о механизме опережающего отражения в живой природе". Анохин считал, что если бы в природе не было таких повторяющихся ритмов, как смена времен года и суток (а они, как известно, обусловлены космическими явлениями), то и простейшие живые существа не. смогли бы приспособиться к окружающей среде. Механизм опере­жающего отражения в том и заключается, что уже первые признаки циклических событий вызывают в химических процессах протоплазмы живого всю в дальнейшем становящуюся необходимой цепочку реакций. Тем самым живой организм оказывается подго­товленным к тому, чему еще только предстоит наступить. Как замечал Анохин, камню безразлична цикличность происходящих событий, он просто разрушается, тогда как живому веществу периодичность процессов позволяет сохранить себя и приспособиться к этому миру. Механизм опережающего отражения присущему живому — от простейших до человека (таким механизмом по сути является и высшая нервная деятельность).

Подвластность живого мира Земли космическим ритмам у А. Л. Чижевского выражена так: “Неверно было бы думать, что в биосфере на всплески солнечной активности реагирует какой-то отдельный организм, определенный вид животных, бактерий или растений. На них отвечает весь живой мир планеты, совокупность всех организмов”.

Мысль о живительности космоса, о которой мы уже не раз говорили, характеризуя русский космизм, находит отражение и в понимании феномена периодичности космических процессов. Так, у Чижевского, ведшего строгий статистический анализ колебаний солнечный активности, нередко речь идет не о каких-то объекти­вированных периодических процессах, а о “животрепещущей дина­мике космо-теллурической среды”, о “биении общемирового пуль­са”, “кровных узах родства между различными частями Вселен­ной”. И встречая в его книгах фразы о том. что “каждое биение органического пульса согласовано с биением космического сердца”, мы понимаем, что космизм у него — не просто научная идея или понятие, а поистине целостное мироощущение, которое овладело им еще в юношеские годы и воплотилось в ярких поэтических образах его ранних стихов (“Вокруг трепещет пульс Вселенной”). И как не отметить созвучия с воззрениями русских философов о бытийственности и онтологичности творчества раз­мышлений Чижевского о “творческих способностях всей Вселен­ной”.

А. Л. Чижевский обнаружил и научно обосновал еще один существенный момент механизма космических взаимосвязей, объясняющий и феномен периодичности (ритмичности) космических процессов. Внутреннюю сторону этих явлений, по Чижевскому, раскрывает принцип эха (отсюда и название одной из его основополагающих работ — “Земное эхо со лнечных бурь”), кото­рый по смыслу тождествен принципу резонанса, отзвуку, отзывчи­вости-(этот термин есть и у Циолковского) или, как его иногда называет ученый, соэффекту. Поясняя суть данного принципа, Чижевский пишет: “В каждый данный момент органический мир... самым чутким образом отражает в себе, в своих функциях перемены или колебания, имеющие место в космической среде”. Мы не случайно выбрали высказывание, прилагающее принцип эха к органическому миру. Весь смысл и вся направленность научной деятельности Чижевского заключались в изучении влияния косми­ческих сил, солнечных излучений на человеческий организм, его нервную и сердечно-сосудистую системы, на возникновение и развитие эпидемий. Но его научные гипотезы казались плодом чистейшей фантазии, воспринимались как вызов обществу. Так, установление им функциональных зависимостей между периодами активности Солнца и историей эпидемий чумы в условиях, когда все явления должны были объясняться только социальными факто­рами, было подвергнуто резко критической оценке.

Принцип эха раскрывает внутренний механизм космических воздействий не только на мир живого, но и на неорганическую природу. Чтобы читатель мог конкретно представить себе этот принцип, приведем обширный фрагмент из книги “В ритме Солнца”: “Каждый взлет солнечной активности эхом прокатывает­ся по всем “земным этажам”... прерывистое дыхание Солнца (вот он ритм.— Н. Б.) беспрепятственно возмущает спокойствие, земного магнитного поля, нарушает стабильность опоясывающих ее радиационных поясов, волнует распростертую на сотни тысяч километров вокруг Земли атмосферу, перелается гидросфере, по­верхностным слоям литосферы, сказывается даже на скорости вращения Земли. Если мы совершим мысленный спуск от верхних слоев атмосферы к твердой поверхности Земли, перешагивая по слоям — экзосфере, тропосфере — как по ступеням, то на каждой ступени непременно обнаружатся многочисленные проявления сол­нечно-земного единства”.

В этом фрагменте зримо предстает взаимосвязь по принципу эха: каждый качественно выделяющийся слой между Землей и Солнцем по-своему (соответственно своей природе) воспринимает импульсы солнечной активности. По этим изменениям (как по годичным кольцам дерева) можно судить о динамике активности Солнца. Надо только уметь расшифровывать эти зависимости, ряды статистических таблиц. Принцип эха сохранится и когда мы у перейдем от импульсов солнечной активности к ритмам космоса, только шифр усложнится, поскольку появится множество опосредующих звеньев. А если принять во внимание оборотную сторону принципа космизма — неизбежное ответное воздействие земных процессов, то эффект эха должен быть понят как соэффект.

Выскажем и еще одно соображение. На предстает ли принцип космизма в этом своем моменте — присутствие эха (резонанса, соэффекта) — неким онтологическим пояснением принципа симво­лизма, являющегося важнейшей составляющей русской культуры? Вспомним: символ манифестирует высшие смыслы, в чувственной форме представляет невидимый мир. Так же и здесь — земные события как отзвук, как отголосок внеземных космических сил лишь манифестируют их, будучи им далеко не идентичными. Космический символизм, выраженный православной теологической онтологией, становится матрицей русской культуры, впитанной и своеобразно выраженной поэтами-символистами.

Какова же с позиций космизма природа человека? Уже по самой постановке вопроса видно, что мы переходим в область пограничную между естествознанием и гуманитарными науками (традиционно понятыми). При ответе на данный вопрос мы сталкиваемся с определенного рода трудностями. Если у Вернад­ского аргументация космической природы человеческого бытия развертывается в том же научном стиле, что и учение о биосфере, размышления Циолковского, казалось бы, ближе по духу его фантастическим повестям, однако сам ученый считал, что в “Живой Вселенной” он подводит итог своим наиболее значитель­ным идеям. Любопытно, что и у Чижевского работа, на которую мы постоянно ссылаемся (“Земное эхо солнечных бурь”) написана весьма своеобразным для принятого в науке стилем. Эти замеча­ния в преддверии разговора о научном содержании принципа космизма применительно к человеку высказаны с той целью, дабы нас не обвинили в подмене обещанного анализа философскими рассуждениями.

Начнем с позиции В. И. Вернадского. Не вдаваясь в анализ его аргументов в пользу космической природы биосферы, последуем за его логикой. Следующая ступень его концепции — признание закономерного характера ноосферы. (Считая идею ноосферы общеизвестной, не будем останавливаться на разъяснении этого поня­тия.) Ноосфера в научной концепции Вернадского является новым эволюционным состоянием биосферы, а тем самым новым геологическим фактором. Нам представляется очень важный обос­нование В. И. Вернадским закономерности возникновения ноосфе­ры из биосферы. Он подчеркивает это сравнениями данного процесса с природными, которые одновременно стихийны и неизбежны, а потому и закономерны. Но особенность ноосферы как геологического фактора в том и состоит, что при всей своей стихийности и природности это все-таки, “сознательно направляе­мая сила”. Природные основания ноосферы Вернадский объясняет тем, что биосфера обрела в ней новые формы организованности, другими словами, ноосфера появилась как этап в развитии биосферы. А если учесть, что для Вернадского биосфера космична и по происхождению, и по своей сути, то отсюда логически следует признание космической природы и человеческого разума, и его высшего проявления — научной мысли. И хотя подобный ход рассуждений не противоречит концепции Вернадского, мы у него такой идеи не обнаруживаем. Но ведь и обстоятельно развертыва­емый им тезис о том, что научная мысль есть планетное явление, что она выступает в биосфере как геологическая сила, даже сейчас еще звучит удивительно и непривычно. Развивая эти идеи, русский ученый мужественно преодолевал границы господствую­щей методологии в исследовании существа человека и его деятель­ности. Уникальность человеческого способа бытия настолько пре­возносилась, что традиционно учитывались лишь взаимосвязи с факторами ближайшего окружения человека. В методологии Вер­надского этот горизонт значительно расширен. Показательно его утверждение: “Создание ноосферы из биосферы есть природное явление, более глубокое и мощное в своей основе, чем человеческая история”. Человек не только отдельная личность, представитель семьи, рода или государства, но и житель планеты Земля. По Вернадскому, человек и его существование есть функция биосфе­ры. “Его отличие от всего живого, новая форма власти живого организма над биосферой, большая его независимость, чем всех других организмов, от ее условий является основным фактором, который в конце концов выявился в геологическом эволюционном процессе создания ноосферы”.

Но если Вернадский прямо не заявляет о космической природе человека и его важнейших проявлений (хотя повторим, что все предпосылки для этого вывода имеются в трудах ученого), то у Чижевского это фундаментальное положение всей его концепции: “И человек и микроб — существа не только земные, но и космические, связанные всей своей биологией, всеми молекулами, всеми частицами своих тел с космосом, с его тучами, потоками и полями”.

Конечно, позиции Вернадского и Чижевского отождествлять нельзя. У Чижевского речь идет о биологических характеристиках... человека, тогда как Вернадский берет то, что традиционно считалось надбиологическим, собственно человеческим — сферу разума и плоды его деятельности. Но тонкость как раз в том и заключается, что для Вернадского, как мы уже отмечали, и собственно человеческое есть функция биосферы. Близость подхо­дов обоих ученых видится и в том, что при господстве методологии, которая связывала в конечном счете решающими факторами считать социальные, Вернадский в качестве основополагающих называет планетарные, а через них, опосредованно, и космические как самые глубокие; а Чижевский категоричные суждения своих оппонентов- только о социальных причинах эпидемий расценивает однозначно: они “...ограничивают сферу жизни в мире радиусом, длина которого равна длине их рук”.

Циолковский безоговорочно признает не только космическую природу человека как живого существа, но и космическую природу Разума, который, по Вернадскому, и составляет высшее достижение человечества, смысл ноосферы. Но с позиций Циолковского Разум — это Разум с большой буквы, космический, мировой Разум. Он был убежден, что Разум рождает не только наша Земля. Маловероятно, что она из первых источников разума нашего Млечного Пути, избранница из сотен миллиардов планет. Это возможно, но маловероятно.

Разум космичен, поскольку “все тела Вселенной чувствительны в большей или ..меньшей степени”. При этом Циолковский выступал противником наивно-антропоморфного понимания чувствительности. Чувствительность всех тел,— это то, что придает жизни, а значит — и космосу, единственно возможный смысл, поскольку, как мы уже отмечали, жизнь для него космична, а космос — живителен. Циолковский только количественно различа­ет предметы по признаку чувствительности, не уподобляя бакте­рию человеку, он подчеркивает их единую жизненную сущность.

И здесь нельзя упустить один .любопытный момент. При всем различии стилей и подходов Вернадского и Циолковского (склон­ность одного к сугубо научному построению своей концепции, а другого — к мудрствованию в самом высоком смысле этого слова) оба признают или, по меньшей мере, благосклонно относятся к идее метаморфоза и ее конкретному проявлению — метемпсихозу. У Циолковскего эту идею мы уже частично воспроизводили, рассуждая о живительности космоса. Что касается вопроса о разумности космоса, то сюда можно экстраполировать его сообра­жения о перевоплощениях материи, ведущих к появлению чувствительности. Он писал: “Нет ни одной частицы Вселенной, которая не принимала бы бесчисленное множество раз вида всех 92 родов материи. Значит, каждая капля Вселенной может обратиться в чувствующее вещество”. Продолжая его мысль, можно сказать, что нет ни одной частицы космоса, которая со временем (по космическим масштабам) не испытала бы разумной формы пребы­вания.

У Вернадского признание этой идеи выражено в более общем виде. В его рассуждениях о ноосфере (а вслед за своими предшественниками он связывал ее с психозойской или антропо-генной эрой) находим такое утверждение: “Наиболее глубоким является представление о метемпсихозе, решающее вопрос не с точки зрения человека, но с точки зрения всего живого вещест­ва”. Психические потенции свойственны всему живому, а мы уже знакомы с космической трактовкой биосферы у данного ученого, отсюда логически возможен только один ход, которого он не делает, наверное, потому, что склонен был полагаться только на вошедшие в научный оборот факты.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Не пора ли подвести черту в решении поставленной в разделе задачи мы выявили характеристические
Этот взгляд на человека по почти единодушному мнению русских мыслителей отражен в европейской культуре
И проявления строения космоса
Эта связь русской культуры с внутренним принципом жизне­устройства естественным
Отдаленные связи человека с космосом

• рунетки бесплатный

  Бесплатные анкеты мужчин

  rt.bamscams.club