<<<     ΛΛΛ     >>>   

Однако совсем не очевидно, что из этого должна вытекать подобного же рода прогрессивная тенденция в моральном и социальном развитии. Возможно, что самое уязвимое место современной либеральной демократии, которое еще долго будет таковым оставаться, заключается в том, что она может стать жертвой чрезмерного индивидуализма; это особенно заметно в самой индивидуалистической демократии из всех — в США. Предпосылкой основания современного либерального государства было представление, что в интересах политического мира правительство не станет поддерживать каких-либо моральных требований со стороны религии и традиционной культуры. Церковь и государство должны были быть отделены друг от друга; необходим плюрализм мнений по поводу наиболее важных моральных и этических вопросов, касающихся окончательных целей или природы добра. Основной ценностью должна стать толерантность. Место морального консенсуса полагалось занять понятным законам и общественным институтам, обеспечивающим политический порядок. Такая политическая система не требовала от людей, чтобы они были особенно уж добродетельными, лишь бы они вели себя рационально и следовали закону в своих собственных интересах. Подобным же образом основанная на рынке капиталистическая экономическая система, идущая рука об руку с политическим либерализмом, требовала лишь того, чтобы люди принимали во внимание свои собственные долгосрочные интересы, которые заключаются в достижении результатов, оптимальных для общества, производства и распределения товаров.

Общества, созданные на этих индивидуалистических началах, функционировали чрезвычайно успешно, и сегодня, когда XX век завершился, вряд ли можно говорить о реальных альтернативах либеральной демократии и рыночному капитализму как фундаментальным принципам организации современного общества. Собственные интересы индивида — это менее благородная, но более стабильная основа для общества, чем добродетели. Утверждение власти закона — одно из самых великих достижений западной цивилизации; достижение, преимущества которого становятся тем более очевидными, когда мы имеем дело с такими странами, как Россия или Китай, которые его лишены.

Но хотя формальный закон, а также сильные политические и экономические институты являются необходимыми, самих по себе их еще не достаточно для того, чтобы гарантировать преуспевание современного общества. Нормальная работа либеральной демократии всегда зависела от наличия определенных культурных ценностей, принимаемых обществом. Легче всего в этом можно убедиться, сравнивая между собой США и страны Латинской Америки. Когда в XIX веке Мексика, Аргентина, Бразилия, Чили и другие латиноамериканские страны добились независимости, многие из них приняли формальные демократические конституции и юридические системы, которые имели в качестве образца президентскую систему США. Однако с тех пор ни в одной латиноамериканской стране не удалось достичь политической стабильности, экономического роста и эффективной работы демократических институтов, характерных для США, хотя, к счастью, большинство из этих стран к концу 80-х годов вернулось к демократическому правлению.

Для такого положения дел было множество сложных исторических причин, но самая важная из них — это культурный фактор: США были основаны в первую очередь Британией и унаследовали не только британские законы, но и британскую культуру, в то время как Латинская Америка получила в наследство разнящиеся друг от друга культурные традиции Пиренейского полуострова. Хотя Конституция США устанавливает отделение церкви от государства, американская культура в годы своего формирования создавалась в значительной степени протестантскими сектами. Протестантизм усилил как американский индивидуализм, так и то, что Алексис де Токвиль назвал американским «искусством объединяться» — то есть тенденцию общества самоорганизовываться в мириады добровольных ассоциаций и общин. Жизненная сила американского гражданского общества была необходимой как для стабильности демократических институтов США, так и для их развивающейся экономики. Имперские же и римско-католические традиции Испании и Португалии, напротив, усиливали зависимость от крупных, централизованных институтов — таких, как государство и церковь, ослабляя, соответственно, независимое гражданское общество. Подобные же различия мы видим между северной и южной Европой — различие в способности заставить работать современные общественно-политические институты также явилось результатом влияния религиозного наследия и культурной традиции. Проблема большинства современных демократий заключается в том, что они не могут принять свои культурные предпосылки как нечто незыблемое. Наиболее процветающим из них, включая США, повезло в том, что они сочетают сильные официальные учреждения с гибкой неформальной культурой, обеспечивающей устойчивость. Однако само по себе наличие таких государственных институтов еще не гарантирует, что упорядочиваемое ими общество под давлением технологических, экономических и социальных перемен будет продолжать пользоваться именно правильным видом культурных ценностей и норм. Имеет место как раз обратное: индивидуализм, плюрализм и толерантность, встроенные в формальные институты, обычно способствуют культурному разнообразию и, таким образом, несут в себе угрозу подрыва моральных ценностей, унаследованных из прошлого, а динамичная экономика технологических инноваций может, в силу своей природы, разрывать существующие социальные связи.

В таком случае вполне возможно, что общественная жизнь является в большей мере циклической, хотя крупные политические и экономические институты эволюционируют по долгосрочному секулярному пути. Социальные нормы, действующие на протяжении одного исторического периода, разрушаются в результате успехов технологии и экономики, и общество вынуждено сыграть в догонялки, чтобы переустроить себя в изменившихся условиях.

Ценность правил

Культурная связь между социальным разрывом и переходом в век информации символически проявилась в серии телевизионных рекламных передач, которыми был нашпигован телеэфир во время Олимпийских игр 1996 года в Атланте, штат Джорджия. Спонсируемые главной телефонной компанией Америки, они демонстрировали ряд мускулистых атлетов в хорошей физической форме, совершающих весьма неординарные вещи: взбегающих, например, вверх по стенам зданий, прыгающих со скалы в тысячефутовые каньоны и перепрыгивающих с крыши одного небоскреба на крышу другого. Голики были выстроены вокруг темы, которая в конце возникала на экране: «Пределов нет». Намеренно или нет, но совершенное телосложение атлетов напоминало о ницшеанском сверхчеловеке, богоподобном существе, не стесненном нормами обычной морали, таком, какого могла бы любовно изобразить Лени Рифеншталь — нацистский кинорежиссер.

Телефонные компании, которые спонсировали эти видеоролики, и рекламные агентства, которые их создавали, очевидно, стремились к тому, чтобы создать обращенный в будущее позитивный образ: в новом веке информационных технологий старые нормы рушатся, а компания-спонсор находится на передовой линии этой разрушительной работы. Подспудный смысл заключался в том, что старые нормы (по всей видимости — те, которые правили системами коммуникации до создания Интернета и телефонными монополиями) были ненужным и вредным ограничением не только для телефонных служб, но и для человеческого духа вообще. Даже и предсказать невозможно, каких высот мог бы достичь чело-иск, если бы только эти нормы были сняты, и компания-спонсор была бы совершенно счастлива помочь своим клиентам достичь этой земли обетованной. Как и те атлеты, мы могли бы тогда стать подобными богам.

Сознательно или нет, но создатели этих роликов исходили из весьма действенной культурной темы: освобождения индивида от ненужных, стесняющих его социальных ограничений. Начиная с 60-х годов по Западу прокатился ряд движений за либерализацию, которые добивались того, чтобы сделать индивида свободным от ограничений, налагаемых множеством традиционных социальных норм и правил морали. Сексуальная революция, требование равных возможностей для женщин и феминистское движение, движение за права геев и лесбиянок распространились по всему западному миру. Освобождение, которого добивается каждое из этих движений, касается социальных прав, норм и законов, которые неправомерно ограничивают возможности индивидов и их право выбора, будь то право молодых людей выбирать сексуального партнера, право женщин делать карьеру или возможность геев добиваться признания своих прав. Поп-психология, начиная с движения за человеческие возможности 60-х и кончая движением за чувство собственного достоинства 80-х, добивается освобождения личности от удушающих общественных ожиданий. Каждое из этих движений вполне могло бы принять девиз «Пределов нет» как свой собственный.

В этих усилиях по освобождению индивида от сковывающих его правил принимали участие как левые, так и правые, но акцент они ставили на разных вещах: левые заботились о стиле жизни, а правые заботились о деньгах. Первые не хотели, чтобы традиционные ценности безосновательно сковывали выбор женщин, меньшинств, геев, бездомных, людей, обвиненных в преступлениях, или каких угодно других групп, отторгаемых обществом. Правые же не хотели, чтобы сообщества налагали путы ограничений на то, что они могли делать со своей собственностью, или — в частности, в случае США — на то, что они могли делать со своим огнестрельным оружием. Не случайно, что ролик, содержащий призыв «Пределов нет», был создан частной корпорацией высоких технологий, старающейся максимально увеличить свои прибыли, поскольку для процветания современного капитализма необходим отказ от старых социальных отношений, общественных образований и технологий в пользу новых, более эффективных. Как левые, так и правые обвиняли друг друга в чрезмерном индивидуализме. Те, кто поддерживал свободу выбора в вопросах планирования семьи, были склонны противодействовать свободе приобретения огнестрельного оружия или жгущих бензин автомобилей; тех же, кто желал неограниченной экономической конкуренции, устрашала перспектива подвергнуться нападению распоясавшихся преступников по дороге в дешевый супермаркет. Однако ни одна из сторон не желала ограничить свою сферу свободного выбора ради того, чтобы ограничить сферу другой стороны.

Как вскоре обнаружилось, с культурой неограниченного индивидуализма, в которой ломка правил становится в некотором смысле единственным правилом, связаны серьезные проблемы. Первая из проблем заключалась в том, что моральные ценности и общественные правила — не просто деспотические ограничения выбора, налагаемые на индивида, а скорее необходимые условия совместной деятельности любого типа. Действительно, социологи начали говорить о разделяемых обществом ценностях как о социальном капитале. Как и физический капитал (земля, строения, машины), как и человеческий капитал (способности и знания), социальный капитал производит богатство и, таким образом, является экономической ценностью национальной экономики. Он является также предпосылкой всех форм совместного предпринимательства, которые существуют в современном обществе, — от работы универмага на углу до лоббирования в Конгрессе и воспитания детей. Индивиды расширяют свои собственные возможности и способности, следуя правилам сотрудничества, которые, хотя и стесняют их свободу выбора, позволяют им вступать во взаимодействие с другими индивидами и координировать свои действия. Социальные ценности — такие, как честность, взаимность, выполнение обязательств — не являются предметом выбора, каким являются этические ценности; они имеют осязаемую стоимость в долларах и помогают группам, которые их придерживаются, достигать общей цели.

Вторая проблема, возникающая в связи с культурой крайнею индивидуализма, — это то, что он влечет за собой оторванность от общества. Общность не образуется каждый раз, когда группе людей случается взаимодействовать друг с другом; истинную общность скрепляют ценности, нормы и опыт, которые члены данной общности разделяют. Чем глубже заложены эти общие ценности, тем сильнее чувство общности. Однако ограничение личной свободы ради принадлежности к группе многим не кажется необходимым. По мере того как люди освобождаются от традиционных связей со своими супругами, семьями, соседями, рабочими местами и церковью, они начинают думать, что смогут сохранить социальное общение, но теперь уже посредством тех связей, которые они сами для себя выбирают. Однако оказалось, что такое общение по выбору, которое они по собственному желанию могли бы начинать и прекращать, рождает в них чувство одиночества и дезориентации, тоски по более глубоким и постоянным отношениям с другими людьми.

Таким образом, лозунг «Пределов нет» оказывается сомнительным. Нам хочется нарушить правила, которые являются ненужными, несправедливыми, неправильными или устаревшими, и мы добиваемся максимального увеличения нашей личной свободы, но в то же время мы постоянно нуждаемся в новых правилах, которые дали бы возможность возникнуть новым формам сотрудничества и позволили нам чувствовать себя связанными друг с другом в общности. Эти новые правила всегда влекут за собой ограничение индивидуальной свободы. Общество, ориентированное на то, чтобы постоянно действовать наперекор нормам и правилам во имя роста индивидуальной свободы выбора, окажется все более и более дезорганизованным, атомизированным, изолированным и неспособным выполнять общие цели и задачи. То общество, которое не хочет «никаких пределов» для своих технологических инноваций, сталкивается с этим же самым «никаких пределов» и для многих форм индивидуального поведения, с ростом преступности, с распадом семей, с пренебрежением людей родительскими обязанностями, с отчуждением соседей, с отказом граждан от участия в общественной жизни.

Социальный капитал

Если даже мы в общем согласимся с тем, что человеческое общество испытывает необходимость в ограничениях и правилах, то тут же возникает вопрос: «Какие правила должны быть главными?»

В богатом, свободном и разнообразном обществе, сложившемся в США в конце XX века, слово культура стало ассоциироваться с идеей выбора. Другими словами, культура — это нечто, что художники, писатели и другие одаренные богатым воображением люди создают по подсказке внутреннего голоса; для тех же, кто менее склонен к творчеству, это то, что они выбирают для потребления в качестве искусства, кулинарии или видов развлечений. Довольно распространено, хотя и несколько поверхностно, понятие культуры, которое ассоциируется с едой, особенно в ее этническом разнообразии:

иметь культурное разнообразие — это значит иметь большой выбор среди китайских, итальянских, греческих, тайских или мексиканских ресторанов. Более важные культурные выборы, в конце концов, тоже являются предметом хищнического потребления: в качестве примера можно привести героя Вуди Аллена, который, узнав, что у него рак на последней стадии, отчаянно пытается решить, будет ли он искать утешения как буддист или как кришнаит, как католик или как иудей.

Более того, нас учили, что в споре между конкурирующими культурными направлениями ни одно Не может считаться лучше других. В иерархии моральных ценностей толерантность оценивается весьма высоко, а морализаторство — стремление оценивать людей по своим собственным моральным или культурным меркам — считается смертным грехом. De gustibus non est disputandum' 1 ' — как и в случае вкуса национальной кухни, не существует способа оценки того, лучше один набор моральных правил другого или хуже. Этому учат не только сто-

* О вкусах не спорят (лат.). — Примеч. ред.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Фукуяма Ф. Великий разрыв политологии 3 преступности
13 смотрите обсуждение гражданского общества в diamond
Фукуяма Ф. Великий разрыв политологии 5 указание
Фукуяма Ф. Великий разрыв политологии 8 преступности