ΛΛΛ     >>>   

После индустриальной эры

В течение второй половины XX века в США — так же, как и в других экономически развитых странах — постепенно был осуществлен переход к тому, что получило название «информационное общество», «век информации» или «постиндустриальная эра»'. Футуролог Элвин Тоффлер дал этому переходу название «Третья волна», полагая, что в конечном итоге" она будет так же логична и последовательна, как и две предыдущие волны в человеческой истории: переход от охоты и собирательства к земледелию, и далее — переход от земледелия к промышленному производству 2 .

Этот переход состоит из ряда связанных друг с другом, элементов. В экономике производство как источник богатства все в большей степени заменяет сфера обслуживания. Типичный работник информационного общества занят не в, сталелитейном цехе или на автомобильной фабрике, а в банке, в фирме программного обеспечения, в ресторане, университете или в агентстве социального обслуживания. Роль информации и интеллекта, воплощенных как в людях, так и во все более умных машинах, становится всеобъемлющей, а умственный труд все в большей степени заменяет труд физический. Производство глобализируется по мере того, как недо рогие информационные технологии делают все более легким распространение информации через национальные границы, а средства быстрой связи — телевидение, радио, факс и электронная почта — размывают границы устойчиво существовавших в течение долгого времени культурных сообществ.

Общество, базирующееся на информации, все в большей степени способствует возрастанию свободы и равенства — двух вещей, которые люди в современной демократии ценят больше всего. Свободы выбора — будь то свобода выбора кабельных каналов, дешевых торговых центров или друзей в Интернете — приобретает все более неограниченный характер'. Иерархии всех видов, и политические, и корпоративные, подвергаются давлению и начинают распадаться. Власть больших, негибких бюрократических образований, которые стремились посредством правил, предписаний и принуждения контролировать все и вся в пределах своей сферы влияния, была подорвана переходом к экономике, основанной на знании; это способствует росту самостоятельности индивида, обретаемой благодаря доступу к информации. Как раз такие негибкие корпорации, как старые «Интернэшнл бизнес машине» и «Американ телефон энд телеграф», дали дорогу меньшим, легче управляемым конкурентам; то же самое относится и к упадку СССР и Восточной Германии, произошедшему из-за их неспособности контролировать и использовать в собственных целях знания своих граждан.

Сдвиг в сторону информационного общества приветствовался практически всеми, кто о нем писал или говорил. Такие разные в политическом отношении авторы, как Джордж Джилдер, Ньют Гингрич, Эл Гор, Николе Негропонте, Элвин и Хейди Тоффлеры, рассматривали эти изменения как благо-приятные.для процветания, благотворные для демократии, для свободы и для общества в целом. Конечно, многие преимущества информационного общества очевидны, но все ли его последствия носили такой уж позитивный характер?

Люди связывают информационный век с появлением в 90-х годах Интернета, но отход от индустриальной эры начался более чем на поколение раньше — с деиндустриализации Пояса Ржавчины в США и с подобного же отхода от промышленности в других индустриальных странах. Этот период, начиная примерно с середины 60-х годов и кончая началом 90-х, был также отмечен серьезным ухудшением социальных условий в большей части индустриализированного мира. Стали расти уровень преступности и социальная дезорганизация, в результате чего центральные районы городов богатейших стран становились почти непригодными для проживания. Продолжавшийся более двухсот лет упадок родственных связей как социального института резко ускорился во второй половине XX века. Рождаемость в большинстве европейских стран и в Японии упала до такого низкого уровня, что население этих государств в следующем столетии (при отсутствии подпитки иммиграцией) сократится; браки и рождения детей стали более редкими; увеличилось количество разводов; каждый третий ребенок в США рожден вне брака, это же относится к более чем половине всех детей в Скандинавии. Наконец, доверие к общественно-политическим институтам претерпевает глубокий упадок, длящийся уже сорок лет. В конце 50-х годов большинство населения США и Европы выражало доверие своему правительству и своим согражданам, но только незначительное меньшинство сделало это в начале 90-х. Характер участия людей в жизни друг друга также изменился. Хотя нет данных, подтверждающих, что люди стали меньше общаться, их взаимные связи имеют тенденцию становиться менее постоянными, налагающими меньше обязательств и включающими меньшее количество участников.

Эти перемены носили драматический характер, все они имели место во многих странах, находящихся примерно на одинаковом уровне развития, и происходили примерно в один и тот же период истории. Они и создали Великий Разрыв в социальных ценностях, преобладавших в обществе индустриального века в середине XX века, и выступают предметом первой части этой книги. Такие быстрые изменения в различных социальных показателях в одно и то же время являются в высшей степени нетипичными; даже не зная, почему так произошло, мы имеем основания подозревать, что перемены могут быть связаны друг с другом. Хотя консерваторы — например, Уильям Дж. Беннетт — часто подвергались критике за их зацикленность на теме морального упадка, они, по сути дела, правы: размышления о развале социального порядка — это не только следствие ностальгии, недолговечной памяти или неосведомленности о гиперкризисах прошедших веков. Упадок легко видеть в статистике количества преступлений или детей, растущих без отца, пониженного качества и возможностей образования, подорванного доверия и т.п.

Было ли всего-навсего случайностью то обстоятельство, что все эти негативные социальные тенденции, которые в совокупности отражают деградацию социальных связей и общих ценностей, объединяющих на Западе людей, имели место именно тогда, когда экономика в этих обществах совершала переход от индустриальной эры к информационной? Гипотеза этой книги заключается в том, что данные тенденции на самом деле тесно связаны, и вместе со всеми благодеяниями, проистекающими из более сложной экономики, основанной на информации, в нашей социальной и моральной жизни произошли также определенные неблагоприятные изменения. Связи между двумя тенденциями были технологическими, экономическими и культурными. Меняющаяся сущность труда вела к замене физического труда умственным, побуждая тем самым миллионы женщин искать работу и подрывая традиционные представления, на которых была основана семья. Инновации в медицинских технологиях, такие как противозачаточные таблетки и увеличивающееся долголетие,

уменьшили роль семьи и продолжения рода в жизни людей. На рынке и в лаборатории культура радикального индивидуализма способствует прогрессу и инновациям, но ведь она распространилась и в сфере социальных норм, где, в сущности, привела к разрушению всех форм власти и ослаблению связей, скрепляющих семьи, соседей и нации. Полная картина, конечно, гораздо более сложна и различается от страны к стране. Но, говоря в общем, технологические изменения, которые на рынке способствуют тому, что экономист Йозеф Шумпетер назвал «творческим разрушением», повлекли за собой подобный же разрыв в мире социальных отношений. Было бы удивительно, если бы это было не так.

Однако в этом есть и своя положительная сторона: социальный порядок, однажды подорванный, стремится переустроиться заново, и имеется немало признаков того, что сегодня именно так и происходит. Подобного можно ожидать по одной простой причине: человеческие существа по своей природе — создания социальные: их наиболее глубокие побуждения и инстинкты ведут их к тому, чтобы творить моральные правила, которые связывали бы их вместе, образуя общности. Они также по природе существа еще и рациональные, и их рациональность позволяет им спонтанно создавать различные способы сотрудничества друг с другом. Религия часто способствует этому процессу, но она не является обязательным условием социального порядка, как то полагают многие консерваторы. Не является им и сильное государство, расширяющее свою сферу влияния, как утверждают многие левые. Естественное состояние человека — не война «всех против всех», как полагал Томас Гоббс, а скорее гражданское общество, упорядоченное наличием множества моральных правил. Более того, эти утверждения эмпирически подтверждаются огромным количеством данных недавних исследований в таких разнообразных областях естественных наук, как нейрофизиология, генетика поведения, эволюционная биология и этология, а также в рамках биологически ориентированных подходов в психологии и антропологии. Изучение того, как возникает порядок — в том случае, если он появляется не в результате указа сверху, рожденного иерархической властью, политической или религиозной, но как результат самоорганизации независимых индивидов, — является одним из наиболее интересных и важных интеллектуальных процессов нашего времени. Поэтому во второй части этой книги мы отходим от непосредственных социальных проблем, поставленных Великим Разрывом, и задаемся более общими вопросами, например: откуда проистекает социальный порядок и как он развивается при меняющихся условиях?

Представление о том, что социальный порядок должен возникать благодаря централизованной, рациональной, бюрократической иерархии, тесно связано с индустриальным веком. Социолог Макс Вебер, исследуя индустриальное общество XIX века, утверждал, что рациональная бюрократия была, по сути, самой сердцевиной жизни общества. Однако сегодня мы знаем, что в информационном обществе ни правительства, ни корпорации не будут полагаться исключительно на формальные, бюрократические правила для того, чтобы организовывать людей, над которыми они имеют власть. Вместо этого они должны будут прибегнуть к децентрализации и распределению властных полномочий и положиться на самоорганизацию людей, над которыми они имеют номинальную власть. Предпосылкой подобной самоорганизации являются интернализированные правила и нормы поведения, которые предполагают, что мир XXI века будет в значительной степени зависеть от таких неформальных норм. Иными словами, хотя переход к информационному обществу и разорвал социальные нормы, современное высокотехнологическое общество не сможет без них обойтись и ощутит настоятельные побуждения к их воспроизводству.

В третьей части книги в поисках источников этого порядка мы бросим взгляд как на прошлое, так и в будущее. Мнение, что состояние морали общества уже долгое время находится в упадке, давно поддерживается некоторыми консерваторами. Британский государственный деятель Эдмунд Берк утверждал, что само Возрождение, с его стремлением к замене традиции и религии разумом, является первичным источником этой проблемы, и современные наследники Берка продолжают утверждать, что секулярный гуманизм есть корень сегодняшних социальных проблем. Но, хотя консерваторы могут быть правы относительно того, что существовали важные факторы, из-за которых мораль на протяжении последних двух поколений падала, они склонны игнорировать тот факт, что социальный порядок — если рассматривать долгосрочные циклы — не только не приходит в упадок, но и улучшается. Так было в Британии и Америке на протяжении XIX века. Нельзя не заметить, что период с конца XVIII века до середины XIX был временем резко возросшего морального разложения в обеих странах. Уровень преступности практически во всех главных городах повышался, семьи распадались, и количество незаконнорожденных детей росло; люди были социально изолированы; потребление алкоголя, особенно в США, увеличилось и оказалось, в расчете на душу населения в 1830 году, примерно в три раза большим, чем сегодня. Но потом, с каждым десятилетием, начиная с середины столетия и до его конца, практически все эти социальные показатели начали демонстрировать позитивную динамику: уровень преступности упал; укрепились семьи; алкоголики стали бросать пить; появлялись все новые добровольные ассоциации, дающие людям ощущение принадлежности к социальной общине.

Сегодня имеются подобные же признаки того, что Великий Разрыв, который свершался с 60-х по 90-е годы, начинают идти на убыль. Уровень преступности в США и в других странах, в которых она в свое время стала эпидемией, резко упал. Количество разводов начиная с 1980-х годов уменьшилось, и есть признаки того, что, по крайней мере в США, число детей, рожденных вне брака, более не растет. В 1990-х годах доверие к институтам государства укрепилось, и гражданское общество кажется процветающим. Более того, имеется множество иногда даже анекдотических свидетельств возвращения консервативных социальных норм и выхода из моды наиболее крайних форм индивидуализма, которые появлялись на протяжении 70-х годов. Слишком рано утверждать, что ныне эти проблемы уже позади, но не следует также делать вывод, что мы не способны социально адаптироваться к технологическим и экономическим условиям эры информации.

Еще раз об общине и обществе

Разрыв в социальной организации вследствие технологического прогресса — это не новый феномен. В частности, с начала промышленной революции, по мере того как один производственный процесс сменялся другим, человеческие общества подвергались воздействию безжалостной модернизации. 3 Истоки нарушений социального порядка в Америке и в Британии в конце XVIII —начале XIX века можно проследить вплоть до последствий разрыва в эпоху так называемой первой промышленной революции, когда появление парового двигателя и механизации позволило создать новые производства в текстильной, железнодорожной и других отраслях промышленности. Сельскохозяйственные общины в течение, может быть, каких-то ста лет преобразовались в городские промышленные общества, и на смену всем накопленным социальным нормам и обычаям, присущим деревенской жизни, пришли ритмы фабрики и города.

Этот сдвиг в нормах и явился источником самой, вероятно, известной концепции современной социологии — разделения, проведенного Фердинандом Теннисом между тем, что он назвал Gemeinschaft (община) и Gesellschaft (общество) 4 . По Теннису, община (Gemeinschaft), которая была характерна для типичного старого европейского крестьянского уклада, характеризовалась сетью тесных личных связей, основанных в большой степени на родстве и на непосредственном, лицом к лицу, контакте, который имел место в небольшой изолированной деревне. Нормы были большей частью неписаные, а индивиды были связаны друг с другом узами взаимной зависимости, которые затрагивали все стороны жизни, от семьи и работы до тех немногих видов досуга, которые существовали в подобных общинах. Общество же (Gesellschaft) являлось структурой, характеризующейся законами и другими формальными правилами, присущими большим городским индустриальным сообществам. Социальные связи здесь были более формальными и безличными; индивиды были независимы от взаимной поддержки друг друга и, таким образом, имели друг перед другом намного меньше моральных обязательств.

С тех пор идея о том, что неформальные нормы и ценности со временем будут заменены на рациональные, формальные правила и законы, стала главным стержнем современной социологической теории. Английский правовед сэр Генри Мейн доказывал, что в старых обществах люди были связаны друг с другом отношениями, которые он назвал отношениями «статуса». Отец был на всю жизнь связан со своей семьей, господин — со своими рабами и слугами, и эта связь состояла из множества неформальных, негласных и часто не определенных четко взаимных обязательств. Никто не мог просто отказаться от этих отношений, если они ему или ей не нравились. Мейн утверждает, что в современном капиталистическом обществе отношения, напротив, базируются на «контракте» — к примеру, формальном соглашении, согласно которому работающий по найму предоставляет определенное количество услуг в обмен на определенную заработную плату. Все обговаривается в трудовом контракте, который узаконивается государством; не существует каких-либо давно возникших обязательств или долга, которые бы сопутствовали обмену денег на услуги. Другими словами, в отличие от отношений статуса отношения контракта не являются моральными:

каждая сторона может разорвать его в любой момент, если только этим не нарушаются условия контракта 5 .

Последствия перехода от сельскохозяйственных обществ к индустриальным так сильно сказались на социальных нормах, что породили совершенно новую академическую дисциплину — социологию, которая стремится описать и понять эти изменения. Практически все великие социальные мыслители конца XIX века — включая Тенниса, Мейна, Вебера, Эмиля Дюркгейма, Георга Зиммеля — посвятили свои исследования выяснению природы этого перехода. Американский социолог Роберт Нисбет однажды даже охарактеризовал все дальнейшее развитие своей дисциплины как один длинный комментарий к теме общины и общества.

Во многих типичных социологических текстах, написанных в середине XX века, переход от общины к обществу рассматривается так, как если бы он был однократным событием: общества были либо «традиционными», либо «современными», а «современные» общества каким-то образом завершили собой путь социального развития. Но американский средний класс 50-х годов — это отнюдь не вершина социальной эволюции, так что индустриальные общества скоро стали преобразовываться в то, что Даниел Белл охарактеризовал как постиндустриальное общество, или в то, что нам известно как информационное общество. Если эта трансформация имеет такое же важное значение, как и предыдущая, то нас вряд ли должно удивлять, что воздействие на социальные ценности окажется столь же огромным.

Почему общественный порядок важен для будущего либеральной демократии

 ΛΛΛ     >>>   

Мужчины были необходимы для поставки протеина в виде мяса животных
В котором все люди являются дьяволами человека поведение
Сокращенный русский перевод хантингтон р русский течение
Энгельс Ф. Проект коммунистического символа веры политологии