<<<     ΛΛΛ     >>>   

Разгромлены не только социал-демократы, разгромлены и “либералы”. Полиция в тонкостях не разбирается...

Но эти факты все же не мешают некоторым людям говорить об “измене буржуазии”, о “предательстве либералов”. Эти сочетания слов положительно лишены смысла. Отождествлять русскую буржуазию в узком смысле слова с русским либерализмом, безусловно демократическим, невозможно. Затем нельзя не признать, что так называемая “измена” и “предательство” “либералов” заключается только в том, что последние не превращаются в социал-демократов. Но если бы это было возможно, то к чему же тогда особое существование социал-демократов? В-третьих, наконец, социал-демократы открыли поход против “либералов” раньше, чем у последних была в руках хоть крупица власти, и потому ни о каком уклонении от исполнения обещаний не могло быть и речи.

Словом, все движение было чисто стихийное, в нем не обнаружилось никакой “сознательности”. Несмотря на участие социал-демократии и пролетариата, движение по своему типу было старым движением, “совершаемым сознательным меньшинством во главе бессознательных масс”. Но и это “сознательное меньшинство” плохо отдавало себе отчет я том, что делало.

2. РЕВОЛЮЦИЯ И ТРЕТИЙ ЭЛЕМЕНТ

События, разыгравшиеся в последние годы в России, превосходят своею грандиозностью все, что знает история цивилизованных народов. Мы пережили величайшую революцию в мире, и таковою ее назовет будущая история. Нам, людям XX века, грандиознейшей революцией, отчасти по преданию, представляется французский переворот конца XVIII века. Мы склонны видеть в десятилетии 1789— 1799 годов сплошную цепь великих событий и геройских дел. На протяжении ста лет все мелкие рытвины, овраги, некрасивые холмы сглаживаются, и в исторической перспективе перед нами рисуется мощная, последовательно развертывающаяся картина. На самом же деле события происходили иначе. Мелкая будничная жизнь ни на минуту не прекращалась. Люди, как обыкновенно, работали, торговали, любили, интриговали, судились и мирились друг с другом. Время от времени в эту будничную жизнь миллионов врывались чрезвычайные события, скоро проходившие и сравнительно в редких случаях международных осложнений непосредственно задевавшие большие массы. Обыкновенно события непосредственно затрагивали только небольшие относительно группы участников. Дни 13 июля, 5 и 6 октября были “днями” для трех-четырех десятков тысяч парижан. Расстрел толпы на Марсовом поле прошел почти незамеченным для Парижа (даже у нас в Петербурге немало людей в трагический день 9 января не знали ничего, что делается в городе). Казнь Людовика XVI вовсе не привлекла в содрогание многомиллионный народ. Гораздо глубже затронули население Франции эпидемии “великого страха” перед разбойниками (удивительно напоминающие наши толки о черносотенных погромах, с одной стороны, о бомбах, с другой). Еще более глубокое воздействие на жизнь произвели такие вначале почти незаметные меры, как выпуск ассигнаций и связанная с этим распродажа национальных земель. Отдельные восстания и усмирения в Вандее, Лионе и Тулоне сознавались современниками как местные явления. Только рекрутские наборы, война, нашествие иностранцев всколыхнули весь народ.

Чрезвычайные события, потрясавшие время от времени будничную русскую жизнь, по своей частоте, силе, по пространству распространения значительно превосходят то, что было во Франции. (...) Но все это только внешние признаки революционного процесса, сами по себе для направления, для сущности и, так сказать, “идеи” революции не характерные. При первом, даже самом поверхностном сравнении Французской революции с русской бросается в глаза то, что у нас все как будто происходит наоборот. В то время как во Франции большею частью (но не всегда) инициативу насилия брали на себя революционеры, сторонники нового строя, у нас они большею частью являются жертвами насилия, инициатива которого исходит от слуг старого режима. Сентябрьские убийства в Париже — дело крайних революционеров, у нас октябрьские погромы подготовлены явными и тайными полицейскими. (...)

Ясно только одно, что все эти насилия, кровь, восстания, разгромы, усмирения — элемент хотя и необходимый, но все же внешний для революции, могущий быть повернутым против той или другой стороны в силу случайных причин, не зависящих от общего хода революции. Насилия и кровопролития, очевидно, неизбежны при революциях и совершаются обеими сторонами. Но тот факт, кому будет принадлежать печальная привилегия пролить более крови и совершить наиболее возмутительные злодеяния, зависит от множества второстепенных причин. Во Франции пальма первенства принадлежала сторонникам нового режима, в России — защитникам отживающего, губящего всю страну строя. Нельзя сказать, чтобы этот факт, порожденный причинами второго порядка, не имел большого значения в ходе истории страны. (...)

В чем же сущность революции?

Революция отличается от мятежа, удачного или неудачного простого заговора — словом, от всякого “беспорядка” как такового тем, что при ней наряду с анархическим крушением старого строя происходит перемещение материальной, имущественной силы, материального богатства и социально-политического влияния из рук одного класса в руки другого, и старый правящий элемент сменяется новым, способным произвести, ускорить или укрепить передачу материальной силы... (,..)

Перемещение материальных имущественных сил из рук одного класса в руки другого и замена одного правящего слоя другим могут происходить медленно и постепенно, в течение десятилетий и столетий. Такой процесс называется эволюцией, но в чистом виде он происходит скорее в теории, чем в действительности. В жизни в эволюционный процесс всегда вторгается с большей или меньшей стремительностью насильственный переворот и превращает мирно текущую эволюцию в бурную революцию. С другой стороны, и революция без эволюции немыслима. Одно насилие на почве, не расчищенной предварительно эволюционным процессом, не создаст ничего. Этим и объясняются неудачи так называемых социалистических революций вроде Парижской Коммуны. Экономическое развитие страны должно предварительно подготовить как материальные условия для передачи средств производства в руки пролетариата или всего общества, так и тот правящий элемент, который совершит и облегчит эту передачу.

Классическим примером для изучения революций продолжает оставаться Великая Французская Революция. Скоро к ней присоединится русская. В средние века, предшествовавшие революции, французский крестьянин выкупил в собственность свои парцеллы, французская буржуазия сосредоточила в своих руках материальные богатства, подготовила класс образованных адвокатов, нотариусов, докторов, журналистов, разных служащих, способных к власти и жаждущих ее. Это и создало предпосылки для революции, для толчка, когда старый порядок начал быстро сдаваться.

Конфискация монастырских и дворянских земель и распродажа их, с одной стороны, муниципальная революция, т. е. смена местных властей, довершенная радикальной чисткой администрации, предпринятой якобинцами после низвержения монархии,— с другой — вот, собственно говоря, в чем сущность французской революции, без чего не было бы явления, носящего в истории это имя. Все остальное случайности, второстепенные подробности (...)

Если мы с высоты теоретических предпосылок этого учения о революции взглянем на то, что происходит в России, то придем к странному на первый взгляд выводу, что завершенной революции в собственном смысле слова у нас еще не было. (...)

“Сущность” русской революции наметилась уже вполне ясно. Перемещение материальных сил будет заключаться в передаче земли крестьянству. Новый правящий слой. готовый заменить старый поместно-приказный мир и передать землю крестьянству,— это так называемый “третий элемент”, интеллигенты, адвокаты, литераторы, земские служащие, народные учителя и т.д. К “третьему элементу” примыкают отдельные передовые личности из старого, как поместного, так и приказного, мира, решившиеся окончательно порвать со старым строем.

Все сознают, что и переход земли, и пришествие нового правящего элемента, вероятно, совершится в скором времени. Но как они произойдут, при какой обстановке и каким путем — вот где кроется самая мучительная загадка...

Люди, склонные к трафаретному мышлению, привыкшие весь исторический груз направлять только по трем дорогам, носящим название: феодализм, буржуазия и пролетариат, будут недовольны изложенной здесь схемой. Откуда взялся этот “третий элемент”, спросят они, что это такое? Но эти люди или безнадежно слепы, или намеренно искажают действительность. У нас существуют, как известно, партии социал-демократов и социалистов-революционеров. Они упрекают и друг друга и конституционно-демократическую партию в “буржуазности”. Социал-демократы гордо именуют себя партией пролетариата. Но вглядитесь внимательнее в столичные и провинциальные штабы этих истинно революционных партий. Все это сплошь интеллигенты, так называемый “третий элемент”. (...) Старый порядок хорошо чует, где его настоящий, беспощадный враг, и пытается, как губкой с классной доски, стереть с напуганных уездов даже налет интеллигенции. Он прозорливее и справедливее ослепленных партийными раздорами революционеров и, сгоняя в тюрьмы русскую интеллигенцию, мало интересуется тем, заражены ли отрубаемые члены социал-революционной или кадетской ересью. И действительно, с точки зрения и социального положения борцов, и исторического хода событий безразлично, к какой из трех указанных партий принадлежит народный учитель. Он все одно представитель “третьего элемента”, и если он не черносотенец (а это бывает редко), то всегда был и будет беспощадным врагом бюрократии.

Все наши нынешние партийные и фракционные различия в лагере сторонников освободительного движения не имеют еще серьезного исторического значения. Эти различия в лучшем случае являются только предвестниками, предуказаниями на ту действительную дифференциацию, которая возникнет в нашем народе. (...)

Печатается по: Изгоев А. С. Русское общество и революция. М„ 1910. С. 226—242.

(1873—1928)—философ, социальный мыслитель, естествоиспытатель, политический деятель. До 1906 г. сотрудничал с Лениным, хотя и расходился с ним в философских вопросах, что было обусловлено увлечением Богданова философией махизма и эмпириокритицизма. Вскоре эти несогласия приобрели и политический характер. Тактической линии Ленина Богданов противопоставил принцип чистоты пролетарской идеологии, выступив с этих позиций против легальной политической борьбы пролетариата, против участия в Думе и т.п. В 1909 г. Ленин добивается исключения Богданова из партии. Его политическое влияние восстановилось уже после Октябрьской революции, когда он стал ведущим идеологом Пролеткульта — организации, претендовавшей в 20-е годы на роль монопольного хранителя пролетарской культуры. После критических выступлений в свой адрес Богданов полностью отдался научному творчеству: продолжил свои философские и социологические исследования; в 1926 г. возглавил и организовал первый в мире Институт переливания крови. Погиб, поставив на себе научный опыт. В своей идейной эволюции Богданов шел к созданию всеобщей организационной науки — тектологии, которая должна была стать фактором перестройки общества, переходом к интегральному обществу, в котором неорганизованность, проявляющаяся в классовой борьбе, кризисах, будет снята на основе строгой научной планомерности. Социализм характеризуется Богдановым как нетоварная хозяйственная система. Высказавшись против революционного насилия, Богданов отошел от понятия “политическая диктатура пролетариата”. Он критиковал большевистский курс на социалистическую революцию в России. Считая иллюзией надежды на мировую революцию, не веря в то, что Советы могут стать государственно-правовыми организациями, говорил о невозможности прочного союза пролетариата и крестьянства, предостерегал против гражданской войны, видел единственный способ избежать ее в установлении парламентской республики. (Тексты подобраны Е. Л. Петренко.)

ВОПРОСЫ СОЦИАЛИЗМА

ПРОГРАММА КУЛЬТУРЫ

(...) До сих пор большинство английских и американских тред-юнионистов и немалая часть синдикалистов других стран понимают организацию как “союз отдельных личностей, совместными действиями осуществляющих свои личные интересы”. Это понятие чисто индивидуалистическое, выработанное в различных группировках мелкой, а затем и крупной буржуазии (цехи, товарищества, синдикаты хозяев и пр.). Попробуйте строить социалистическую организацию на основе такого отношения к ней. С этой точки зрения каждая рабочая профессия неизбежно предъявила бы к организуемому новому обществу свои максимальные требования. Оно не в силах было бы удовлетворить их совокупности, но и не имело бы способов безобидно их ограничить, предотвратить жестокие столкновения интересов между отдельными специальностями. При капитализме эти столкновения устраняются внешним давлением капитала: каждая профессия предъявляет свои максимальные требования капиталу, а не совокупности других профессий и не вступает в противоречие с ними. При социализме сдерживающие рамки внешней классовой силы отпадают и, если каждая профессия рассматривает, как теперь, свои интересы сепаратно, освобождаются и вспыхивают также противоречия всех этих групп.

Надо понять. Социализм не есть дело выигранной битвы или настроения, порыва, массового устремления воли. Конечно, все это есть в нем; но настроения и порывы, не кристаллизованные прочной идеологией, стремления, не организованные в устойчивую классовую волю — в твердо сознанный идеал и ясно установленный путь к нему, никогда не могут решить задачи: классовая стихийность не может создать всесоциальной планомерности. Социализм — дело метода.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Как господство пролетариата над буржуазией
Если пролетариат нуждается в самостоятельном представительстве в думе в интересах развития своего
Решаются говорить от собственного имени о революционном влиянии легальной литературы
Государственный классицизм
Готов для революции