Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
93 ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ что корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья. Она шла на соблазн великого инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей”*. Само собой разумеется, что, претендуя на роль совести нации, интеллигенция оказывается вынужденной постоянно заниматься самоанализом, самооценкой и самокритикой, впервые особенно громко прозвучавшими из “возмутительницы спокойствия” – России: первый раз после революции 1905-1906 гг. (“Вехи”, 1909), а второй раз уже после Октября (Из глубины, 1922 г ., впервые опубликована в 1967 г .). С тех пор на Западе было написано и опубликовано много обширных исследований и популярных книг о сущности и роли интеллигенции. Тема эта обрела особую актуальность сначала после разгрома нацизма и фашизма во Второй мировой войне и конца сталинизма в Советском Союзе, ибо встал вопрос о роли и ответственности интеллигенции стран с тоталитарными ре * Там же, с. 12-13, 17. жимами за все происшедшее в этих странах и во всем мире. Сейчас актуальность этой проблематики получила дополнительные импульсы по мере того, как становится все более очевидной утопичность прогнозов о всемирной революционной победе коммунизма и отчетливо вырисовывается новая полоса истории, характеризующаяся не близкими революционными сдвигами, а длительной эволюцией; осмысление всего этого приводит к концепциям конца истории и конца интеллигенции (особенно у тех, кто отождествлял интеллигенцию с её революционной частью). Осмысление же новых ступеней научно-технической революции, ставящей совершенно по-новому проблемы гуманизации общественной жизни, порождают утверждения о “ненужности” гуманитарной интеллигенции, о “конце совести нации”, ненужности “чувствилища”. Очевидно, что смена исторических эпох и полос истории не только меняет место и роль интеллигенции, но и разнообразит ошибки, в том числе и касающиеся исторических судеб самой интеллигенции. 94 ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ Слово интеллигенция* непереводимо, а явление, обозначаемое им, неопределяемо. Впрочем непереводимость – свойство и самого явления. В этом смысле понятие интеллигенция – предварительное понятие, понятие-предчувствие. Оно появилось как русское заимствование в определенный момент западной истории (во Франции в 20-х гг., вероятно, по следам русской революции).. Интеллигенция, это “русское заимствование”, требует или по меньшей мере напрашивается на сопоставление с родственным французским явлением уже потому, что явление это со времени дела Дрейфуса и памятного “Манифеста интеллектуалов” в газете “Авроре” имело собственное слово определяющее его, – интеллектуалы. В общих чертах русская интеллигенция может быть определена решительной безнадежностью Адорно, утверждавшим после геноцида второй мировой: “Интеллигентность – нравственная категория”. Но все * Данная статья первоначально напечатана в кн. 50/50. Опыт словаря нового мышления, с. 131-137. Автор статьи – Вероника Гаррос (Франция).же (а может, и прежде всего) она определяется следующим парадоксом: по определению, она противится всякому определению, и это ее свойство – основа ее бытия. Возьмем за точку отсчета ее упорное нежелание быть заключенной в жесткие рамки социологических категорий – хотя бы уже потому, что в данном случае она рассматривалась бы как стабильное явление. Иначе говоря, является ли интеллигенция как феномен, появившийся исторически сравнительно недавно, чем-то раз и навсегда данным? ...Особенно примечательны результаты опроса об “интеллектуальной власти во Франции” согласно которым пальма первенства отдается Бернару Пиво, ведущему популярной литературной телепрограммы и Клоду Леви-Стросу. Современность и груз истории, посредничество и творчество уживаются друг с другом, смешиваются и, кажется со временем превращают в повседневность явления самого разного порядка понятия “информационного взрыва” и “информационного выбора”, движение к новому подъему недооценивавшихся прежде радио, прессы, ТВ, родившихся в недрах университетского 95 ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ кризиса 70-х гг., наконец, тот факт, отмеченный Пьером Нора, что неологизм “интеллектуал” возник во Франции одновременно с понятием “событие”. Если вдуматься, то и самый главный вопрос анкеты: “Кому принадлежит интеллектуальная власть?” – не менее красноречив, чем ответы на него. То же чувствуется и в горькосладком комментарии одного из победителей опроса К.Леви-Строса, который будто бы не принимает как результаты анкеты, так и саму действительность: “...Я принадлежу к прошлому веку... и если мое имя повторяется чаще других, то только потому, что я мешаю меньше других”. Восьмидесятые годы демонстрируют нам, что уже не ставится вопрос об определении (что такое интеллектуал?) и об отношении интеллектуала к власти – а это был традиционный вопрос – теперь же спрашивают о власти как таковой, о власти интеллектуала... Утверждения партийно-государственной бюрократии о построении в этих странах социализма |
|
|
|
|
