<<<     ΛΛΛ     >>>   

Очень интересной иллюстрацией этой исследовательской программы является анализ современного английского языка, проделанный А.А.Залевской[10]. Оказалось, что в английском языке можно выделить около 75 слов («ядро лексикона»), для которых характерно большое число ассоциативных связей, значительно превышающее среднее для других вербальных единиц. Например, слово “me” было вызвано в сознании «среднего» носителя языка 1087 стимулами, “man” – появилось как реакция на 1071 стимул, “good” – стало ответом на 881 стимул, затем шли “sex” (847), “no” (805), “money” (750) и т.д. Позднее этот же подход был применен Н.В.Уфимцевой к анализу Ассоциативного тезауруса современного русского языка[11]. Ядро языкового сознания для носителя русского языка оказалось принципиально иным: “человек” (773), “дом” (593), “нет” (560), “хорошо” (513), “жизнь” (494), “плохо” (465) и т.д. Если для носителя английского языка в центре - связи с его индивидуальным “я”, а представление о “человеке вообще” стоит лишь на втором месте, то для русскоговорящего индивида - “я” стоит лишь на 36 месте (!), центральным же является общее понятие “человек”. Причем трактовка даже этого “человека вообще” резко различается у носителей двух языков: для русского “человек” ассоциируется с прилагательными – “хороший” (22), “добрый” (20), “разумный”(17), “умный”(15); это человек «дела» (8) и «слова» (5), но очень редко – «долга» (2) и «чести» (1). Это слово вызывает ассоциации со “зверем” (13), “животным” (12), “обезьяной” (10), но это и “друг” (10). Существенное различие и в том, что человек практически не воспринимается русскими как “гражданин” (4) и “личность”(4). Кроме того, “человек” – это “мужчина” (4) больше, чем “женщина” (1)[12].

По сути, это является косвенным доказательством недостаточной представленности ценностей индивидуализма в сознании русских людей. Разумеется, речь идет о некотором “усредненном” сознании, так как словари оперируют ассоциациями “среднестатистического” человека, без учета стратификации общества. Видимо, словари, составленные в результате исследований ассоциативных полей представителей образованной элиты и рядовых членов русской языковой общности, отличались бы друг от друга. Тем не менее, если признавать различие культур (в самом широком смысле слова) по господствующим системам ценностей: индивидуализм – коллективизм (в зависимости от того, ставится на первое место индивидуальный самоконтроль или обязательство общественной солидарности), то вывод из анализа «ядра лексикона» ясен. Не только прошлую, но и настоящую российскую культуру можно отнести к коллективистскому типу, что имеет одно важное для современного состояния российского общества следствие: Россия по-прежнему живет в условиях преимущественно внешней, а не внутренней детерминации поведенияиндивида. Более того, такая внешняя зависимость является, пользуясь термином Ю.Хабермаса, условием интерсубъективного взаимопонимания: члену определенного общественного организма дозволяются не все действия, рациональные с точки зрения достижения успеха, но только те, которые считаются ценностно значимыми с точки зрения других. Традиция приказного, административного управления в России подкрепляется исторически привычным ограничением свободы человека, суверенность личности в русском национальном сознании воспринимается как нечто второстепенное и не очень важное. Следствием подобной исторической «привычки» является отсутствие у многих членов российского общества навыков обоснования своего выбора, принятия осознанного решения, достаточно низкий уровень политической культуры.

Показательным является и сравнение понятий “деньги” (связано с 367 словами-стимулами в русском сознании, занимает 9-е место в ядре лексикона) и “money” (соответственно 750 и 6-е место для англичан). В этом пункте сравнение ассоциативных полей, на наш взгляд, позволяет сделать обоснованный вывод об абсолютной «неэкономичности» мышления «среднестатистического» русского человека. Десятилетнее вхождение российского общества в рыночную экономику, конечно, вносит определенные коррективы в этот факт, но язык инерционен, требуется большее время для закрепления этих изменений в ассоциативных связях. Пока же неэкономическое (или внеэкономическое?) мышление русских проявляется вполне отчетливо: «в сознании русских деньги прежде всего большие (41), бешеные (14), шальные (2)… Деньги – это зло (9), грязь (4), грязные (4), дрянь (3), мусор (2)… Деньги нужны (11), не пахнут (8). Из 537 слов-реакций на стимул деньги только 9 реакций связаны с понятием «работа»: заработанные (2), работа(2),… зарплата (1), трудовые (1)… Если мы обратимся к данным Обратных словарей…, то увидим, что наиболее типичное действие, свершаемое русскими с деньгами, – это тратить (259), затем платить (142), получать(109), получить (54), отобрать (51), делать (27), брать (22), отнять (20), требовать (17), менять (22). Интересно отметить…, что в качестве реакции на слово вор деньги встречаются 5 раз, а на слово рабочий только один раз»[13].

А как обстоит дело с деньгами в сознании англичан? Совсем иначе. Согласно прямому словарю, «деньги» ассоциируются у англичан с «мешками», «наличными», «золотом», «богатством». Обратный же словарь показывает, что деньги чаще всего связаны в сознании с кошельком (71), копилкой (51), банком (34). Деньги воспринимаются как финансы (61), пособие (52), сбережение (41), расходы (39), счета (38), взятка (37), плата (36), вознаграждение (36), зарплата (32) и т.д. Разумеется, носители английского языка деньги тоже тратят (53), но они их и зарабатывают (49), инвестируют (49), возвращают (47), вкладывают (45), дают (44), откладывают и экономят (24). Отличия в восприятии разительны! Речь идет о совершенно различных стилях мышления, о другом общественно-экономическом миросозерцании. Подобные отличия помогают лучше понять реальные процессы, происходящие в российском обществе, так как язык не только является средством этнодифференциации и коммуникации этнической общности, он является контекстом психики и вместилищем неких архетипов восприятия мира членами данной общности.

Уже на этом этапе этнической идентификации можно вести речь о стереотипизации (и символизации) восприятия окружающей действительности членами общности. Выделение своего этноса из ряда других всегда сопровождается выработкой определенных вербальных и невербальных стереотипов: установление общих этнонима, территории, языка, прошлого, будущих задач и т.д. приводит к восприятию индивидов себя как части целого. Отсюда – свойственная целому (общности) символика принимается как обязательная для индивида. Простейшие примеры: цвета одежды (цвет траура у русских – черный, у китайцев – красный), нормы речевого этикета (если для русского рассказ о приключившихся неприятностях является вполне допустимым ответом на дежурный вопрос «как дела?», то у американца он вызовет удивление), доминантные вербальные раздражители (о чем уже говорилось в связи с ядром лексикона), украшения, жесты, мимика и др.
2. В конечном счете, этнодифференциация приводит как к осознанию психологических особенностей своего этноса, так и особенностей других этнических общностей. Образ «мы» фиксируется в системе автостереотипов, образы других этносов – в гетеростереотипах. Речь идет о непроизвольной и часто не осознаваемой представителем общности психологической установке в восприятии себя и других. Этот уровень этнической идентификации связан с формированием относительно устойчивых представлений и оценок, типичных для этнической группы поведенческих, коммуникативных, эмоциональных стилей. Стереотипы связаны между собой ; они образуют самоорганизующуюся систему, которая аккумулирует некий стандартизированный коллективный опыт и является неотъемлемым элементом обыденного сознания.

Э.Дюркгейм писал о двух сознаниях внутри каждого из нас: одно содержит уникальные состояния, присущие лично индивиду, а другое – состояния, присущей всей группе, членом которой он является. Разумеется, это рассуждение применимо и к этнической общности. Тема «национального характера», столь популярная в начале 20 века, сегодня вновь звучит в многочисленных исследованиях и публикациях, причем не только отечественных[14]. Современные исследования обычно рассматривают национальный характер как составную часть психического склада нации (и шире – этноса), включающего в себя и другие этнопсихологические особенности (настроения, чувства, интересы, аттитюды и т.п.)[15]. Национальный характер часто раскрывают, используя понятие «модальной личности» ( P.Linton, A.Inkeles, D.Levinson, другие), то есть личности, наиболее часто встречающейся в данной культуре, обладающей сравнительно прочно сохраняющимися качествами и чертами, которые типичны для взрослых членов общности.

Стереотип национального характера – это схема и, как любая схема, она ущербна. В «Письмах русского путешественника» Н.Карамзин называл французов – «легкомысленными», итальянцев – «коварными», а англичан – «угрюмыми»[16]. Некоторые современные авторы выделяют такие черты русского (российского?) характера как сервильность[17], потребность ощущать зависимость от чего-либо ( “a need of dependence”) в сочетании с зависимостью от власти, авторитета (“relation to authority”)[18], рабскую ментальность (« Russian slave mentality”, “slave soul of Russia”, “Russian masochism”)[19], терпение («терпение – это, безусловно, наша этническая черта и в каком-то смысле основа нашего характера»[20]), мечтательность (« dreaminess”[21]) и т.д. Все это – примеры национальных стереотипов, с каждым можно поспорить или согласиться.Если стереотип принимается, - он становится психологической установкой, своеобразными «правилами игры», которые определяют межнациональное общение. По сути, речь идет о мифологизации сознания с помощью стереотипов: человек «кодируется» с помощью стереотипных образов, причем эффективность такой «закодированности» практически не зависит от того, насколько эти образы соответствуют действительности. «Кодирование» стереотипами гораздо более действенно по отношению к сознанию масс, чем к сознанию элиты, в силу их большей конформности и более низкой способности к критике.
Разумеется, стереотипное восприятие этноса возможно как «снаружи» (гетеростереотипы), так и «изнутри» (автостереотипы). В контексте данной статьи нас в большей степени будут интересовать именно автостереотипы, то есть представления русских о самих себе. Автостереотипы практически всегда позитивно окрашены (в случае нормальной и позитивной этнической идентичности) и могут служить характерной иллюстрацией явления, которое Л.Гумилев назвал «внутриэтнической комплиментарностью», – симпатией к членам своей этнической общности. Тем не менее, динамика изменений автостереотипов может дать достаточный материал для размышлений о процессах, происходящих с этносом. Нами было проведено анкетирование студентов МГУ, во время которого респодентам было предложено выбрать из списка личностных характеристик те, что кажутся им наиболее типичными для представителей различных этнических групп[22]. Любопытно, что даже при сравнении наших чрезвычайно ограниченных данных с подобными же исследованиями, проводившимися в прошлом, бросается в глаза некая тенденция: если стереотип «советского человека» (к сожалению, мы не смогли найти исследований автостереотипов русских «доперестроечного» времени) включал в себя такие качества, как трудолюбие, добросовестность, стремление к успеху, честность и др., то образ современного русского человека видится несколько иным: чаще всего ему приписываются такие качества, как доброжелательность, дружелюбие, доброта, отзывчивость и т.п. С одной стороны, очевидно, что именно эти качества занимают традиционно высокое место в иерархии ценностей, свойственной для отечественной культуры. С другой, - этнологами замечена закономерность, что именно группам, потерпевшие поражение в межгрупповом соревновании, свойственно характеризовать себя с точки зрения душевности, открытости, добросердечия и т.п. Здесь явно проявилась психологическая реакция на кризис, переживаемый страной: отставание в экономике от развитых в промышленном отношении стран стало очевидным, поэтому, чтобы реабилитировать свою нацию от подозрения во «второсортности», на первый план выдвигаются ценности, которым трудно найти объективное «измерение». Таким образом, анализ автостереотипов подтверждает, что современная ситуация оценивается многими русскими как «национальное унижение», что является идеальной средой для формирования агрессивного национализма.

3. Последней стадией этнической идентификации является выработка объединяющего общность идеала. Идеал – модель будущего, которая призывает к частичному или полному изменению существующего в данное время порядка вещей, «взрывает» (K.Mannheim) этот порядок вещей изнутри. При построении идеала вечная оппозиция должного и сущего разрешается в пользу долженствования. Именно с точки зрения долженствования и воспринимается будущее этноса, идет ли речь о культурной автономии, создании самостоятельного государства или выполнении некоего мессианского предназначения. Характерным примером подобного национального идеала может служить «русская идея», содержание которой достаточно сильно эволюционирует со временем и в связи с социальными изменениями. (Если исходить из предположения, что каждый исторический период характеризуется определенным психологическим и духовным состоянием этнических общностей, которые проявляются в различных поведенческих доминантах[23], то очевидным станет и указание на динамический характер национального и этнического идеала.)

Самосознание общности можно рассматривать как одну из самых существенных детерминант этноса. Завершающей же, синтетической стадией этнического самосознания, является идеал. Речь идет о своеобразном переходе от этнической психологии к идеологии, ведь предвидение будущего и выработка идеала имманентно входит в задачи любой идеологической системы. Специфической задачей национальной идеологии является формулировка долгосрочных, «стратегических» целей нации, ее исторических задач и – в соответствии с ними – выдвижение конкретных лозунгов дня.

Особенностью подобного идеологического предвидения является то обстоятельство, что идеал становится предметом веры. Если прогнозы в науке преследуют цель теоретического объяснения существующих тенденций, их исследования, то цель идеологического предвидения – не только объяснить, но и воздействовать на мир в том или ином направлении. Для этого необходим «перевод» идеала во внутренний мир человека в качестве духовного регулятора его поведения. Идеология выступает своеобразным инструментом социального ориентирования и прогнозирования для общности, а конструируемая в ее рамках модель развития – исходным пунктом для оценки конкретных социальных явлений. При этом результаты такого предвидения носят характер как поиска, так и норм. Являясь ядром любой идеологии, идеал устанавливает иерархию духовных ценностей и сам выступает как императив нравственного порядка. Таким образом, на этой фазе этнической идентификации можно вести речь о целенаправленном идеологическом воздействии со стороны идеологов нации (этноса), которые и разрабатывают идеальную модель желаемого будущего. Отсюда – проблема ответственности национальной интеллигенции за направленность идеологии в целом и идеала в частности. Сознательная поэтизация этноса и его дифференциация от других чревата не только двойным стандартом в оценке «своих» и «чужих», но и формированием «образа врага», что ведет к росту агрессивности в массовом сознании.

Постсоветская Россия – общество с очень непоследовательной и хаотичной политикой и с не менее запутанным идеологическим обоснованием этой политики. Наверное, единственной более или менее постоянной ее составляющей является включение в ее состав национальных лозунгов. В большей степени это свойственно для «национальных окраин», этнических меньшинств на территории РФ, но тенденция усиления национального элемента может быть прослежена и в идеологическом обосновании государственной политики на федеральном уровне. Разумеется, когда В.Путин провозгласил: «Россия будет либо великой, либо ее не будет вообще», вряд ли он имел в виду только русскую Россию. Но риторика, используемая президентом, вызвала реакцию «узнавания» у многих русских националистически настроенных групп.

Мифологический характер этнической идентификации

При рассмотрении процесса этнической идентификации можно заметить достаточно интересную закономерность: основным способом этнической идентификации является выработка и усвоение мифов, что типично для всех трех выделенных выше фаз. Именно миф может быть рассмотрен как основная форма упорядочивания сложной социальной реальности. А если учесть, что спецификой мифологического мышления является неразличение реального и идеального, то становится очевидным, почему мифологическое восприятие своей этнической общности является ведущим в переходные социальные эпохи: в мифологии оппозиция «должного» и «сущего» стирается, общность абсолютизируется, что является эффективным психологическим стабилизатором сознания. Идентификация происходит в сравнении, в отталкивании от «соседей», в выработке общих стереотипов восприятия, причем именно миф становится основой для интерпретации происходящих социальных событий – будь это миф об общей «крови и почве» или миф о «загадочной русской душе». Г.Гачев использует очень удачное выражение, называя национальный миф «энтилехией нации»[24]. Наибольшим интегрирующим воздействием обладает национальный (этнический) идеал, который по своей природе тоже всегда мифологичен

Очевидно, что современное отношение к мифам далеко от рассмотрения их как неких «иллюзий» и «заблуждений». Миф – вечный (пока существует человек) способ упорядочивания реальности, который можно сравнить с кантовскими априорными формами, интегрирующими опыт. Применительно к нашему сюжету, не так уж важно, насколько, скажем, стереотипы восприятия отражают реальные особенности этносов – действительно ли итальянцы «коварны», а русские «ленивы», гораздо важнее, что, приняв форму мифологем, стереотипы определяют поступки людей. Миф «переводит» отвлеченную информацию на язык действия, именно мифы лежат в основе мировоззрения (даже если форму мифа принимает научная гипотеза). Результатом усвоения мифа является понимание (в отличие от знания, на которое претендует наука). В конечном счете, миф дает определенную картину мира, реальности вне человека, он является коллективным верованием и выступает чрезвычайно успешным механизмом эмоциональной консолидации общности.

На уровне массового сознания рациональное обоснование идеи утрачивает свою актуальность, важнее включенность идеи в миф. Мифы активно используются в политической пропаганде, и благодаря ним формируется общественное мнение. Для человека, видящего в этнической общности свою «большую семью», мифы нации играют роль светской религии. Всякая современная политическая идеология строится именно на мифах: в той мере, в какой она стремиться включить в себя чисто рациональные моменты, - она, как правило, перестает восприниматься массами и оказывается неэффективной. Без мифов вообще не удалось бы построить ни одну политическую программу. Опора на миф увеличивает коммуникативность сложного идеологического «текста», способствует его адаптации. Можно согласиться с утверждением В.Полосина, что «основным методом национальной идентификации является обращение общественного сознания на национальный миф»[25].
В литературе не раз отмечался тот факт, что с первой трети 20 столетия мифы начинают играть все большую роль в жизни человеческого общества. Этот процесс даже получил название «ремифологизации» (в отличие от «демифологизации», достигшей своего апогея в эпоху просвещения 18 столетия и раннего позитивизма 19 века). Прежде всего, это связано, разумеется, с прагматической функцией мифа, которая (как показали Э.Дюркгейм и затем Э.Кассирер) и состоит в утверждении солидарности. Как мы уже подчеркивали выше, нация не может просто «возникнуть», она должна быть «произведена» посредством разработанной мифологии и идеологии. В этом смысле, этничность – отчасти социальный конструкт, и в еще большей мере это относится к этническому национализму.

В таком контексте представляется вполне оправданным призыв ряда этнологов, социологов, философов (В.Тишкова, Г.Гусейнова и других) о сознательном переходе к новой доктрине национальной солидарности, связанной с созданием российской нации на основе двойной - традиционно-культурной и гражданской – идентичности. Понятие российской нации не будет иметь в этом случае этнического значения (как не имеют такого значения понятия «канадской нации» или «британской нации»). Представляется важным, что общероссийская идентичность – не только проект, но отчасти и реальность: по данным исследования 1993г. 47,9% респондентов идентифицировали себя как «гражданина России» и лишь 14,2% - как «представителя своей национальности»[26]. Тем не менее, очевидно, что процесс «перевода» национальной идеологии с этнических на гражданские рельсы еще долгое время будет оставаться лишь мечтой.

Практически все попытки создания национальной идеологии в сегодняшней России основываются пока на этническом принципе. Характерно это и для русского этноса. А.Севастьянов, президент и идеолог радикальной «Лиги защиты национального достояния», предлагает, например, такое понимание русской нации: «Русской нацией признается единая совокупность людей, имеющих русскую национальность. Русская национальность подтверждается ее закреплением в документах, удостоверяющих личность. Либо, если лицо является несовершеннолетним, в документах, удостоверяющих личность одного из родителей. Либо на основании заявления лица, владеющего русским языком и имеющего не менее одного
документально подтвержденного русского предка во втором колене, о своей национальности, которое совершается в установленном федеральным законом порядке»[27]. Подобное определение, основанное чуть ли на анализе крови, Севастьянов включил в свой вариант законопроекта, который предложил рассмотреть в Государственной Думе(!). Невольно вспоминается определение, которое В.Соловьев еще в 19 веке дал подобным взглядам, - «зоологический патриотизм».
Попробуем дать некоторые иллюстрации высказанным выше положениям.

Если выделить некоторые наиболее типичные мифологемы, встречающиеся в различных построениях идеологов-«патриотов», то они будут выглядеть следующим образом. Во-первых, тенденция видеть историю России через мифологические очки: в сознание внедряется миф о «Святой Руси», русском народе – «народе-богоносце», незавоевательном характере русской истории, альтруистическом отношении к нерусским народам, входившим в состав страны, особом предназначении русского народа и т.д. Характерной иллюстрацией именно такого, мифологического, отношения к русской истории может стать позиция доктора философских наук, профессора Е.С.Троицкого, основателя и вдохновителя «Ассоциации по комплексному изучению русской нации». «Русская цивилизация» (в самом термине видна уверенность автора в абсолютной самобытности России), по его мнению, «это воистину цивилизация невидимого града Китежа», «в ней есть что-то таинственное, загадочное»[28]. Другой профессор и доктор философских наук, В.К.Егоров, завершает свою книгу о России схожей сентенцией: «История России – это не бесмысленное сочетание разносодержательных историй (интересно, историю какого другого народа можно представить таким образом? – О.В.). Надо понять простоту глубинного, а она в том, что народ за разным содержанием искал, ищет … и в дальнейшем будет искать сокровенный смысл своего существования – правду и справедливость, честь и достоинство, доброту и нравственность, - как он их понимал и понимает ; если угодно, искал и ищет Царство Божие на Земле»[29]. Мы позволим себе привести еще одну цитату из этой же книги, поскольку ее автор предлагает читателю достаточно типичный «набор» исторических мифов: «Наш народ никогда не ставил во главу угла идею обогащения за счет других народов, даже когда создавал страну-империю. В большинстве случае, если не во всех, метрополия у нас не доила колонии, окраины,… а чаще была «дойной коровой»… Одновременно нельзя забывать, что еще никогда и никому не удавалось унизить Россию до жизни под чьим-то игом. То, что называется в истории монголо-татарским, заместило на просторах российских Киевскую Русь, а не Московскую, заступило… отнюдь не на месте великорусского начала»[30]. Налицо своеобразная самомистификация и идеализация русской истории, чрезвычайно типичная для русского национализма.

Вторая типичная мифологема включает в себя понимание русской нации как целостности, образуемой «вековыми традициями», «исторической территорией», православием, глубинными факторами крови и почвы. (Еще раз напоминаем, что мифологический характер того или иного утверждения отнюдь не синономичен его ложности). Об осознании особого единства русских людей можно прочитать, например, в интернетовском выпуске «Русского самосознания» №6: один из авторов, Б.Адрианов, в своей статье «Русская идея в прошлом и настоящем» определяет «русскость» как «главную доминанту нашего времени». Он уверен, что «каждый русский должен спросить себя: готов ли он на борьбу за своё русское достоинство, за свою русскую честь, образ жизни, культуру, образование»[31]. То есть, с точки зрения этого автора, «почвой и кровью» определяется образ жизни, нормы и т.п. Не только в радикально-националистическом «Русском самосознании» можно найти подобный подход к русской нации. Известный историк философии А.Гулыга выводит формулу русской культуры из уваровского «православия, самодержавия, народности»[32].

В-третьих, мы можем отметить и часто встречающийся миф о существовании некого «русского духа», «души народа». В том же выпуске «Русского самосознания» Ю.Булычев рассуждает о «народности, нации и национальном духе как первоначалах человеческого существования», о «русском духе, определяющем многовековой путь и культурно-историческое своеобразие России»[33].

Четвертой типичной мифотемой может считаться представление о грозящей нации опасности, о прогрессирующей русофобии как со стороны других народов, населяющих Россию, так и извне. Тот же Ю.Булычев описывает сегодняшнюю реальность как «роковой момент русской судьбы». П.С.Морозов говорит о «заговоре против России» и клевете «на русскую историю и культуру, на русское мировоззрение и самосознание, на русские ценности и интересы» со стороны проамериканских сил[34]. И даже «умеренный» А.Гулыга убежденно пишет о русских, что «сегодня мы на краю пропасти»[35]. Источник подобной позиции – аффективная напряженность, вытекающая из ситуации социальной нестабильности, когда общие для всего социума проблемы проецируются прежде всего на жизнь своей общности, группы. К.Г.Юнг в этой связи отмечал, что содержимое коллективного бессознательного всегда «стремится найти соответствующее «вместилище» – масонов, иезуитов, евреев, капиталистов, большевиков, империалистов и т.п.»[36] Речь идет о психической компенсации коллективной тревоги, которая в лучшем случае осознается как потребность найти новые ориентиры для социальной жизни, а в худшем – ведет к поискам «врагов».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

И как процесс выделения различного вида общностей
Русское самосознание