|
|
<<< ΛΛΛ
Иван
Иван
Иван
Иван
Иван
Иван
Если каждый из этих 49 Иванов родит по семь же Иванов, то мужская часть рода, обнимающая всех от Ивана-деда (условно родоначальника) до его внуков, будет насчитывать 393 (1 & 49 & 343 [49 х 7]) Ивана, т. е. все «иванство», появившееся на свет примерно за три четверти века.
Примеры, заимствованные из многих и разнообразных источников, свидетельствуют, что в определенной традиции и с известной долей идеализации все мы в той или иной степени Иваны, или Ивановичи, или Иваны Ивановичи (ср. собирательный образ «Ивановичей-Ивановичей»). Иногда подыскиваются к объяснению этого «национального» имени и соответствующие аргументы («Блаженная Мария Ивановна была родом Тамбовская... Настоящее отчество было Захаровна, а не Ивановна. Мы спрашивали, почему же она Ивановной называется. Ответила: Это мы все блаженные Ивановны по Иоанну Предтече. Так же Наталия Дмитровна называлась Натальей Ивановной». — Монахиня Серафима [Булгакова]. Из «Дивеевских преданий», о разгроме обители).
Вообще подвижность имени в русской народной традиции и манипуляции, производимые над ним, носили более широкий характер, чем это обычно представляется. Кое-что из «именных» игр совершалось и из самодурства, «смеха ради» и нередко тяжело отзывалось на носителях «невинных забав» отцов. Щедрин, жизненно связанный с одним из глухих углов Пошехонья, не раз обращался к теме подобных «игр» в «Пошехонской старине»:
Отец их, Захар Капитоныч Урванцов, один из беднейших помещиков нашего края, принадлежал, подобно Перхунову, к числу «проказников» [...] Двоих близнецов-сыновей, которых оставила ему жена (она умерла родами), он назвал Захарами, а когда они пришли в возраст, то определил их юнкерами в один и тот же полк. Мало того, умирая, оставил завещание, которым поделил между сыновьями имение (оно было, по не
Из теоретической ономатологии
377
счастью, благоприобретенное) самым возмутительным образом. Господский дом разделил надвое с таким расчетом, что одному брату достались так называемые парадные комнаты, а другому — жилье; двадцать три крестьянских двора распределил через двор: один двор одному брату, другой, рядом с первым, другому и т. д. И что всего обиднее, о двадцать третьем дворе ничего не упомянул.
Результат этих проказ сказался, прежде всего, в бесконечной ненависти, которую дети питали к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли друг на друга. Оба назывались Захарами Захаровичами; оба одновременно вышли в отставку в одном и том же поручичьем чине и носили один и тот же мундир; оба не могли определить границ своих владений [...] К довершению всего, как это часто бывает между близнецами, братья до такой степени были схожи наружностью, что не только соседи, но и домочадцы не могли отличить их друг от друга (Пошех. стар., гл. XXX).
Такие «забавы» чаще всего проделывались с близнецами. Вот еще одна история о других «пошехонских» Ромуле и Реме:
По странному капризу она (мать. — В. Т.) дала при рождении своим детям (мальчикам-близнецам. — В. Т.) почти однозвучные имена. Первого, увидевшего свет, назвала Михаилом, второго — Мисаилом. А в уменьшительном кликала их: Мишанка и Мисанка [...] (там же).
Но вот другой пример, почерпнутой из совсем другого «ономатетического» круга. Речь идет о роде Муравьевых, людей занимавших высокое положение, культурных и вполне серьезных, чтобы играть в «именные» игры. Но вот фрагмент родословного древа одной из ветвей Муравьевых, начиная с Артамона («Артамоновичем» был и Никита Артамонович Муравьев, отец известного писателя 2-й полов. XVIII в. Михаила Никитича Муравьева).
Самое интересное, что Михаил Никитич Муравьев в регулярно посылаемых письмах к отцу отнюдь не всегда сопровождает упоминание имен своих
дядьев и двоюродных племянников определением «старший» или «младший». Нужно думать, что в таких «неопределенных» случаях Никита Артамонович всегда точно идентифицировал, когда и о ком шла речь. Следует заметить, что во многих семьях и даже в целом роде именослов был жестко ограниченным и воспроизводился с известными вариациями в нескольких поколениях.
Так, между почти абсолютной нон-конвенциональностью, произвольностью, свободой выбора — вплоть до импровизации, с одной стороны, и предельной конвенциональностью, подчинением образцу и правилу, с другой, между установкой на дифференциацию и особность и установкой на общее и коллективное, между притягиванием и отталкиванием протекает жизнь имени в антропосфере. Но в принципе имени дана «власть ключей»: без нее — если говорить о высоком метафизическом плане — нет пути ни к «лицу», ни к «бытию». Безыменность в известном смысле и в своем роде «волчий билет» на выписку из антропосферы и угроза бытийственности самого безымянного, нашим попыткам добраться до сути, по крайней мере в номиналистической перспективе, где имя не только обозначение внутрилежащего, тайны, но и внутрь-идение к ней — и.-евр. *en(o)mn-.
Это «внутрь-идение» — вхождение в хаос бессмыслицы, лишь очень постепенно и отнюдь не сразу начинающее открывать-об-наруживать (ср. оппозицию внутреннее—внешнее) самые общие и еще довольно смутные очертания тайны, хранимой именем, но уже и достижение этого рубежа значит очень многое: это хорошо, потому что это есть, и это есть, потому что оно хорошо. Не случайно Господь Ветхого Завета в связи с Творением так настойчиво подчеркивает связь того, что стоит за этими словами (ср. Быт. 2, 18; Второзак. 6, 24, 10, 13; а также Притчи 18, 5 и др.), и недаром и.-евр. *es-'есть-быть' неотделимо от *es(u)- 'хорошо': бытие как при-сутствие (прибавление к сути) — в своем пределе — как раз и означает присущность бытию блага, а благу — бытия.
И здесь — в заключение — о двух основных стратегиях имянаречения. Одна из них — открытие проницанием мудрости или вдохновенно-пророческим угадыванием тайны имени новорожденного ребенка при всматривании в него. Другая — волевое наречение именем, у которого (наречения) есть свои резоны, свои «за» и «против». В первом случае — открытие: об-наружение, во втором, полагание имени (и.-евр. *en(o)-mn & *dhe-) внешним имянарицателем нарицаемому именем. Когда человек умирает (перестает быть, присутствовать), как свидетельствует один диагностически очень важный древнеиндийский текст, родственники (jnataua?), сидящие вокруг смертельно больного, спрашивают его: «Узнаёшь ты меня? Узнаёшь ты меня?» (janasi mam janasi mam). Из контекста, не говоря уж о других аргументах, ясна связь в самих своих истоках родства-происхождения и знания (узнания)-открытия (и.-евр. *g'en-). Можно высказать предположение, что существовал и симметричный обряд при рождении ребенка, при котором также собирались родственники и пытались у этого новопоявившегося родственника узнать его пока пребывающее в тайне имя. Уходит ли человек из жизни или приходит, но родственники присутствуют. Когда умирающий не узнаёт их, он как бы выписывается из родственного круга, что равносильно и потере родства и потере жизни. Когда человек появляется на свет, те же самые родственники пытаются узнать, в родстве ли с ними родившийся, который как бы томится страхом, узнают ли его и включат ли его в свой родственный круг или нет. Не аналогично ли этому, пусть несколько ироническое, описание ситуации: «Стоны роженицы смолкли. Наступила тишина. Наконец дверь открылась, появилась повивальная бабка с младенцем и поднесла его к отцу. Тот долго вглядывался в лицо младенца... "Гаврюшка, как есть Гаврюшка", — задумчиво произнес он». Это и есть узнавание (jna-) родства (jna-) в русском варианте (нередко через предварительное установление «похожести»).
Первая стратегия исходит из того, что имя уже есть, ибо оно от века существует, и его нужно только открыть-узнать. Вторая стратегия строит свой расчет на установлении имени, полагании его. Разница между обеими стратегиями в коренном вопросе — что есть имя, субъект ли, который содержит в себе и свой и только ему присущий предикат— именствует (как подлинная форма бытия, цветение его), или объект, приложение внешней силы, хотя и «тетического» характера. Не случайно, что и мотивы выбора имени при наречении весьма различные — от следования традиции до полного произвола, когда как раз и происходит «порча имен». Но об этом — в другой раз.
<<< ΛΛΛ
Новопоявившегося родственника узнать его пока пребывающее в тайне имя
|
|
