Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Местные диалектные черты, будучи внесенными в язык письменности данного времени, всегда позволяют с полной точностью определить место создания того или иного письменного памятника даже в тех случаях, если в его тексте не содержится специальных указаний. Современные русские фонетическая и грамматическая системы сложились в общих чертах к XV в. Переход от древнерусских грамматической и фонетической систем к современным осуществлялся главным образом в XII—XIV вв., в период феодальной раздробленности. Основные исторические процессы, приведшие в названную эпоху к существенной перестройке русской фонетики и грамматики, рассматривает историческая грамматика русского языка. Здесь мы позволим себе вкратце напомнить об этих общеязыковых изменениях. Прежде всего это так называемое падение глухих гласных и многочисленные последствия этого историко-фонетического процесса, способствовавшего коренной перестройке всей фонологической системы русского языка. Этот процесс может считаться завершенным к началу XIII в. для всех диалектов русского языка и для всех славянских языков в целом. Вслед за падением глухих, или, иначе, двояким разложением древней системы редуцированных гласных, в фонологической системе в XIII—XIV вв. начинают проявляться такие процессы, как переход е в о под ударением перед твердыми согласными, переход сочетаний гы, кы, хы в сочетания ги, ки, хи. постепенное отвердение согласных ж и ш, наконец, отвердение ц. В грамматическом строе приблизительно в то же время происходит постепенный переход от древней группировки именного склонения по основам к современным типам склонения, объединяемым по принадлежности имен к грамматическому роду. Одновременно происходят изменения в системах падежных флексий, связанные с взаимопроникновением отдельных типов склонения. Приблизительно тогда же наблюдается утрата двойственного числа, утеря звательной формы и т. п. В глагольной системе к XIII—XIV вв. постепенно выходит из употребления многообразие древних форм прошедшего времени — вначале имперфект, затем аорист, плюсквамперфект, формы перфекта теряют связку и постепенно превращаются в современные формы прошедшего времени с суффиксом -л, В результате глагольная система приближается к современной при постоянном усилении в ней видовых различий. Названные общеязыковые изменения осуществлялись в разных диалектах древнерусского языка не одновременно, но к XIV в. все диалектные ответвления были ими охвачены. Что касается письменной формы языка, то в ней в течение всего периода феодальной раздробленности продолжали действовать традиции, выработавшиеся еще в киевскую эпоху на основе древнеславянских норм. Новые языковые явления находили доступ в письменную форму языка лишь эпизодически и непоследовательно, отражая живую речь пишущих. Так, например, в “Новгородской летописи” XIV в. находим следующую фразу: “СгорЬста двЬ церкви... и два попа сгорЬша”. Пишущий как бы желает похвастаться своим умением пользоваться древней формой аориста и знанием двойственного числа, но тут же не выдерживает и сбивается на речь своего времени, употребляя более новые глагольные формы. В письменных памятниках употребление форм имперфекта и аориста продолжается вплоть до XVII в., однако пишущие нередко допускают ошибки в этих формах, создавая своеобразные грамматические контаминации. Так, возможна форма мы уставиша, в которой 3-е лицо мн. числа глагола находится в противоречии с подлежащим, выраженным местоимением 1-го лица. Здесь действует аналогия с новыми формами прошедшего времени, изменяемыми только по родам и числам, но не имеющими спряжения. Смешиваются флексии имперфекта и аориста, поскольку обе формы выступают уже как архаические, не существующие в живой речи: оставляху (имперфект): оставиша (аорист) > оставляша (контаминированная форма) Таким образом, в письменных памятниках, начиная с периода феодальной раздробленности, традиция постоянно вступает в противоречие с живыми фактами языка современности. Поскольку всесторонняя перестройка древнерусской языковой системы по времени совпадает с периодом феодальной раздробленности, может возникнуть естественный вопрос: не связаны ли оба эти явления причинно-следственной связью? На первый взгляд, установить такую непосредственную связь между изменениями социальными и изменениями в системе языка представлялось бы весьма соблазнительным. Пока существовало могучее и целостное Киевское государство, крепко держалась единая общая норма литературно-письменного языка; когда распадается государственное единство, естественно было бы ожидать и распадения общеобязательных норм в письменной форме общенародного языка. Однако от прямых параллелей в этих областях следует, без сомнения, воздержаться, ибо язык, даже литературно-письменная его форма, никогда непосредственно и прямо не отражает тех изменений, которые происходят в человеческом обществе. Обратимся к основным зональным разновидностям древнерусского литературно-письменного языка, наметившимся в XI II— XIV вв. Все письменные памятники, дошедшие до нас от времени феодальной раздробленности, должны рассматриваться как памятники древнерусского литературно-письменного языка, независимо от места их написания. Но постоянные диалектные внесения, наблюдаемые в этих документах в данную историческую эпоху, позволяют условно выделить несколько зональных разновидностей письменного языка по характеру отражаемых в них диалектных явлений. Точного разграничения местных вариантов языка нет, так как этот вопрос еще недостаточно разработан и русская историческая диалектология не вышла из начальной стадии своего развития. Установление соответствий между древними диалектами русского языка, получившими отражение в письменности, и границами феодальных государственных объединений не всегда возможно, ибо пределы последних не отличились устойчивостью и нередко менялись. Кроме того, рубежи между диалектными группами не всегда совпадали с государственными границами эпохи феодальной раздробленности. Одна и та же территориально-диалектная разновидность языка могла обслуживать различные феодальные области, например, земли Полоцкая и Смоленская, будучи политически разделенными, оказываются в пределах одной зональной разновидности древнерусского литературно-письменного языка; земля Псковская лишь к концу XIII в. окончательно обособляется от Новгородской, однако по данным языка обе территории с самого начала своего исторического существования резко отличаются друг от друга. Наиболее достоверно установлены для периода феодальной раздробленности в пределах восточнославянской территории следующие локальные разновидности литературно-письменного языка, до известной степени соответствующие диалектным зонам общенародного русского языка и приблизительно совпадающие с границами феодальных княжеств. На севере существовала древняя новгородская разновидность литературно-письменного языка, границы распространения которой приблизительно совпадали с границами земли Новгородской. Письменные памятники, отражающие эту разновидность, очень многочисленны и датируются весьма ранним временем, начиная с XI в.В новгородской диалектной разновидности отражаются на письме основные черты севернорусских говоров, в значительной степени сохранившиеся и до наших дней. В области фонетики — это неразличение гласного и и гласного, обозначавшегося буквой Ь; это чоканье и цоканье, т. е. неразграничение шипящих и свистящих аффрикат, а также пропуск согласного в перед л. В области морфологии это смешение родительного, дательного и местного падежей при склонении существительных с основой на -а. Обращают на себя внимание и лексические диалектизмы, которые частично отмечались нами при анализе языка берестяных грамот. На северо-западе выделяется псковская разновидность, которая прослеживается в письменных памятниках Псковской земли в течение XIV—XV вв. Благодаря большому числу письменных памятников псковская разновидность литературно-письменного языка изучена достаточно подробно. Кроме черт, характерных для Новгорода, как, например, чоканье и цоканье, в псковских памятниках отмечают аканье, смешение шипящих и свистящих согласных— ж—з, ш—с. Лексические диалектизмы также характерны для псковских письменных памятников, На западе отмечается смоленско-полоцкая разновидность литературно-письменного языка, охватывавшая территорию древнего Смоленского княжества и Полоцкой земли. Письменные памятники, особенно делового характера, достаточно многочисленны, что позволяет говорить и об этой разновидности как о хорошо известной исследователям. Кроме чоканья и цоканья, что характерно и для двух первых разновидностей, памятники Смоленска и Полоцка содержат смешение звуков в и у, что стало впоследствии отличительной чертой белорусского языка. На юго-западе выделяется галицко-волынская разновидность письменности. Она известна главным образом благодаря наличию деловых памятников, написанных на ней. В этой разновидности отмечается смешение в и у, фрикативное г, переход о в закрытом слоге в у, соответственно после мягких согласных— е в ю. Это черты, которые в дальнейшем будут свойственны говорам украинского языка. На юго-востоке, вероятно, существовала разновидность литературно-письменного языка, характерная для Черниговской, Северской и Рязанской земель. Памятников этой разновидности дошло до нас очень мало, и она плохо изучена. На северо-востоке сложилась владимиро-суздальская разновидность письменности. Эта разновидность в науке определяется главным образом негативными данными. В ней отсутствовало чоканье и цоканье, смешение и и Ь, в и у. Эта разновидность ближе всех остальных к традиционному письменному языку киевского периода, что объясняется рядом вне-языковых причин (см. гл. 8). Письменных памятников, представляющих эту разновидность, много, но они пока еще недостаточно изучены в историко-диалектном отношении. Перечисленные отличия диалектного происхождения проявлялись главным образом в памятниках деловой письменности, частично в летописях и списках традиционно-книжных памятников, что же касается собственно литературных произведений, то в них эти диалектные отличия были редкими и немногочисленными. Для того чтобы показать характер языка таких произведений, остановим наше внимание на “Слове о погибели Рускыя земли”, выдающемся памятнике словесного искусства XIII в. Этот памятник, дошедший до нас в двух списках XV и XVI вв., опубликован в критическом издании Ю. К. Бегунова. Анализ его языка и стиля был дан в наших работах. Текст произведения дошел до нас в качестве поэтического вступления к одной из редакций “Жития Александра Невского”. Однако “Слово...” представляет собою независимое произведение, лишь механически соединенное с “Житием”. Этот памятник сохранился в списке Псково-Печерского монастыря, XV в., и в списке Гребенщиковской старообрядческой общины г. Риги, XV в. Первоначальный текст отрывка может быть восстановлен с достаточной достоверностью путем критического сличения списков. Характерно, что, хотя списки относятся ко времени второго южнославянского влияния на русскую письменность, они не обнаруживают никаких следов его воздействия. Отрывок расчленяется на 61 ритмически построенную строку, слагающуюся обычно из одной синтагмы. При рассмотрении лексики “Слова о погибели..” прежде всего обращает на себя внимание последовательно проведенное восточнославянское фонетическое и морфологическое оформление текста. Например, городи (стр. 14), из болота (стр. 45), вором (стр. 48), Царегородскый (стр. 54), Царягорода (стр. 57). Личные собственные имена тоже имеют всегда полногласную огласовку: Володимеръ (стр. 42, 49, 53, 56, 59), Володимерьскаго (стр. 61), Всеволоду (стр 40). Если согласиться с обычно принимаемой конъектурой в стр. 44— полошаху вм. ношаху, — то слой лексики с восточнославянской огласовкой еще пополнится. Обращает на себя внимание также восточнославянское суффиксальное оформление причастных образований: (за) дышючимъ (моремъ), будуче (стр. 33 и 51). К подчеркнуто восточнославянской лексике отнесем также: озеры (стр. 5), выникиваху (стр. 44), бортьничаху (стр. 53). Постоянное предпочтение, отдаваемое автором и переписчиками текста восточнославянской речевой стихии, становится особенно заметно, если мы сопоставим отдельные характерные слова и выражения памятника с подобными же словами, сохранившимися в других современных ему по годам написания произведениях. Так, выражение железныя врата с церковнославянской огласовкой существительного читается в таких памятниках, как “История Иудейской войны” Иосифа Флавия (кн VII, гл. VII, 4), в “Ипатьевской летописи” под 1201 г., в “Задонщине” по старейшему, Кириллово-Белозерскому списку. Выражение дышущее море (тоже с церковнославянским суффиксом причастия) в значении незамерзающий океан находим в “Истории Иудейской войны” (кн. II, гл. XVI, 3), в послании Василия, архиепископа Новгородского, “О земном рае” (XIV в.), в “Задонщине”, в позднем “Житии Александра Ошевенского” (XVII в). В договорных грамотах новгорода с русскими князьями образом грамота |
|
|
|
|
