Пиши и продавай! |
дикарь, речь которого вполне выражает его грубую психику. А в переводе Марии Лорие он говорит почти литературно. «— Милый мальчик, — говорит он, •— и вы, това рищ Пипа, я не стану рассказывать вам мою жизнь, как в книжках пишут или в песнях поют, а объясню все коротко и ясно, чтобы вы сразу меня поняли», — и т. д. ( XXIII , 366) '. Опять интеллигентская речь, без всякой плебейской окраски. Так мог бы говорить человек с университет ским образованием: юрист или врач, хотя в подлин нике с первых же слов слышится речь темного каторж ника, никогда не бывавшего в культурной среде. Вме сто for он говорит fur , вместо after — arter , вместо someone — summun и т. д. и т. д. Эти искривления речи, к счастью, никак не отразились в переводе. «Плебейство» Мэгвича отлично пере дано — не лексикой, но интонацией. То же нужно сказать о речи другого простолю дина, Роджера Райдергуда, в романе «Наш общий друг», блистательно переведенном Н. Волжиной и Н. Дарузес. Хотя в подлиннике Райдергуд говорит не knew , но knowed , не partner , но pardner , не anything , но anythink , в переводе это искажение стилевого стан дарта не нашло никаких отражений ( XXIV , 185—189). Так что напрасно прокурор с такой неуместной го рячностью нападает на переводчика Бернарда Гил берта Герни и видит в его гладкописи чуть ли не вредительство. Нельзя же привлекать людей к суду за то, что они не волшебники и не умеют творить чудеса! Недаром мастера перевода — и французы, и англичане, и рус ские— именно потому, что они мастера, дистиллируют в своих переводах чужую простонародную речь. За эту «дистилляцию» не судить мы должны переводчиков, но благодарить и приветствовать! Здесь, в сущ ности, их большая заслуга, достойная всяких похвал! Да, не вина, а заслуга! 1 Римская цифра в скобках указывает том Собрания сочине ний Диккенса, вышедшего в Гослитиздате, арабская — страницу названного тома. 157 Ч го чаще всего заставляет их заменять чужое про сторечие гладкописью? Их ненависть к безвкусице и фальши. С содроганием эти мастера вспоминают пре словутого Иринарха Введенского, который, стремясь к просторечию, беспардонно русифицировал подлинник и принуждал англосаксов поддедюливать и пришпан- доривать друг друга, а кое-кого и наяривать. Оли помнят, как коробило их, когда Сэм Уэллер, чпстокровнейший лондонец, обращался в переводе к отцу, словно к Ивану Сусанину: — Ну, исполать тебе, старый богатырь! 1 И, конечно, дистилляторы правы: читаешь Бернса в русопятском переводе Федотова, и кажется, будто Бернс был лихим балалаечником в рязанском само деятельном хоре. Дай середняку переводчику волю вводить в свои переводы простонародную речь, он до того загрузит их всевозможным аи люли да доля-долюшка, что получится сплошное уродство. Здесь словно шлюзы откроются для самой аляповатой и сусальной безвкусицы. И тогда дружно запротестуют чита тели. «Пусть лучше, — скажут они, — переводчики передадут нам хотя бы сюжетную схему, даже не по кушаясь на воссоздание иноязычной стилистики! Пусть ограничатся той скромной задачей, которую, как мы только что видели, поставил перед собой Герни: осве домить своих соотечественников о содержании (только о содержании!) того или иного произведения русской словесности». Боязнь аляповатой вульгарщины удерживает рус ских переводчиков от внедрения простонародных ре чений в тексты своих переводов. Их пугает множество моветонных безвкусиц, допускавшихся переводчиками старого времени. Эти безвкусицы и побуждают их на чисто отказаться от всяких попыток воссоздать чужое просторечие. А если таково принципиальное отношение к этому делу наиболее квалифицированных мастеров пере вода, почему же, спрашивается, мы запрещаем посту- 'Иван Кашкин. Мистер Пиквик и другие. «Литератур ный критик», 1936, № 5. стр. 214 158 пать точно так же их коллегам, переводящим Кры лова, Грибоедова, Гоголя, Лескова, Шолохова? Ведь с законами синтаксиса связана интонация речи ее эмоциональный выразительный строй |
|
|
|