<<<     ΛΛΛ     >>>   

Удивительны история и приключения человеческих имен, -- мы уже имели
случай убедиться в этом. Фамилия намного моложе имени: только за последние
века сложились твердые традиции в обращении с нею, а наш народ во всей своей
колоссальной толще не насчитывает еще и столетия с тех пор, как ношение
фамилии стало обязательным для каждого. И тем не менее уже сегодня изучение
фамилий может дать немало глубоко интересных сведений о прошлом, проясняет
некоторые темные вопросы ушедших в былое отношений, а порою способно вскрыть
и самые, казалось бы, труднодоступные подробности в жизни и общества и
языка.
Однако изучение это далеко не всегда и не во всем может быть названо
легким делом. Конечно, если вы начнете заниматься исследованием человеческих
фамилий, вы -- можно поручиться -- не оставите своего дела. С каждым шагом
перед вами будут раскрываться самые неожиданные горизонты; звено за звеном
ваши исследования повлекут вас и в историю, и в науку об общественном
хозяйстве, и в область географии и еще неведомо куда, от языкознания--до
геральдики. Но тотчас же на этом пути начнут вырастать и трудности, которых
иной раз невозможно даже предвидеть. Нередко то, что с первого взгляда
представляется совсем простым, окажется на поверку необычайно сложным.
Напротив того, иной запутанный вопрос получит такое простое и прямое
решение, что, приготовившись к преодолению больших трудностей, только ахнешь
да руками разведешь.
Вы встретитесь при этом и с величественным и со смешным, и кто знает,
где обнаружится больше поучительных для вас новостей? Примеры привести
нетрудно.
Вы столкнулись с человеком, фамилия которого кажется простой до
предела: Хомутов, Иван Николаевич. Если вас попросят высказать соображения
по поводу происхождения этой фамилии, вы, вероятно, пренебрежительно пожмете
плечами. Есть всем известное русское слово "хомут"; означает оно основную
часть конской упряжи, сбруи, овальное ярмо, надеваемое на шею лошади, чтобы
к нему можно было прикрепить оглобли или постромки. Слово старинное,
существующее множество лет и даже столетий. Нет ни малейших причин
сомневаться, что именно от него пошла и фамилия Хомутовых. Это тем более
правдоподобно, что среди прозвищ и "мирских" имен очень часто встречается
слово "хомут"; я сам знал в Великолуцком уезде Псковской губернии в
девятьсот десятых годах человека, которого звали так: "Максим Хомут".
Как будто все правильно, и тем не менее такое суждение опрометчиво. В
нашей стране существует множество граждан Хомутовых, между фамилией которых
и почтенным старым хомутом нет решительно ничего общего, ибо происходит она
от другой фамилии, притом еще не русской, а английской, от довольно
распространенной в Британии дворянской фамилии Гамильтон.
"Как так? -- скажете вы. -- Как это могло случиться?"
В данном случае -- все известно и никакой тайны тут нет. По
историческому преданию, в середине XVI века из Англии в Россию выехал
представитель знатного шотландского рода Гамильтонов, Томас Гамильтон, со
своим сыном Питером. Потомство этого Питера Гамильтона и превратилось
постепенно в бояр Гамильтонов, Гамантовых, Хоментовых и, наконец, --
Хомутовых, из которых некоторые здравствуют и сейчас.
Вероятно ли это? "Кто это видел?" -- как говорит один, лично мне
известный, двенадцатилетний скептик, когда ему рассказывают о древних
временах. Это не вероятно. Точно известно, например, что трагически погибшая
на плахе фрейлина Екатерины I Мария Даниловна Гамильтон по бумагам того
времени именовалась Гамантовой. Можно подобрать и такие случаи, когда из
близки": родственников один упоминается как Гамильтон, другой -- как
Гамонтов, а третий -- как Хоментов; такой путь изменения фамилии подтверждают
документы.
Можно сказать и другое: нам известны и помимо этого некоторые старинные
фамилии иностранцев, переселившихся в Россию, изменившиеся под влиянием
русского языка до полной неузнаваемости.
Кто скажет, например, что дворянам Левшиным, фамилия которых так легко
и удобно приводится к общеизвестному прозвищу "Левша", по-настоящему
надлежало бы именоваться Левенштейнами, ибо их родоначальник, приехавший в
1395 году на службу к Дмитрию Донскому "немец Сувола Левша", на самом деле
звался Сцеволой Левенштейном. Русский народ перекрестил его внуков и
правнуков сначала в Левштиных, а потом и в Левшиных, точно нарочно стараясь
создать наибольшие трудности для будущих языковедов и историков.
Кто угадает теперь, что известная Гороховая улица в Петербурге названа
так "в честь" некоего Гарраха, приближенного Петра I, которого окружающие
переделали, разумеется, в Горохова; или что такая, казалось бы исконно
русская по всем признакам, фамилия, как Козодавлев, на самом деле есть не
что иное, как переделанное западноевропейское Косс-фон-Даален?
Таких примеров можно указать очень много, осо" бенно если обратить
внимание также и на различные названия мест, которые образовались от фамилий
их владельцев. В Ленинграде, скажем, есть остров, ныне называемый островом
Декабристов, потому что на его пустынном взморье были погребены тела
казненных руководителей восстания 1825 года. Раньше имя этого островка было
"Голодай".
Слово "Голодай", разумеется, чисто русское слово. Однако есть все
основания считать, что оно родилось из чисто английского слова "Holyday" --
"праздник". В свое время значительные участки земли на безлюдном тогда
островке принадлежали некоему англичанину Холидэю, бессмысленную для
русского слуха фамилию которого народ превратил в понятное и осмысленное
"Голодай".
Вполне вероятно, что для такого превращения были к тому же бытовые,
реальные причины: кто знает, как обращался со своими рабочими, как кормил
их, в каком "черном теле" держал этот таинственный Холидэй -- Голодай.
Есть у нас, в одной из красивейших частей Ленинграда, возле пересечения
проспектов Кировского и Максима Горькою (бывший Каменноостровский и
Кронверкский), маленькая улочка, которая сегодня носит название
Крестьянской. Названа она так, по-видимому, в первые годы революции, когда
городские проезды и площади переименовывались как бы в порядке "спора" со
старыми названиями: Ружейная превращалась в улицу Мира, Архиерейская-- в
улицу Льва Толстого, Дворянская -- в улицу Деревенской Бедноты, и т. д,
Довольно понятно поэтому, что Крестьянской улицей был назван "Дунькин
переулок"; слово "Дунька", видимо, было расценено как пренебрежительное
обращение к крестьянской женщине; "этакая матрешка", "дунька такая чумазая".
Однако каждый, кто видел старые планы нашего города, должен был бы
обратить внимание на одну странность: переулок именовался на них не
"Дуньки-ным", а "Дункиным", без мягкого знака в середине слова.
Расследование показало, что это не орфографическая ошибка: название не имело
ничего общего с именем "Дуня" (Евдокия, Авдотья). Оно опять-таки происходило
от английской, точнее -- шотландской фамилии Дункан, представителям которой
принадлежали земельные участки вдоль этого "Дункина" переулка -- переулка
Дункан.
Примерно таким же образом из английской фамилии Burness возникла
русская фамилия Бурнашей, а затем Бурнашовых; вдова же немца-врача
Цагенкамп-фа по смерти мужа превратилась в актрису Поганксьву и передала
эту, не очень почетную, фамилию своим потомкам.
Еще больше случаев, при которых дело не доходило до окончательной
перемены имени; сами носители фамилии с возмущением отвергали ее народную
переработку, однако последняя сохранялась все-таки в памяти современников.
Известно, что некий генерал времен Николая I фон Брискорн в языке солдат
всегда именовался "Прискорбом", что талантливого, но не заслужившего любви
народной фельдмаршала Барклая де Толли армейские остряки превратили в
"Болтай-да-только", что один из русских офицеров XIX века, иностранец родом,
Левис-оф-Менар, для солдат всегда оставался господином "Лезь-на-фонарь".
Все это уже хорошо знакомо там по разговору об именах; такие переделки
называются "народными эти-мологиями", и язык постоянно прибегает к ним.
Но представьте себе, как осложняют и затрудняют они изучение наших
фамилий. Как трудно иногда понять, откуда произошло то или иное родовое имя,
если в основе его лежит слово, либо совсем исчезнувшее из языка, либо же
изменившееся за несколько веков до неузнаваемости.

ОТ СЛОВА ДО ФАМИЛИИ И ОБРАТНО

В основе каждой фамилии -- мы теперь уже убедились в этом -- скрыто то
или иное слово. Путь от слова до фамилии длиннее всего там, где он проходил
через личное имя: обычное слово становилось сначала именем собственным
личным, а потом, тем или другим способом, превращалось в имя целого рода.
Приведу самый простой пример: слово "максимус", обычнейшее прилагательное
латинского языка, было некогда в Риме только словом. Оно означало
"наибольший", "величайший" и ничего другого. Можно было сказать: "Понтй фекс
максимус" -- "первосвященник, главный жрец". Можно было воскликнуть:
"Максимус, натус сум!" -- что буквально означало: "Я -- величайший по
рождению", а понималось, как "Я -- старший".
Но вот случилось очень естественное: значение слова привлекло к нему
внимание родителей, поставленных перед необходимостью придумывать красивые и
многозначительные имена для своих детей.
Слово "Максимус" стало одним из таких имен: каждому приятно, если у
него сын наречен "главным", "набольшим": а вдруг имя и на самом деле
принесет ему славную судьбу?
В течение многих столетий это древнеримское имя, усвоенное и
христианской религией, шествовало вместе с ней по миру. В разных языках оно
принимало разную форму, ту, которая была свойственна каждому из них. Во
Франции оно окончательно получило ударение на втором слоге от начала, после
того, как окончание "-ус" по законам французского языка исчезло: "Maxi-me".
В Англии ударение вернулось на первый слог, а звук "а" (который по-латыни
был единственно уместным в этом слове, ибо оно ведь являлось там
превосходной степенью от прилагательного "магнус" -- "большой") заменился,
как и следовало ожидать, английским "эй" -- "Мэйксим". Немецкий язык произвел
от имени "Максимилиан", то есть "Максимушкин", уменьшительную форму "Макс",
укоротив разросшееся имя. Русский, наоборот, образуя ласкательные
видоизменения для "Максима", со свойственной ему щедростью нарастил на его
основу свои выразительные суффиксы: "Максимчик", "Максимушка". Словом, имя
жило своей жизнью, как и сотни других таких же имен.
И в этой жизни наступил момент, когда оно из личного имени превратилось
в фамильное. Опять-таки разные языки осуществили это превращение по-своему.
В славянских языках от слова "Максим" родилось отчество "Максимович",
обозначение для потомка Максима, маленького "Максймчика" -- "Максименок".
Западнославянские и украинский языки стали использовать в виде фамилий
именно эти формы; появились многочисленные семьи Максимовичей и Максименок.
Наш язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме отчества, еще форму,
означающую принадлежность -- чей? Максимов! -- и именно ей придал значение
родового имени -- фамилии.
Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось
никак не изменившееся личное имя. Раньше были "Максимы" -- отдельные люди,
теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям "Максим".
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к
сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, -- не на
кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое
имя в буквальном смысле "прогремело" по всей земле. Это американец Хайрем
Стивене Мэйксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам
нашего века многие армии мира приняли на вооружение "пулеметы Максима". Были
они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась
и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала
Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в
папахе, лежащий на земле или на снегу со своим верным "максимом",
"максимкой", "максимушкой". Посмотрите любой фильм, изображающий взятие
Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие "максимы". Вспомните
Анку-пулеметчицу из "Чапаева": тот же "максим" -- верный ее товарищ в бою...
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово "максим" с маленькой,
"строчной", буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный
перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть
именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова
сделалось просто словом, каким было в своей юности. Только бывшее
прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка
русского.

максимус - Максимус - Максимиллианус - Макс
- Максим - -максим
-Максименко
-Максимушка
-Максимчик
-Максимович
-Максимов

Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И
поучительна она именно тем, что не составляет никакого исключения.
Существуют сотни и тысячи слов, прошедших такой же сложный путь, -- от слова
до имени и фамилии и обратно к слову. Он очень характерен для всех почти
языков. И я хочу на самое короткое время остановить на нем ваше внимание.
Вы читаете фразу: "Этот старый вояка в вечно выгоревшем френче и брюках
галифе не боялся ни трескотни белогвардейских максимов, ни разрывов
шрапнели". Если я спрошу у вас, сколько в ней упомянуто собственных имен, вы
посмотрите на меня с недоумением: ну, в крайнем случае -- одно, "максимов",
если считать это именем собственным.
А на самом деле здесь четыре фамилии, прожившие примерно такую же
жизнь, как и слово "максим". Английское "френч" имеет основное значение --
"французский", но название кителя особого покроя произошло не прямо от него.
Нужно было, чтобы предварительно это слово, "френч", там же в Англии, стало
фамилией, так же, как у нас стали фамилиями слова "Немцов" или "Татаринов".
Понадобилось, чтобы среди многочисленных английских мистеров Френчей
появился один, Джон Дентон Френч, сделавший в начале этого столетия не по
заслугам и не по талантам громкую карьеру: в войну 1914--1918 годов он
оказался главнокомандующим британских войск на тогдашнем Западном фронте.
Именно после этого фасон военной куртки, по каким-то причинам излюбленный
Френчем, куртки с хлястиком и четырьмя большими карманами, стал модным во
всех армиях мира и получил название "френч". Слово "френч" попало и в
русский язык; здесь оно потеряло все свои возможные значения, кроме одного,
последнего и самого случайного; спросите у любого мало-мальски бывалого
русского человека, есть ли у нас такое слово, он ответит: "Конечно, есть"; а
если вы осведомитесь о его з-наче" иии, он скажет: "Да это такой китель, что
ли..." И все!
Название особо причудливого фасона военных брюк -- галифе -- обязано
своим происхождением некоему маркизу Гастону Галиффе, кавалерийскому
генералу, много занимавшемуся в конце XIX века усовершенствованием военной
формы. Слово это, став названием покроя одежды, настолько оторвалось от
памяти о человеке, что, например, в дни гражданской войны бесчисленные
командиры молодой Красной Армии преспокойно шили себе галифе, носили эти
галифе, не имея ни малейшего представления, что, употребляя такое слово, они
поминают на каждом шагу одного из самых свирепых палачей Парижской коммуны.
Впрочем, хорош был и Френч, жестоко расправившийся в начале двадцатых годов
с ирландскими патриотами; а ведь френчи тоже носили у нас. Вот вам лучшее
свидетельство того, что имена окончательно перестали существовать как имена
людей; они сделались самыми обыкновенными нарицательными "словами".
Название пулемета "максим" еще как-то связывается в нашем представлении
с именем: такое имя есть и у нас в России. Но почти никто из употребляющих
слово "шрапнель", например, представления не имеет об английском офицере Г.
Шрапнэл, который в 1803 году изобрел первый разрывной артиллерийский снаряд
"картечного действия" и дал ему свое имя. Мало кто связывает слово "наган" с
фамилией бельгийского фабриканта оружия Нагана в Льеже, выпустившего, в свое
время, удачную конструкцию боевого револьвера новой системы. Слово это
настолько вросло в русский язык, что в разговорной обывательской речи давно
уже стало обозначать "револьвер вообще", вне всякой зависимости от его
устройства; люди невоенные нередко называют так не только револьверы, но
даже и автоматические пистолеты: "выхватил наган", "застрелил из нагана"...
Имена собственные с незапамятных времен обладали способностью
превращаться в имена нарицательные, так же как и нарицательные -- в
собственные. Возьмите наше -- малоупотребительное, правда, в современном
русском языке -- слово "монета". Сложные метаморфозы произошли с ним очень
давно, еще в древнем Риме, но и сегодня они представляют интерес.
Еще в IV--III веках до нашей эры в Риме среди других богов и богинь
почетом пользовалась супруга Юпитера, Юнона-Монета, то есть Юнона-Советчица.
К ее оракулам, то есть к предсказаниям, составлившимся жрецами, прибегали во
всех затруднительных случаях государственной жизни. Во время тяжелой войны с
эпирским царем Пирром (281--276 гг. до н. э.), говорит предание, смущенные
неудачами римляне запросили богиню Монету об исходе войны. Больше всего их
волновал вопрос, где добыть денег для защиты государства.
Всеведущая богиня успокоила свой народ, заверив его, что средства
найдутся, лишь бы Рим вел борьбу справедливо, угодными богам приемами. В
благодарность за такое предсказание (которое к тому же и сбылось) римляне
разместили мастерские, чеканившие деньги, на территории храма Юноны-Монеты и
стали на выпускаемых денежных знаках выбивать ее изображение. В скором
времени благодаря этому металлические кружки с образом Монеты стали сами
именоваться "монетами" (как много столетий спустя червонцы с головой
Наполеона -- "наполеондорами" или царские кредитные билеты с портретами
Екатерины II -- "катеньками"); уже в речах Цицерона мы встречаем это слово
как в значении "деньги", так и в значении "монетная фабрика", "монетный
двор". Видите, что произошло и здесь: слово "советчица" стало значить
"богиня Советчица", а затем это собственное имя опять стало нарицательным,
но уже с совершенно иным значением.
Такие "приключения слов" повторялись постоянно на протяжении всей
истории человечества и у всех народов, но особенно пышным цветом расцвели
они с наступлением капиталистического периода в жизни общества, когда все
сильнее стали влиять на нее такие силы, как соперничество в торговле --
конкуренция, как реклама. Раньше изобретателей и производителели разных
товаров мало беспокоило, будут ли люди знать их имена; теперь это стало
очень важным условием обогащения. И вот, примерно с середины XVIII века,
всевозможные вещи-новинки, носящие имена своих творцов (точнее -- их фамилии)
посыпались градом.
Вы говорите слово "силуэт", подразумевая под ним очертания того или
иного предмета, и вам в голову не приходит, что вы таким образом принимаете
участие в веселых издевательствах современников по адресу одного из
министров финансов в дореволюционной ранции XVIII столетия. Так сказать -- в
его "травле". Между тем это так: финансист Этьен (Стефан) Силузтт возбудил
негодование дворянства своей бережливой скупостью. Он всячески сокращал
расходы двора, заменял дорогие товары дешевыми суррогатами, экономил на чем
мог. Против него восстали, его свалили и, издеваясь над ним, стали называть
его именем все дешевое, недоброкачественное, поддельное. "Силуэттовскими
портретами" оказались и те, сделанные в одну черную краску, контуры,
профили, которые по тени на стене набрасывали за гроши странствующие
художники Парижа, кое-как заполняя легкое очертание тушью. "Если ты беден,
вместо дорогого портрета в красках закажи себе портрет а ля Силуэтт,
по-силуэттовски..."
Прошли годы; забылись и имя и бурная карьера господина Этьена Силуэтта,
а слово осталось, перешло в другие языки, приобрело целый ряд новых
значений... И когда вы сейчас говорите: "Силуэт Эльбруса рисовался на
освещенном с юго-востока небе", -- нк вам и никому в голову не приходит, что
это могло бы означать: "На фоне неба рисовался министр финансов Людовика
XV".

Перечень таких своеобразных слов многократного рождения, похожих на
насекомых, которые появляются на свет дважды и трижды, рождаясь в виде яйца,
вылупляясь из него в форме гусеницы, превращаясь затем в куколку и снова
возникая в образе ничуть не похожей на гусеницу бабочки, можно продолжать на
страницы и страницы. Такие слова знает и широко пользуется ими наша
современная техника: цеппелин, монгольфьер, дизель, "ТУ-104" (то есть
"Туполев-сто четвертый"), Дегтярев (иначе сказать "пулемет Дегтярева"),-- мы
встречаем их на каждом шагу.
Бесконечное число таких же терминов, рожденных из фамилий, знают
торговля и промышленность. Пойдите в любой комиссионный магазин, и вы
встретите там мебель "жакбб", мебель "обюссон", -- а ведь эти слова были
некогда фамилиями владельцев мебельных фирм. Прислушайтесь к разговорам
знатоков музыкальных инструментов; "страдиварий" и "амати",-- говорят о
знаменитых скрипках; сравнивают достоинства "бехштейна" и "рениша", касаясь
прославленных роялей прошлого.
Иногда незнание истории слова влечет за собой преуморительные ошибки; в
одном издании произведений Ф. М. Достоевского мне довелось в примечаниях
прочесть такую фразу: "Пальмерстон -- английский министр, ожесточенный
противник России".
Я несколько смутился: не помнилось, чтобы в романе, о котором шла речь,
упоминался этот англичанин. Я заглянул на указанную страницу и увидел фразу
в таком роде: "Накинув свой пальмерстон, он выбежал на улицу..." Комментатор
-- объяснитель -- позабыл, что фамилия давно уже стала словом: пальмер-стонами
в середине XIX века по всей Европе называли особого покроя пальто-плащи.
За два или три десятилетия до того существовали другие слова такого же
рода. В "Евгении Онегине" упоминаются то "боливар" ("Надев широкий боливар,
Евгений едет на бульвар"), то "брегет" ("И там гуляет на просторе, пока
недремлющий брегет не прозвонит ему обед"). Но ведь "Бреге"
(Breguet)--распространенная французская фамилия, в частности принадлежавшая
известному в XVIII веке часовых дел мастеру, а Симоном Боливаром звали
выдающегося государственного деятеля Латинской Америки, первого президента
освободившейся от испанской власти Колумбии. Их фамилии и были тогда, "а
рубеже XVIII и XIX веков, превращены в названия вещей, так или иначе с ними
связанных.
С тех времен процесс этот все убыстрялся и расширялся. За прошлый век и
половину нашего, столетия наука превратила сотни фамилий ученых в свои, ут
вержденные всемирными конгрессами, термины. Когда теперь мы говорим о
лампочке на 120 вольт, о силе тока в 500 ампер, о джоулях, кулонах, ваттах,
герцах, омах и прочих единицах измерения, никто из нас не думает об
итальянце Вольта, французах Ампере и Кулоне, англичанах Джоуле и Уатте,
немцах Герце и Оме и других великих ученых, имена которых стали словами. А
между тем об этом стоило бы вспоминать, и по многим причинам: ведь "вольта"
по-итальянски -- поворот, излучина; "Herz" в немецком языке -- сердце.
Даже в бытовом, разговорном языке народов наблюдаются те же самые
явления. При этом некоторым именам удивительно "везет": им удается
превратиться в слова дважды или трижды, все с новыми и новыми значениями.
Латинское слово "виктория" искони означало "победа". Само по себе оно
сохранило этот смысл, даже переходя из языка в язык далеко за пределами
родной Италии. В XVIII веке и русские люди праздновали не "победы", а
"виктории"; по-французски и сегодня "победа" -- "виктуар", по-английски --
"вйк-тори". Но вот слово стало именем "Виктория"; больше того, ему
"повезло": им назвали при рождении очень заметную личность, королеву Англии,
занимавшую английский престол благодаря своему долголетию целых шестьдесят
четыре года. За этот долгий срок множество самых различных предметов было
названо королевским именем. Во всем мире миллионы людей теперь разводят,
продают, покупают садовую ягоду "викторию" или любуются на цветение
тропической водяной лилии "виктории регии", даже и не подозревая, что их
названия связаны с какой-нибудь исторической фигурой.
Игрушки "ванька-встанька" и "матрешка", кажется, начинают собою, а
страшное оружие, прославленная "катюша", завершает длиннейший ряд таких
имен-оборотней, испытавших в жизни два превращения -- от слова до имени и от
имени до слова. И, хотя примеры эти относятся скорее к личным именам, чем к
фамильным, я хочу обратить ваше внимание еще и на любопытный случай с именем
"Петр".
Греческое слово "петрос" значит "камень"; слово это давно стало именем.
В Греции оно так и звучит "Петрос", у нас превратилось в "Петр". Однако на
этом его история у нас кончилась: обратного превращения имени в слово не
произошло. Правда, есть в языке ученых близкие слова: "петрография" (наука о
камнях), "петроглифы" (древние письмена на скалах), "петролеум" (каменное
масло, керосин), но все они произведены не от имени Петр, а прямо от самого
греческого слова "петрос".
И все-таки мы постоянно пользуемся целым рядом слов, родившихся из
этого имени, "слов-петровичей"; только они прекурьезно произошли от его
уменьшительных форм. Слово "петька" означает у нас птицу -- петуха; легко
услышать фразу вроде: "Куры бросились в стороны, а петька, взлетев на забор,
громко закудахтал". Сочетание слов "черный петька" стало названием карточной
игры. Но самое забавное случилось с уменьшительным "Петрушка": оно
превратилось, во-первых, в обозначение куклы-марионетки, Пьеро, * героя
веселых уличных представлений, а затем стало обозначать и весь театр
марионеток в совокупности. "Петрушка пришел!" -- с восторгом кричали ребята
на питерских дворах в дореволюционное время. "Система кукол, носящих общее
название "петрушек", широко применяется в советском кукольном театре", --
говорится в Большой Советской Энциклопедии.
-----
* Французское "Пьеро" -- уменьшительное от Пьер (Петр) и означает Петруша,
Петя.
-----
Этого мало. В то же самое время название "петрушка" было придано
огородному растению "петросе-линум", пришедшему к нам из Западной Европы;
придано, по-видимому, просто по созвучию. "Петрушка", как каждый знает, не
пищевой продукт, а только приправа, этакая мелочь, плавающая в супе.
Кукольный театр "петрушки" тоже долго рассматривался как нечто не вызывающее
серьезного к себе отношения, как баловство, ерундистика. И вот где-то на
границе этих двух понятий, связанных с термином "петрушка", родилось еще
одно, пока еще чисто разговорное, нелите- ратурное значение этого слова:
"всякая петрушка", то есть какая-то неразбериха, канитель, смешное
нагромождение разных, не стоящих внимания мелочей и даже собрание различных
никому не нужных мелких предметов. В разговоре иногда можно услышать: "Ну,
тут такая петрушка получилась!.." -- что означает: началась нелепая история,
и рядом: "А у него в сундуке всякая петрушка наложена". Можио думать, что в
первом случае это слово в родстве с "петрушкой"-кук-лой, во втором -- с
"петрушкой"-растением. В то же время ясно, что оба значения в язьже
путаются, смешиваются; трудно даже иной раз размежевать их.
Слово еще не родилось окончательно; оно, так ска-зать, еще вылупляется,
как цыпленок из яйца. И какой будет его судьба, -- не вполне известно.
Чтобы закончить эту главку, мне осталось указать еще на один разряд
"отфамильных" слов.
Одно дело, когда само имя или фамилия того или иного человека в
неизменном виде становится нарицательным именем, названием предмета: Френч и
френч, Катюша и "катюша"; это нередко случается и в нашем языке, но особенно
часто -- в западноевропейских. Другое дело, если, прежде чем стать "просто
словом", фамилия подвергается тем или иным видоизменениям. А такое положение
тоже возникает сплошь и рядом, и особенно в русском языке, где всевозможные
суффиксы, приставки и тому подобные формальные элементы слов имеют очень
большое значение.
Когда англичанин от фамилии плантатора Чарльза Линча, известного своей
изуверской жестокостью, производит глагол, означающий "убивать, казнить без
суда", он просто говорит;. "Ту линч". Мы же, русские, изменяем это слово,
наращивая на него глагольный суффикс и окончание, и получаем слово
"линч-е-в-ать". Оно, точно так же, как и все те слова, о которых я
рассказывал, есть слово-фамилия, слово, порожденное фамилией; но характер
его совсем другой. Говорить: "Он -- старый летчик, он еще на "муромцах
летал", -- одно; сказать: "Тимофеевка ничем не хуже клевера", -- другое. И тут
и там мы пользуемся нарицательными именами, возникшими из имен собственных,
но пользуемся ими совсем по-разному; вернее, -- мы двумя различными способами
производим эти сло-ва. И нашему русскому языку второй способ, связанный с
изменением формы собственного имени, свойствен гораздо больше.
Бесчисленное множество наших слов построено таким образом. От фамилии
величайшего нашего полководца А. В, Суворова родилось слово "суворовец",
означающее теперь просто "ученик военного среднего учебного заведения";
фамилия Нахимов дала слово "нахимовец". Мы называем яблоко "антоновкой" или
грушу "мичуринкой"; мы говорим "ленинец", "ленинизм", "марксизм",
"дарвинизм", легко и свободно превращая фамилии людей в слова с тем или
другим предметным значением, иногда совершенно "вещественным", иногда
отвлеченным. Способов для этого в русском языке множество.
Чаще всего применяются различные, обладающие каждый своим особым
значением, суффиксы: так, например, один суффикс "-щина" позволил превратить
целый ряд человеческих фамилий в существительные, означающие резко
отрицательные общественные явления: "аракчеевщина", "петлюровщина",
"колчаковщина"... Никому не придет в голову присоединить этот суффикс к
имени человека, заслужившего народное одобрение, уважение, восторг; о
движении, связанном с именем Льва Толстого, мы говорим "толстовство", а не
"толстовщина". Суффикс "-ец" чрезвычайно распространился со времени
Октябрьской революции; при его помощи мы легко и свободно превращаем ту или
другую фамилию в слово, означающее последователей, сторонников, помощников
человека, ее косящего: "стаханов-ец", "кривоносов-ец", "чапаев-ец"; особенно
много таких слов возникло в дни Великой Отечественной войны.
Мы умеем теперь действовать и совершенно иначе, так, как никогда не
действовали дореволюционные русские люди. Мы сокращаем фамилию до ее
инициала, иной раз сочетаем этот инициал с первой буквой имени, иногда
связываем с такой же частью другой фамилии и получаем сокращенное слово,
означающее тот или другой предмет, причем фамилия присутствует в этом слове,
так сказать, в "засекреченном" виде. Вспомним такие слова, как "ТУ" --
самолет, построенный Туполевым, или "АНТ" -- самолет конструкции Андрея
Николаевича Туполева, как "МИГ" -- машина, выполненная по проекту инженеров
Микояна и Гуревича. Ведь это все -- тоже "слова-фамилии".
Но не отказываемся мы от превращения в слова и неизмененных фамилий, и
даже имен; только особенно легко этому поддаются не наши русские личные
имена, а иностранные, не имеющие на наш слух характерных для имени
собственного признаков.
Давно вошли в русский язык такие слова, как "бойкот", а это -- фамилия
англичанина, некогда управлявшего имением в Ирландии, как "хулиган" розыскам
языковедов, слово это происходит также от фамилии, и тоже ирландской). Мы
бросаем врагам в лицо такие слова, как "квислинги" (предатели; по имени
норвежского министра, сотрудничавшего во время войны с фашистами), "фрицы"
(в смысле "немцы", от распространенного раньше в Германии имеи Фридрих,
Фриц); мы на каждом шагу превращаем даже в самом повседневном быту личые
имена имена нарицательные и часто не замечаем этого.
Учится в школе какой-нибудь мальчуган, допустим-- Власов или Гавриков
(заранее извиняюсь перед теми Власовыми и Гавриковыми, которые прочту эту
книжку), и учится неважно, и ведет себя плохо. И вот уже и директор, и
завуч, и педагоги, и пионер-вожатые, а там и все ученики начинают говорить:
"Нам Власовы не нужны!", "Ты -- что, тоже в гавриковы решил записаться?"
Фамилия Власов в пределах данной школы начинает звучать как "последний
ученик", "бездельник", может быть -- "хулиган". Но, разумеется, в соседнем
учебном заведении в это же самое время портрет другого Власова может
красоваться на Доске почета; там слово "власов" уже звучит как "отличник"
или "герой". Поэтому, как только сойдутся вместе ученики и той и другой
школ, слова снова превращаются в обыкновенные фамилии: Власовых-то м"ого, и
все они разные; в общерусский язык такие местные словечки проникнуть не
могут.
Но если во всем мире есть один Наполеон Бонапарт, тиран и гениальный
военачальник, предмет ужаса, ненависти одной части человечества и
преклонения другой, -- имя "Наполеон", так же как и фамилия Бонапарт, имеет
все шансы превратиться в "слово". И вот уже А. С. Пушкин в "Онегине" пишет,
указывая на общечеловеческие пороки:
"Мы все глядим в Наполеоны... ...Двуногих тварей миллионы Для нас
орудие одно..."
Здесь, разумеется, имя Наполеон еще не имеет значения имени
нарицательного, но все же сквозь его гордый звон уже прослушиваются первые
признаки этого значения: "Наполеоны" хочется уже написать с маленькой буквы;
ведь это "глядеть в Наполеоны" значит почти то же, что "норовить стать
деспотом, тираном"; это уже почти существительное, со значением
"завоеватель". Время идет, и уже легко встретить фразу, вроде: "Мир
опасается нового наполеона", или: "Маленькие наполеоны стали появляться в
разных концах вселенной". А там, глядишь, фамилия Бонапарт, которая когда-то
была сложным словом, итальянским словом, означавшим "лучшую часть", "добрую
участь", окончательно утратила свое "фамильное значение", и в мире появилось
не только слово "бона-парт", значащее "узурпатор, военный диктатор", но и
производные от него слова -- "бонапартист, бонапартизм". Подумайте сами:
бонапартизм может возникнуть в любом конце мира, скажем, -- в Южной Америке,
Исландии или Японии, где никаких людей, носящих фамилию Бонапарта, нет и
никогда не бывало. Значит, отношение у него к этой фамилии довольно
отдаленное и косвенное. Опять фамилия родила слово, и слово это обошло весь
мир. Это случилось, конечно, потому, что дела "последнего цезаря", в отличие
от дел тех же Власова или Гаврикова, о которых мы говорили, затрагивали
интересы всего мира.
Пожалуй, на этом можно поставить точку в данной главе и перейти к тому
последнему, о чем мне хочется вам рассказать в связи с фамилиями (но далеко
не к последнему изо всего, что о них можно сказать).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Откуда пошло их обозначение от глаголаquot
Александр македонскийquot
Прозвище