<<<     ΛΛΛ     >>>   

Когда человек из бесстрастного наблюдателя превращается в лицо заинтересованное, способное не только к наблюдению за природными явлениями, но и к управлению ими, акт передачи информации становится более структурированным. В коммуникативные планы говорящего наряду с сообщением о положении дел в реальной действительности включается намерение воздействовать на поведение или сознание слушающего с целью изменить его точку зрения или заставить выполнить определенное действие. Язык из средства осуществления исключительно познавательной функции переходит в разряд инструмента, который обеспечивает выполнение практических целей и задач повседневной жизни. На первый план выдвигается конвенциональный аспект словоупотребления, связанный не столько с собственно языковыми структурами, сколько с обстановкой общения, с поведением коммуникативных партнеров, с целевыми установками отправителя речи, с выбором коммуникативной тактики при произнесении той или иной фразы.

Размышляя о множественном характере использования языка, Л.Витгенштейн сравнивает процесс словоупотребления с популярными среди детей лингвистическими играми. Например, играющий с помощью жестов, мимики или телодвижений описывает слова, в соответствии с которыми должен действовать представитель другой команды; или ученик называет предметы, на которые ему указывает учитель [Wittgenstein: 1953, 5]. «Здесь термин "лингвистическая игра" предназначен для того, чтобы сделать более отчетливым тот факт, что общение является частью человеческой активности, или одной из форм его жизни» [там же, 11]. К лингвистическим играм, по мнению Л.Витгенштейна, можно отнести самые разнообразные формы обращения к языку: выражение приказов и подчинение им, описание внешнего облика объекта или его физических параметров, конструирование объекта в соответствии с описанием, отчет о событии, размышление о событии, составление и проверка гипотез, представление результатов эксперимента в таблицах и диаграммах, составление рассказа и его чтение, актерское мастерство, пение, отгадывание загадок, придумывание шутки и ее пересказ, решение проблемы с помощью арифметических действий, перевод с одного языка на другой, постановку вопроса, выражение благодарности, проклятия, приветствия, молитвы и многое другое [там же, 12].

Разносторонний характер целевого назначения коммуникативного акта нашел отражение в создании нового направления исследований – лингвистической философии, объединившей различные языковые, психолингвистические, логические и философские течения: теорию речевых актов, прагматику, актуальное членение предложения, философию «обыденного языка» и др. Представители лингвистической философии рассматривали язык как средство достижения практических целей и удовлетворения насущных потребностей человека. В работах по лингвистической философии коренным образом меняется отношение к процессу говорения. Исследовательские рамки коммуникативной активности значительно расширяются и кроме языковых средств выражения включают целый спектр экстралингвистических факторов: языковую компетенцию участников речевого акта, их взаимодействие в процессе коммуникации, обстановку, в которой эта коммуникация осуществляется, целевые установки субъекта и адресата речи, речевой этикет, индивидуальные особенности употребления языковых средств и т.д.

Особенность обыденной философии состоит в том, что она является результатом взаимодействия целого ряда факторов: национального своеобразия, фольклора и мифотворчества, религии, системы эстетических и этических ценностей, жизненного опыта и традиции. В России философия «обыденного языка» получила развитие в разработке ряда концептов, образующих обширную область лексики естественных языков, в которой находят отражение практические взгляды человека, его отношение к свободе и воле, времени и вечности, добру и злу, правде и истине, силе и действию и т.д. [9].

Отправным моментом для начала исследований концептуальной природы лексических единиц послужило создание в 1989 году проблемной группы «Логический анализ языка», в рамках которой стало проводиться изучение встречающихся в языке слов (концептов), семантическое значение которых отражает мировоззрение данного языкового коллектива. От собственно философских терминов данные языковые структуры отличает связь с реальной жизнью, с практической деятельностью человека. «Есть предметы порядка духовного, которых жизненное значение для нас прямо определяется, кроме их собственных реальных свойств, еще и тем понятием, которое мы о них имеем» [Соловьев, 343].

Понятие концепта в настоящее время находится в стадии формирования и развития. Введенный в обиход А.Вежбицкой [Wierzbicka: 1985] как объект из мира «Идеальное», соотносящийся с именем и воплощающий культурно-обусловленные представления человека о внешнем мире, этот термин как нельзя лучше отразил предметно-смысловое и идеологическое своеобразие лексического состава русского языка и прочно вошел в отечественную лингвистику. По мнению Р.М.Фрумкиной, появление концепта знаменует новый этап в развитии семантических исследований, «сдвиг в ориентациях: от трактовки смысла как абстрактной сущности, формальное представление которой отвлечено и от автора высказывания, и от его адресата, к изучению концепта как сущности ментальной прежде всего» [Фрумкина, 30]. Кроме данных словарной статьи понятие концепта включает в себя сведения об этимологической сущности и истории слова, о динамике его исторического развития, о национальном своеобразии и субъективных аспектах значения. В рамках концептуального представления рассматривается связь лексемы с ментальными операциями, лежащими в основе ее формирования, а также учитывается влияние, оказываемое лексической единицей на личность – субъект владения заложенной в ней информацией. Комплексность и идеологический характер представления лексем способствовали тому, что привычный термин «понятие», ориентированный на логическую интерпретацию действительности, в рамках лингвистических исследований был преобразован в новую категорию – в концепт.

Представление о языке как об уникальной структуре, отражающей этапы развития человеческого сознания, существовало в языкознании задолго до идеи концептуального описания лексики. «Язык имеет собственную археологию. Живая летопись слов заходит в те отдаленные эпохи древности, когда человек еще не писал своей истории; эта летопись повествует нам о таких фактах, которые не могут быть добыты никакими раскопками, не могут быть прочитаны ни на каких папирусах; она способна нам рассказать историю духа человеческого» [Крушевский, 134].

В самом деле, если в мифах, преданиях и произведениях народно-героического эпоса воплощается пространственно-образное статическое восприятие действительности, то лексические единицы способны передать динамично-деятельностный аспект сознания: развитие языка как формы отражения представлений о мире и о личности, а также инструмента, способного решать практические задачи, возникающие в процессе познания. Призывая изучать историю слова, которая не сводится к его этимологическому значению, а охватывает весь временной и понятийный срез его функционирования, В.В.Виноградов писал: «В судьбах слов раскрываются законы изменения значений – на разных стадиях языка и мышления – со всеми социально-обусловленными отклонениями в развитии отдельных цепей явления» [Виноградов: 1994, 13]. Предложенное В.В.Виноградовым в работе «Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования» описание слова «личность» [там же, 272 – 305] является по сути образцовым концептуально-историческим представлением данного понятия в русском языке в контексте его формирования и развития, в ходе преломления его значения во времени и пространстве с учетом многообразия существующих парадигматических и синтагматических связей.

Особый статус понятия «концепт» в русском языкознании во многом объясняется значением и ролью русской литературы, которая представляет собой особую смысловую структуру, передающую комплексное и часто противоречивое субъективно-личностное восприятие действительности. «Русская литература – самая профетическая в мире, она полна предчувствий и предсказаний, ей свойственна тревога о надвигающейся катастрофе» [Бердяев, 53]. Обреченность рождала трагизм восприятия окружающей действительности, крайне обостренное отношение к происходящим в мире событиям. «Русской литературе свойственны сострадание и человечность, которые поразили весь мир» [там же]. Глубинно-философский смысл художественных и публицистических текстов нашел отражение в мировоззренческом статусе составляющих их лексических единиц, и этот феномен не мог не быть отмечен в отечественных лингвистических исследованиях.

Если в России внимание лингвистов сосредоточено на онтологическом характере языковых единиц, то на Западе интерес исследователей в большей степени был связан с прагматической стороной языковых явлений.

В начале XX века вопросы, связанные с формированием речи, то есть воспроизведением языковых единиц в процессе коммуникации, исследовались главным образом при сопоставлении ее с языком как потенциальной системой знаков, предназначенных для хранения и передачи информации. Речь рассматривалась как сугубо индивидуальное словотворчество, обладающее определенной коммуникативной и стилистической направленностью, обусловленной различными сферами человеческой деятельности (научно-теоретической, бытовой, поэтической). В середине 50-х годов английским философом Дж.Остином была разработана теория речевых актов, согласно которой единицей коммуникации становится уже не предложение или высказывание, а речевой акт, связанный с выражением утверждения, вопроса, объяснения, описания, благодарности, сожаления и т.д. и осуществляемый в соответствии с общепринятыми принципами и правилами поведения.

Теории речевых актов, начало формирования которой относится к 30-м годам ХХ века, предшествовало наблюдение над тем, что далеко не все общепринятые в естественном языке фразы поддаются верификации, с точки зрения логики, как истинные или ложные. Целый ряд высказываний – таких, например, как Я даю этому кораблю название «Свобода», Я извиняюсь, Я приветствую вас, Я советую вам это сделать и т.д. [10] – не содержат никакого утверждения, а лишь указывают на совершение определенного действия или на обещание (совет) совершить это действие. Подобные фразы, репрезентирующие в процессе коммуникации общепринятые акты (официальные акты именования, присвоения званий, ритуальные формулы, формулы речевого этикета, директивы и т.д.), были названы Дж.Остином перформативами ('performatives') – в противоположность рассматриваемым в логике утвердительным выражениям, обозначенным автором констативами ('constatives') [Austin: 1962]. Выявленный тип высказываний получил название иллокутивных актов ('illocutionary acts'), а выражаемые с помощью перформативных глаголов (желать, просить, запрещать, угрожать, советовать, именовать и других) значения были обозначены как иллокутивные силы ('illocutionary forces').

Иллокутивные акты совершаются субъектом речи с учетом выработанных в процессе коммуникации норм поведения и, наряду с описанием фактов реальной действительности, включают обязательную целевую установку (иллокутивную силу) и целый ряд составляющих, связанных с предварительным обдумыванием и отбором лексических и синтаксических средств, соответствующих разговорной ситуации и коммуникативным намерениям говорящего. Существует огромное количество моментов, которые должны быть отдельно рассмотрены и взвешены в этой связи: факты; ситуация, связанная с отправителем речи, с его целями; ситуация, связанная со слушателем; точность передачи информации. «Если мы намерены ограничиться идиотической или идеальной простотой, нам никогда не удастся отделить правду от того, что ею не является, но имеет под собой основания, законные, достойные, тщательно подобранные, веские и т.д., нам не удастся отделить общее от частного, полноту от немногословности и т.п.» [Austin: 1963, 33].

К разряду иллокутивных актов было отнесено значительное количество языковых выражений, в том числе и утвердительных, на том основании, что любое утвердительное изречение имеет своей целью донести до адресата определенную информацию, убедить его в том, что дела обстоят так-то и так-то, т.е. обладает интенциональной направленностью. «Английские глаголы и глагольные сочетания, ассоциирующиеся с иллокутивными актами, следующие: утверждаю, описываю, предупреждаю, отмечаю ('remark'), комментирую, командую, приказываю, прошу, критикую, извиняюсь, порицаю, санкционирую (approve), приветствую, обещаю, выражаю одобрение ('express approval') и выражаю сожаление ('express regret'). Остин заявил, что в английском языке – более тысячи подобных выражений» [Searle: 1991a, 254].

Иллокутивные акты связаны с говорящим, позиция адресата речи, по Дж.Остину, представлена в перлокутивных актах ('perlocutionary acts'), которые отражают эффект, произведенный в результате иллокутивного воздействия. Убеждение, отрицание, удивление, страх, возникающие у слушателя в процессе восприятия, относятся к перлокутивным силам ('perlocutionary forces'). Значения иллокутивных и перлокутивных актов не всегда совпадают, так как далеко не всегда заложенные в речевом акте иллокутивные силы приводят к желаемому результату. Успех в достижении перлокутивного эффекта зависит от ряда факторов: лингвистических средств выражения, обстановки, в которой совершается коммуникация, личности субъекта восприятия и т.д.

Заслуга Дж.Остина состояла в том, что процесс говорения был рассмотрен не как сочетание общепринятых символов, построенное по определенным фонетическим, семантическим и синтаксическим правилам и отражающее положение дел в окружающей действительности, а как продукт индивидуального словотворчества, обусловленный личностными качествами говорящего и стоящими перед ним целями и задачами, то есть поставлен в прямую зависимость от его производителя – субъекта речи. Личности отправителя и адресата речи связали воедино все многочисленные разрозненные аспекты предложения, которые ориентировались не на передачу фактической информации, а на ее интерпретацию. На базе и под влиянием теории речевых актов началось формирование прагматики как независимого направления лингвистических исследований, отвечающего за субъективный фактор процесса формирования и функционирования языковых единиц в речи.

Термин «прагматика» впервые получил обоснование в работе Ч.Морриса «Основание теории знаков» (1938) как раздел языкознания, который наряду с семантикой и синтаксисом образует область семиотических исследований. Прагматика изучает отношение знаков к их интерпретаторам ('the relation of signs to interpreters'); семантика – отношение знаков к объектам, которые они замещают ('the relations of signs to the objects to which the signs are applicable'); синтаксис – отношения знаков между собой ('the relations of signs to other signs') [Morris: 1938, 6-7]. В более поздних работах Морриса данные определения были существенно переработаны и прагматика была представлена как раздел семиотики, который изучает происхождение, использование и результат воздействия знаков ('that portion of semiotic which deals with the origins, the uses, and effects of signs within the behavior in which they occur') [Morris: 1946, 1971].

В работе Р.Карнапа (1942) различия между прагматикой, семантикой и синтаксисом формулируются в русле раннего определения Ч.Морриса следующим образом: «мы различаем три области исследования языка. Если исследование имеет отношение к говорящему или, используя более общий термин, к пользователю, мы определяем его как область прагматики. Если мы абстрагируемся от пользователя и анализируем только выражения и объекты, которые они обозначают, мы имеем дело с семантикой. Если мы, наконец, абстрагируемся от объектов реальной действительности и анализируем отношения между выражениями, мы в рамках (логического) синтаксиса. Весь раздел языкознания, состоящий из трех вышеупомянутых областей, называется семиотикой» [Karnap: 1942, 9].

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Сам мастер метафорических переносов
Как в генитивных метафорических конструкциях он характеризуется по одному
Для сёрля метафорический перенос сводится метафора выражения
Исторически первой наукой о мышлении и