<<<     ΛΛΛ     >>>   

113 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1029. Лл. 11, 13.

114 Там же. Ед. хр. 1207. Лл. 70—72.
115 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Ед. хр. 948. Лл. 188 — 189. 13 января 1936 года Поскребышев передаст этот вопрос на рассмотрение Оргбюро. 31 января вопрос будет снят с обсуждения. Остается гадать, из резервных фондов каких советских учреждений оплачивались расходы лояльных авторов.

Незамедлительно после победы Октябрьской революции образ советской России и «русский вопрос» стали дежурными факторами во внутриполитической жизни некоторых зарубежных стран, в первую очередь в Западной Европе и в США. Одновременно с этим использование западных оценок советского эксперимента превратилось в важный конъюнктурный инструмент в идеологических и культурологических построениях большевистского режима. Инструмент этот будет применяться по обе стороны от рекомендованной в декабре 1919 года верховным советом Антанты восточной границы Польши (т. н. линии Керзона) довольно долго, часто, по поводам и без таковых.

В чем западные оценки представляли интерес для кремлевского руководства? Отсутствие в царской, а затем в советской России демократических институтов контроля над учреждениями режима, а также стабильных, конституционных правил игры объективно создавало из западного анализа положения дел в России своеобразный эталон при проведении ревизии, являясь определенным поводом и доводом для корректировки рекламного образа страны. Поэтому Ленин постоянно следил за западными публикациями о советском опыте, а в 30-е годы Сталин с интересом читал бюллетени Бюро международной информации ЦК (издаваемые под руководством Радека), перехваченные цензурой обзоры сообщений аккредитованных в СССР иностранных корреспондентов, а также служебные вестники иностранной информации ТАСС. На полях этих сброшюрованных тетрадей и скрепленных гектографированных страниц вождь часто вел диалог (в основном, увы, ругательски-хамский) с телеграммами инкоров, авторов опубликованных на Западе материалов, и советских журналистов.

Тем не менее политику постоянного привлечения в 20—30-е годы к кремлевскому двору западных интеллектуалов и востребованность их экспертизы трудно объяснить одним лишь курьезным интересом вождей услышать дозированную критику небывалого эксперимента. Советский послеоктябрьский проект был первым и последним в истории России хождением во власть не просто революционеров, а эмигрантов, то есть людей, проведших за пределами страны и в оппозиции к свергнутому и казавшемуся вечным царскому режиму более одного года. Некоторые из вождей прожили за границей целые десятилетия. Приехав в новую Россию и заняв высшие государственные, партийные, военные, полицейские должности, эти бывшие подданные многонациональной и многоконфессиональной, но авторитарной Российской империи в определенной степени возрождали в России импортированную с парламентского Запада атмосферу многокультурности и многоязычия. Именно эти реэмигранты-большевики и стали культивировать визиты западных гостей, журналистов, писателей, философов. Да, существовал антагонистический конфликт большевиков с западноевропейской социал-демократией, с левыми профсоюзами. Значительной была роль и влияние на Западе антибольшевистской белой эмиграции. Однако Москва на время все-таки превратилась в космополитическую столицу вселенной Коминтерна. В итоге более разрушительным и трагическим станет не противостояние с Западом, а именно конфликт вождей-эмигрантов с российскими большевиками без эмигрантского опыта.

Партийная чистка 20-х годов отодвинула Троцкого, Радека, Зиновьева, чету Каменевых (Льва Борисовича и его супругу — сестру Троцкого и руководителя ВОКСа Ольгу Давыдовну), Луначарского, Чичерина, Аросева , Бухарина и многих других на второй, третий, четвертый политические планы, выдавила их в сферу культурного строительства, второстепенную по логике остаточного принципа. В мае 1933 года из эмиграции возвратился Максим Горький. Он создал свой салон, или интеллектуальный штаб, именно с опорой на реэмигрантов. Закавказские большевики-сибариты (Енукидзе, Элиава1-2 , Карахан3 ) также культивировали утонченное эстетство, правда с ориенталистским уклоном (развитие культурных обменов с кемалистской Турцией, шахским Ираном, чествование Шота Руставели и культ его «Витязя в тигровой шкуре» и т. д.).
До определенного момента эти люди были советниками и советчиками Сталина. Приглашение западных пилигримов к кремлевскому двору было для них и естественной потребностью, и поводом доказать свою незаменимость в качестве связных с мировым общественным мнением. Во второй половине 30-х физическое уничтожение класса руководителей-эмигрантов приведет почти что к мгновенному свертыванию этого жанрового театра. Отныне в советской и неосоветской России бывшие эмигранты, политзаключенные и диссиденты уже никогда к кормилу власти и бюджетному пирогу допускаться не будут даже на пушечный выстрел.

Для Горького, Радека, Бухарина, Кольцова, Эренбурга и компании дружба, переписка, общение, совместные советско-европейские проекты, грандиозные антифашистские конгрессы, рекламируемые вояжи к Роллану, Андре Жиду, Мальро, Пикассо были перманентным воссозданием атмосферы западного дискуссионного клуба, поддержанием иллюзии какого-то предсказуемого миропорядка и спокойствия, пусть фиктивной, но охранной грамотой для выживания в анархическом хаосе революционной крестьянской России.

Ленин в 1920 году говорил о свойственном всем капиталистическим странам «“взбесившемся” от ужасов капитализма мелком буржуа»4 . Не менее взбесившимися от ужасов многоукладной российской жизни оказывались и вернувшиеся на родину из многолетней эмиграции Ильичевы соратники. Демьян Бедный на допросе, устроенном ему в 1936 году Владимиром Ставским5, вспомнит: «Когда в Октябрьские дни народ побежал, так я начал их ругать в печати. А Ленин мне тогда намылил голову и говорит: “Разве вы не понимаете? Несчастный народ”»6 . Западные друзья слуг этого «несчастного народа» оставались эфемерными, но гарантами того, что о космополитических заложниках не забудут. Не случайно, что Ромен Роллан будет одним из немногих бомбардировать Сталина ходатайствами о помиловании Бухарина. А Эптон Синклер, просивший Сталина в 1931 году за Сергея Эйзенштейна, в 1938 году повторит этот крик отчаяния и за своего немецкого издателя Герцфельда. Тогда за месяц до «хрустальной ночи» Синклер обратится из далекой Калифорнии к Сталину:
«Пасадена (Калифорния, США) 9.Х.38 г.
Москва
Иосифу Сталину.

Я получил сведения, что моему германскому издателю в течение 20 лет (“Маликферлаг” в Берлине) Вифленду Герцфельду, который в настоящее время проживает в Праге как эмигрант, угрожает серьезная опасность в связи с приказом чехословацких властей о высылке германских эмигрантов в Германию, если они не выедут за границу до 11 октября. Такая же опасность угрожает его жене и брату.

Пожалуйста, предоставьте им право убежища в СССР.

Эптон Синклер»7 .

Сталин — получатель и редактор иностранной информации

Письменные телеграммы аккредитованных в СССР иностранных корреспондентов перехватывались чекистами и чекистками в служебных помещениях Центрального телеграфа на улице Горького в Москве8 . Если корреспонденции передавались по телефону, то уже в конце 30-х годов по решению Политбюро все телефонные разговоры записывались на магнитофонную пленку, стенографировались и расшифровывались9 . Обзорные материалы переводились на русский язык, печатались на машинках и подавались начальникам и самому вождю цензурным ведомством Уполномоченного Совета народных комиссаров (министров) СССР по охране военных и государственных тайн в печати. Например, 6 октября 1951 года руководитель этого цензурного монстра генерал К. Омельченко представляет Сталину сводку № 279-а телеграмм, отправленных в тот день иностранными корреспондентами за границу10 . Тема: отклики корреспондентов на «Ответ товарища Сталина корреспонденту “Правды” насчет атомного оружия». В действительности вождь давал ответы самому себе: он лично составил вопросы, лично и ответил.

Служебные выпуски информации ТАСС готовились для всей высшей номенклатуры и рассылались по спискам. В выпуске № 84/с за 14 апреля 1939 года без комментариев был помещен перевод статьи Роя Говарда11 о Советском Союзе, опубликованной в газете «Нью-Йорк уорлд телеграмм» за 29 марта. За два месяца до этого, 16 февраля, Политбюро рассмотрело «Вопрос НКИД»: «Не отказывая Рой Говарду в визе, предупредить его, что он не должен рассчитывать вторично на интервью»12 . Дело в том, что 1 марта 1936 года Сталин уже встречался с Говардом и дал ему обширное интервью, опубликованное в миллионах экземпляров. Весной тридцать девятого года стал намечаться советско-нацистский детант. Сталин потерял интерес к общению с американскими медиа-магнатами. Рой Говард был оставлен в Москве без внимания. Итог оказался весьма нелестным для сталинской рекламной пропаганды.

В статье Говарда о СССР, предусмотрительно посланной из Парижа, ставился диагноз положения дел в сталинской Москве конца 30-х годов: тотальная вакханалия террора. Автор, в частности, утверждал, что «если судить о Советском Союзе по Москве, которая является витриной страны, то ондвигается по нисходящей кривой. За последние два года, по общему мнению, тысячи политических, военных и экономических руководителей были расстреляны, сосланы или ликвидированы тем или иным путем. В результате этого наблюдается дезорганизация в военной области и в промышленности, страх, скрытность и чуранье иностранцев в тех кругах, которые были задеты последней чисткой.

Шпионы, осведомители и агенты-провокаторы наводняют Москву до такой степени, что в ней всякий человек является подозрительным. Иностранные посольства содержат специальные штаты электротехников из подданных своих стран. Единственная обязанность этих электротехников заключается в периодических осмотрах всех помещений с целью обнаружения диктографов, устанавливаемых агентами НКВД13 . Таких диктографов обнаруживают множество. Недоверие, тайна и подозрение окутывают всю обстановку вечным липким туманом. Это, конечно, не ново, но с точки зрения сегодняшнего дня положение, по-видимому, является наихудшим за последние десять лет <…>

Советский Союз является темным пятном на новой европейской карте. Ни одна газета и даже официальное советское агентство ТАСС не дают картины жизни в масштабе всей страны так, как к этому привыкли американские читатели. В СССР факты, касающиеся населения и не касающиеся политики или правительства, не считаются новостями в американском смысле. Поскольку каждый существует для государства, то действия отдельных лиц не считаются важными, если они не связаны или не задевают государство. Какое-либо событие, имеющее большой интерес для данной местности, освещается местной газетой. Но подробности этого события не сообщаются остальной печатью, если только это не содействует славе Союза Советских Социалистических Республик. В результате аккредитованные дипломаты и иностранные корреспонденты выписывают десятки газет, выходящих в городах, разбросанных по всей стране. Из этих газет они выбирают такие единичные факты, какие имеются относительно того, что происходит вне Москвы. С точки зрения газетной информации Москва и Кремль представляют всю Россию. Если в результате этого картина, преподносимая внешнему миру, является неверной, как это часто и происходит, то в этом повинна прежде всего система. До тех пор пока управляет так или иначе диктаторское правительство, невозможна адекватная информация о том, что происходит среди 175-миллионного населения крупнейшей на земле страны»14 .

Резолюция Сталина на тексте перевода статьи Роя Говарда директивна в своей категоричной лаконичности: «Изгнать представителя этой газеты из Москвы».

При господстве подобной философии, карающей любую нежелательную информацию и ее носителей (Сталин всю жизнь раздраженно относился к «сплетням», то есть к любой отрицательной по отношению к себе и своему режиму информации), высылка журналистов была обычным оружием властей.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Для анализа отношения сталина к произведениям художественной литературы
Просивший сталина в 1931 году за сергея эйзенштейна
В ссср в середине 30-х годов разрешения на перевод книги иностранного автора случайно уже
Сталин был вменяем
Г-н сталин вы сказали