Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
"УПным пониманию является решение Рузвельта в Ялте пойти на удовлетворение е" этих требований и оформить их секретным соглашением, которое предусматри- о возвращение Москве господствующей роли в Маньчжурии, утерянной в резуль- е русско-японской войны; роль эта сохранялась до тех пор, пока китайские коммунисты не заняли Пекин в 1949 году. После Ялтинской конференции радости не было конца. Докладывая Конгрессу, П'звельт делал упор на договоренности по Организации Объединенных Наций, а не на Щениях, предопределявших политическое будущее Европы и Азии. Второй раз в про- Жение жизни одного поколения американский президент возвращался из Европы и озглашал конеч эпохи. «Ялтинская конференция, — утверждал Рузвельт, — должна Именовать собой конец системы односторонних действий, узких союзов, сфер влия- 373 Дипломатия ния, равновесия сил и всех прочих отживших свой век установлений, пускавшихся в ход на протяжении столетий и никогда не приносивших пользы. Мы предлагаем заменить все это универсальной организацией, куда в конечном счете могут вступить все миролюбивые нации. Я убежден, что и Конгресс, и американский народ воспримут результаты конференции как начало перманентного мира»3. Иными словами, Рузвельт предоставил Сталину сферу влияния в Северном Китае для того, чтобы сделать для него привлекательным участие в создании такого мирового порядка, при котором не будет нужды в сферах влияния. Когда Ялтинская конференция окончилась, сплошь и рядом восхвалялось единство между союзниками военного времени; трения, которые разрушат этот союз, до поры до времени вовсе не брались в расчет. Царствовала надежда, и на «дядюшку Джо» смотрели как на надежного партнера. Вспоминая Ялту, Гарри Гопкинс выражал озабоченность, как бы Сталин, предположительно умеренный политик, не сдался под давлением сторонников твердой линии в Кремле: «Русские показали, что они могут быть разумными и дальновидными, и ни у президента, ни у нас не было ни малейшего сомнения в том, что мы сможем жить бок о бок с ними и мирно идти рука об руку сколь угодно долго. Но я вынужден сделать в этой связи одну оговорку: я полагаю, всех смущало, что невозможно предсказать, каким будет ход событий, если что-нибудь случится со Сталиным. Мы были уверены, что на него можно рассчитывать, как на разумного, здравого и понимающего человека, но мы никогда не представляли себе, кто или что может быть у него за спиной в Кремле» ¦ Мысль о том, что лицо, занимающее высшую должность в Кремле, является в глубине души умеренным и миролюбивым политиком, нуждающимся в защите от давления неуступчивых коллег, оставалась во все времена постоянной темой американских дискуссий независимо от того, кто конкретно был советским руководителем. Более того, рассуждения подобного рода перешли и на посткоммунистический период и применялись сначала к Михаилу Горбачеву, а затем к Борису Ельцину. Важность личностных отношений между лидерами и существование основополагающей гармонии между нациями продолжали пропагандироваться Америкой по мере приближения окончания войны. 20 января 1945 года в четвертом послании по случаю вступления в должность президента Рузвельт воспользовался цитатой из Эмерсона. «...Единственный способ приобрести друга — самому быть таковым»41. Вскоре после Ялты Рузвельт давал следующую характеристику Сталину на заседании кабинета: « нем есть что-то еще, кроме революционного большевизма». Эти особые качества Сталине он усматривал и в том, что тот первоначально, в детстве, готовился пойти по священнической стезе. «Я думаю, что его личность впитала в себя нечто, присуще поведению джентльмена-христианина»42. Сталин, однако, был не джентльмен-христианин, а мастер применения принципов «Realpolitik» на практике. По мере продвижения советских войск он осуществлял т ^ на что намекал в частной беседе тогдашнему югославскому коммунистическому лиде ру Миловану Джиласу: Ни кто либо из появившихся позднее американских государствен w деятелей |
|
|
|
|
