<<<     ΛΛΛ     >>>   

История не сохранила имени того архитектора-санкюлота, патриотизм которого был, по-видимому, сильнее его вкуса, и который ремонтировал и переделывал этот театр. Но наверное это не был Луи, построивший в эту эпоху большой театр в Бирдо, и лестница которого послужила, спустя 60 лет, моделью для большого оперного театра в Париже.

Бесплатные народные представления в это время процветали. По приказу Комитета общественного спасения "Французская комедия" должна была давать ежемесячно несколько бесплатных спектаклей "в честь и на пользу народа". Артисты для этих спектаклей набирались реквизиционным способом из всех парижских трупп, и этим путем народные представления были обеспечены по три раза в каждую декаду, т. е. девять раз в месяц. На право входа муниципалитет раздавал, и притом исключительно "добрым патриотам", особые значки, заменявшие билеты...

Революция начинала бессознательно следовать девизу императорского Рима: "Хлеба и зрелищ!" (Panem et circenses!).

Театрами, как видно из изложенного, ведало в это время преимущественно "общественное мнение", что в переводе означало главарей революционных клубов, - закулисных аргусов, стоявших неофициально, но фактически, на страже республики. Им оставалось сделать еще лишь один шаг, чтобы овладеть безраздельно сценой, и вскоре этот шаг делается. Цензура, уничтоженная законом 1791 года, восстанавливается как-то неожиданно, будто сама по себе.

Сначала она действует очень умеренно и скромно. Она воспрещает лишь пьесы, которые могли бы "способствовать упадку в народе чувства собственного достоинства и сознания своей силы и власти; ввергнуть его в суеверие или незаметно опутать цепями рабства". Она разрешает только такие, в которых превозносится восторженная любовь к отечеству, ненависть к тиранам и в коих клеймятся легкомыслие и вольность нравов.<<355>>

Ступив на этот путь, цензура принялась, так сказать, ореспубликанивать театр и санкюлотизировать его репертуар. "У нас не будет больше деликатной цензуры в накрахмаленных манжетах Сюара, но будет зато впредь мужественное "усмотрение" Шометов и Геберов. Они не пользуются ножницами для купюр, а действуют просто "удавкой". Не уродуют пьес сокращениями, а просто "душат" их целиком. И если вольтеровский "Магомет"<<356>> и избежал этой веревки, то ему все же пришлось нацепить на себя трехцветную кокарду".

По такой наклонной плоскости нетрудно было снова скатиться на дно неизмеримой пропасти человеческой глупости. У братьев Гонкуров отмечены некоторые наиболее выдающиеся из преступных подвигов революционной цензуры; авторы рассказывают, как возмутительно были исковерканы Расин, Корнель, Мольер и даже сам Вольтер. Малейшее слово, которое могло бы задеть "цивизм" публики, столь легко вспыхивающий по самому ничтожному поводу, или вовсе вычеркивалось, или заменялось чем-нибудь "приблизительным".

После изгнания со сцены королей и придворных и ее, так сказать, демократизации, слово "камердинер", как придворного происхождения, уже не могло более произноситься с подмостков. Пришлось в "Мизантропе" Мольера внести поправку и, вместо слов: "а камердинер мой заведует газетой", - говорить: "а самый глупый человек заведует газетой", что конечно далеко не лестно для корпорации камердинеров. Но не надо забывать, что революционное равенство уже нивелировало общество, и в принципе, если не на самом деле, класса прислуги тогда не существовало.

Из "Магомета" выбрасываются следующие слова, как раз подходившие к данному времени:

Срази, Великий Бог, всех на земле Ты этой,
Кто радостно на ней кровь ближних проливает...

Впрочем, во время представления пьесы "Кай Гракх", когда один из действующих лиц провозглашает со сцены: "Законов, а не крови!", присутствовавший в театре член Конвента Альбитт закричал в виде протеста: "Нет, крови, - не законов!".

Известный знаток театра Фагэ<<357>> посвящает этому очищенному, "ad usum delphinorum", театру страницы, полные глубокого интереса. Он приводит, как сообразно требованиям минуты переделывал Мольера цензор-поэт Гойе. Надо признать, что он иногда справлялся с этой дерзкой задачей довольно недурно. Мы ограничимся лишь следующей цитатой.

В сцене портретов, в "Мизантропе", Мольер говорит:

... Рассказчик скучный,
Он никогда из тона барского не выйдет;
В блестящем обществе витает вечно он,
И с языка его - принцессы, герцоги не сходят.
От знати - прямо без ума,
Твердит лишь вечно об охотах,
Об экипажах, лошадях!..
На "ты" со всем он высшим светом,
И слово, просто, "господин"
Услышать от него нельзя!

Цензорская версия гласила следующее:

... Рассказчик скучный,
Он никогда не снидет с высоты;
В блестящем обществе витает вечно он,
И о богатстве лишь своем твердит:
О женщинах, о лошадях, охотах и собаках,
О землях, о домах - один лишь разговор.
Услышать слово "ты" - ему уже обида,
А слова, просто, "гражданин"
Не скажет никогда...

Фагэ замечает, что это, поистине, язык Селимены, превратившейся в "вязальщицу". Во всяком случае, это - ловкая подделка, мирившая уважение к Мольеру с требованиями времени.

Но как бы она ни была удачна, о ней можно только пожалеть, так как она слишком хорошо отражает жалкое состояние умов людей, стоявших у власти. Прибавим, что и знатоки тоже отнеслись к ней неодобрительно. Один из них, например, пишет вполне основательно: "Оставим Мольера так, как он есть, и не будем его уродовать во имя плохо понимаемого патриотизма. Если мы будем так же продолжать, то рискуем его рассердить, и как бы он своим сардоническим стихом не сравнил нас с теми из его персонажей, которые укоряют друг друга за то, что убили блоху с чрезмерным озлоблением!".<<358>>

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Муниципальный совет согласился с его предложением три колокола были перелиты
От коей в волнах амура погибло несколько тысяч человек мирных китайцев император приговоры
222 однако многие селения при видоизменении своих названий пользовались
Возникновение прозвища гражданинодин довольно остроумный поэт написал в счастливый момент вдохновения стихи господин отложим
Как относились к стихотворному таланту лагарпа его ученики искусство великого