<<<     ΛΛΛ     >>>   

Под покровительством закона, признававшего священным то место, где был погребен человек, был также и весь участок земли, на котором находилась могила, со всеми его сооружениями и постройками: на них смотрели как на нечто нераздельное с самой могилой, и они пользовались такими же привилегиями. Под именем места, примыкающего к могиле, все это также становилось неотчуждаемым, как и эта последняя. А могильные сооружения часто бывали весьма значительны. Великолепие гробницы представляло собой самую обыкновенную роскошь богатых людей. Прежде всего они любили окружать памятник, под которым им предстояло покоиться, довольно обширным пространством и здесь сооружали различные здания, иногда окаймляя их высокими деревьями. За этими деревьями расположены были лужайки, виноградники, сады и даже пахотное поле. В эпитафиях иногда заботливо указывались точные размеры могильного места, которые нередко достигали трех югеров; в них говорилось, что покойник оставил это место для самого себя, выделяет его специально из наследства и не желает, чтобы оно дробилось или было продано. Если он устраивал склеп, то не забывалось и это обстоятельство, и в надгробных надписях встречается упоминание также памятника и склепа среди другого имущества, вечное владение которым покойник сохраняет за самим собой.

Такие обычаи давали христианам полную возможность приобретать необходимое место для своих могил, ни в ком не возбуждая этим удивления; они могли также надеяться, что эти места будут всегда находиться в их владении, и не бояться, что они попадут в

567

руки неверных. Без всякого сомнения, христиане и пользовались этим. Таким образом, можно почти с уверенностью утверждать, что они обеспечили за собой владение местом на поверхности земли прежде, чем устраивать под ним свои крипты, что они сделали из него, употребляя технический термин, место, примыкающее к могиле, и этим самым поставили как надгробный памятник, так и склеп под охрану закона.

Первоначально катакомбы были очень небольших размеров; но скоро их пришлось увеличить. В первых галереях, сооруженных христианами, ниши, в которых помещали покойников, были широкие, просторные, здесь много места пропадало даром. Но число верующих постоянно увеличивалось, и скоро пришлось стеснить могилы, заполнить пустые промежутки. И этого средства хватило ненадолго; тогда решились прокопать новые галереи. Но, чтобы не нарушать закона, христиане остерегались выходить из пределов пространства, принадлежащего им на поверхности земли: они копали ниже, и в результате получалось иногда до пяти ярусов галерей, расположенных одна над другой в одной и той же крипте. Первый находился на глубине 7—8 метров, последний — спускался до 25 м. Благодаря этому выигрывалось очень много места; по вычислениям де Росси, на квадратном пространстве, сторона которого равняется лишь 37 м, можно иметь при трех только этажах, до 700 метров галерей.

Общине христиан пришлось довольствоваться этим. Но так как число верующих увеличивается беспрестанно, то в конце концов оказалось необходимым выйти из этой первоначальной рамки, в которой не помещались уже все покойники. Все эти маленькие гипогеи часто оказывались расположенными по соседству, и некоторые из многочисленных ответвлений, шедших от них в разные стороны, встретились между собой и образовали, таким образом, сплошное кладбище. Следовательно, такие кладбища представляют собой лишь соединение нескольких крипт, первоначально существовавших раздельно, и если мы видим теперь в них такое множество входов, то это потому, что каждая крипта имела свой особый ход, который и остался.

В конце концов эти подземелья приняли настолько обширные размеры, что стало невозможно относиться к ним по-прежнему, и закон уже не мог считать их собственностью отдельной семьи, уступавшей ее в пользование своим единоверцам. Де Росси предполагает, что еще до Константина церковь выхлопотала себе у императоров такие же привилегии, какими пользовались все признанные государством корпорации, имевшие, между прочим, и право собственности, и что вследствие этого она стала законной владелицей христианских кладбищ. Одно сенатское решение, относящееся к властвованию Септимия Севера, заранее утверждает все погребальные общества, имеющие образоваться в империи, так что подобному

568

обществу достаточно было вписать себя в списки, которые велись магистратами, чтобы существование его стало совершенно законным. А раз оно было утверждено, то вместе с этим оно получало и право иметь общую казну, пополнявшуюся членскими взносами и пожертвованиями покровителей; оно могло также устраивать каждый месяц общие собрания для обсуждения текущих дел и, кроме того, собираться когда угодно для празднования разных корпоративных торжеств. Нельзя не признать, что это сенатское решение представляло для христиан исключительные удобства и должно было сильно соблазнять их. При этом оно нисколько не вынуждало их жертвовать своими религиозными убеждениями, не требовало от них никакой лжи: ведь христиане по совести могли утверждать, что их церковь является также погребальным обществом, так как они считали своим первым долгом хоронить надлежащим образом своих покойников. Добившись признания от государства, которое не могло же отказать им в том, что оно давало всем, христиане не только становились законными владельцами своих кладбищ, но и приобретали право собираться без всякой помехи и иметь свою общественную казну. Епископ при этом должен был явиться ответственным главой их общества, а заведовавший кладбищем диакон получал роль того же лица, которое в римских ассоциациях заведовало общественным имуществом под именем actor'а или синдика (syndicus).

Все эти соображения имеют то преимущество, что они удовлетворительно объясняют факты, до сих пор остававшиеся темными и непонятными. В самом деле, как иначе объяснить, что христиане, не возбуждая внимания стражей порядка, выполняли такие большие работы на своих кладбищах, пользовались многочисленными рабочими для копания подземных галерей и для извлечения оттуда на поверхность мусора и земли. Мы перестанем удивляться, как только узнаем, что христиане делали все это среди бела дня и с разрешения властей. Гипотезы де Росси делают точно так же более понятными и те колебания, которые происходили в положении церкви в первые два века. Это положение было двойственным, и к христианской церкви можно было относиться то мягко и снисходительно, то строго, смотря по тому, с какой точки зрения рассматривать ее. Как новая религия, она должна была быть преследуема: закон формально запрещал все чужеземные культы, которые не были допущены специальным декретом сената; но как «погребальное общество», она пользовалась покровительством закона. Отсюда — нерешительность и даже противоречия в отношениях власти к церкви. Время от времени народная ярость и раздражение против христиан, никогда вполне не улегавшееся, увлекало городских магистратов, правителя провинции и даже самого императора и понуждало их преследовать людей, проповедующих веру в нового Бога. Власти имели на это право, и, что бы ни говорили христианские апологеты, гонения представляли собой явление совер-

569

шенно естественное я законное. Но проходил взрыв народной злобы, все успокаивалось, и жестокости прекращались. На христиан снова смотрят лишь как на одно из тех полу религиозных, полусветских обществ, которые устраивались для того, чтобы хоронить своих сочленов, и к ним относятся с такой же терпимостью, какой пользуются все другие общества в этом роде.

Такое терпимое отношение было тем возможнее, что сама церковь старалась не идти против установившихся обычаев, если только в них не было ничего предосудительного, и быть как можно более похожей на все другие общества. Язычник, который, проходя по Ардейской дороге, заглянул бы на кладбище Домициллы, не нашел бы там ничего такого, что могло бы его поразить, как бы мы этого, быть может, ожидали. Очаровательные арабески, украшающие своды входного коридора, грациозно переплетающиеся между собой виноградные лозы, сцены, изображающие сбор винограда, и далее птицы и крылатые гении, порхающие в пустом пространстве, — все это напоминало бы ему лишь то, что он ежедневно видел в домах богатых людей. Правда, эпитафии могли бы показаться ему непохожими на обыкновенные надписи, но и здесь он не нашел бы ничего такого, что не встречалось и в других местах. Сами христианские похороны наблюдателю, не особенно внимательному, показались бы очень похожими на всякие другие похороны. Пруденций говорит, что на могилу бросали листья и цветы и лили на мрамор душистое вино; сохранился также старинный обычай устраивать торжественное пиршество в годовщину похорон. Сбоку у входа на кладбище Домициллы до сих пор еще находится трапезная, в которой братия собиралась, чтобы почтить память своих покойников...

Очень часто повторяли, что христианство распространялось первоначально лишь среди низших, обездоленных классов населения. Первыми адептами его были будто бы бедные евреи и греки, вольноотпущенники и рабы, «ткачи, сапожники и сукновалы». С высоты своей великолепной философии Цельс немало смеялся над этим сбродом «простых и невежественных душ, ограниченных и неразвитых умов, на которых христианские богословы закидывали свои сети». Нельзя, конечно, отрицать, что долгое время бедняки составляли большинство среди верных; но разве среди христиан были исключительно они, даже в первые годы? Де Росси не думает этого. Его поразило то, что самые древние катакомбы — в то же время самые богатые и лучше украшенные. Он задается вопросом, возможно ли, чтобы корпорация, состоящая исключительно из «ткачей и сапожников», построила вестибюль кладбища Домициллы с его изящной живописью, украшающей свод, и у него тотчас же является предположение, что среди этих рабов, вольноотпущенников и рабочих были люди более значительные и более богатые, которые за свой счет производили подобные сооружения. То же самое, впрочем, происходило и с другими обществами,

570

самыми бедными и убогими: они старались найти себе покровителей, которые бы помогли им своим влиянием и своим богатством. По всей вероятности, нечто подобное случилось и с христианами. На их гробницах можно иногда прочесть самые славные имена древнего Рима, имена Корнелиев, Эмилиев, Цецилиев. Из этого сделали вывод, что уже очень рано некоторые из членов этих знатных фамилий познакомились с новым учением и приняли его. Проповедуемое св. ап. Павлом «в доме цезаря», т. е. среди восточных рабов и вольноотпущенников императора, это учение увлекло Помпонию Грецину, жену консуляра Плавтия, завоевателя Британии. Ее обвинили при Нероне в преданности «чужеземным суевериям», под которыми в то время могли подразумевать только еврейство или христианство, и, так как на кладбище Каллиста нашли гробницы ее потомков, то возможно, что она и в самом деле была христианка. Несколько лет спустя новая вера проникла даже в недра императорской семьи, если только верно, что Домицилла и ее муж, Флавий Клеменс — ближайшие родственники Домициана и Тита — были также христианами подобно Грецине. Клеменс и Домицилла были, конечно, не одни: редко случается, чтобы пример, поданный такими высокопоставленными людьми, остался без подражания. Можно поэтому предположить, что христианство, даже в первые годы своего существования, сделало важные приобретения в среде римской аристократии. Эти значительные особы, которых привлекало на свою сторону христианство, должны были оказывать ему поддержку своим влиянием, как это делала Марция, любовница Коммода, которая «боялась Господа» и покровительствовала епископам. В особенности должны были они обогащать своими щедрыми вкладами общественную казну, которая была так богата, что римская церковь скоро получила возможность распространить свою благотворительную деятельность чуть не на весь мир. Катакомбы уже открыли нам имена некоторых из этих вельмож, принявших христианство очень рано, в те времена когда быть христианином было очень опасно; из них же мы узнаем еще много и других имен. Без сомнения, этот элемент был очень незначителен в нарождающемся христианском обществе, но с ним все-таки надо считаться. Если мы пренебрежем им, то нам труднее будет понять, каким образом христианство могло выдержать нападения своих врагов и в конце концов победить их.

(Boissier, Promen. archeologiques, pp. 160 et suiv. chez Hachette).

Служители Христа, проживающие в Лионе и Виенне галльской, своим братьям в Азии и Фригии, исповедующим ту же веру и

571

разделяющим ту же надежду на воскресение, — мир, милость и слава во имя Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа.

Насилия и преследования, только что происшедшие здесь, бешенство и остервенение язычников против святых, жестокость пыток, которым подвергали блаженных мучеников, превосходят всякое воображение, и мы отказываемся выразить их. Враг набросился на нас с ужасной силой...; он не останавливался ни перед каким преступлением, словно для того, чтобы приучить своих слуг к исполнению его мести, а служителей Бога к восприятию мученичества.

Нам не только запретили входить в дома, термы и на форум; дошли до того, что под страхом смертной казни запретили нам показываться в каком бы то ни было месте. Но милость Божия сражалась за нас; она устранила с поля битвы более слабых, а атлеты, появившиеся на арене, были подобны непоколебимым столпам: об их геройскую неустрашимость сокрушились все усилия ада.

Прежде всего исповедующие святую веру должны были выдержать все, чего только можно ожидать от разъяренной толпы: оскорбительные возгласы, опустошение и разграбление жилищ, раны, бросание камней толпою — словом, все обычные проявления ярости расходившейся толпы против жертв ее бешенства. Приведенные на площадь военным трибуном и городскими властями, они были допрошены при криках и возгласах народа. Так как они признались в том, что исповедуют христианство, их бросили в темницу до прибытия правителя области.

Наступил день, когда христиане предстали перед трибуналом этого магистрата, который обнаружил по отношению к ним самые враждебные чувства. Один из наших братьев, Веттий Эпагат, находился в это время среди толпы; он явил прекрасный пример любви к Богу и милосердия к ближнему. Это был молодой человек знатного происхождения; его умеренный и строгий образ жизни служил предметом удивления для всего народа... Он не мог перенести несправедливости произносимого против нас приговора и в порыве негодования закричал, что просит слова для защиты наших братьев, для доказательства, что все обвинения в безбожии и кощунстве, направленные против них, не что иное, как нелепая клевета. Громкий крик всей толпы был ответом на это предложение. «Значит, ты тоже христианин?» — спросил его правитель. «Да», — отвечал он голосом, прозвучавшим по всему преторию и покрывшим шум толпы. Правитель немедленно отдал приказ арестовать этого «христианского адвоката», как он выразился. С этого времени Веттий Эпагат занял место посреди блаженных мучеников.

С этого дня началось испытание, и между христианами обнаружилось довольно резкое разделение. Захваченные в самом начале продолжали с удивительной твердостью держаться исповедания веры. У других, менее подготовленных к борьбе, не хватило силы, чтобы

572

выдержать этот ужасный натиск. Они не замедлили дать доказательства своей слабости. Их было около двенадцати человек; поведение их подействовало охлаждающим образом на тех, которые, находясь еще на свободе, хотя уже и под строгим надзором, не переставали оказывать помощь и утешение мученикам, денно и нощно присутствуя в темницах. Все мы находились в постоянной тревоге за исход борьбы, не потому, чтобы мы боялись ужасов наказаний, грозивших нам, но потому, что мы опасались отпадения некоторых из наших. Каждый день в тюрьму сажали христиан, достойных с честью заместить тех, которые ослабели перед пыткой. Вскоре в Лионе и Виенне не оставалось на свободе ни одного из тех, кого можно было бы назвать столпами церкви. Вместе с ними схватили и многих из наших рабов-язычников, потому что правитель предписал сажать в тюрьму всех, кого найдут в христианских домах. Рабы эти, устрашенные муками, которым подвергали святых, и подкупленные солдатами, поддались внушениям Сатаны и ложно показали, будто видели у нас пиршества с убийствами, напоминавшие пир Фиеста, собрания, где господствует кровосмесительство Эдипа и всякие безобразия, о которых мы не можем говорить или даже думать, не краснея. Эти лживые показания распространены были в народе, так что те из язычников, которые до сих пор относились к нам с известной умеренностью, тоже стали требовать нашей смерти...

Бешенство народа, правителя и солдат особенно сильно проявилось по отношению к виенскому диакону Санкту, к отважному неофиту Матуру, к Атталу, родом из Пергама, одному из самых твердых столпов нашей церкви, наконец, к одной молодой рабыне Бландине, в лице которой Христу угодно было показать, как он умеет покрыть славой перед Богом самое низкое и презренное в глазах людей состояние. Все мы дрожали за эту девушку; даже ее госпожа, находившаяся также среди мучеников, опасалась, что это слабое и хрупкое дитя не устоит при виде казни. Но Бландина обнаружила такой героизм, что палачи, которые с утра до вечера сменяли друг друга, пытая ее, признали себя в конце концов побежденными. К великому их изумлению, блаженная дева все еще продолжала дышать, несмотря на то, что все ее тело представляло сплошную рану, и несмотря на то, что даже одной из тех пыток, каких она последовательно перенесла несколько, достаточно было бы, чтобы убить ее. Можно было сказать, что она черпала новые силы в самих мучениях. Посреди страданий для нее являлось невыразимое утешение в том, что она беспрестанно повторяла: «Я христианка; в наших собраниях не происходит ничего преступного».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

От своего собственного имени я дал им в пятое свое консульство консульства святилище
Кроме 312 коллегий мореплавателей были общества судохозяев
Он составил точный список всех заключенных христиан
Время как мой предшественник клавдий павлин управлял этой провинцией
Как император распоряжается доходами отена