<<<     ΛΛΛ     >>>   

Нурутдинов пытался доказать, что булгары были потомками «тюркских, индо-арийских и финно-угорских племен». Утверждая, что все остальные народы Среднего Поволжья, а также русские имели сходное этническое происхождение, Нурутдинов подчеркивал наличие «более или менее единого расового типа и многовекового родства народов нашего края», в чем он видел основу для добрососедских отношений между народами. Вместе с тем, он не упускал возможности навязать школьникам свою любимую идею о том, что «славные булгары» еще за несколько тысяч лет до нашей эры расселились не только по Восточной Европе, но и по Балканам и Передней Азии, построили Трою, создали государство Шумер и заселили Италию под именем этрусков. Автор делает сенсационное открытие, заявляя о том, что в VII-IX веках Русь входила якобы в состав Булгарского государства, а Киев был основан булгарами. Мало того, оказывается, некоторые из булгарских групп даже ухитрились заселить Америку! Короче говоря, в 1990-х годах «Великий булгарский миф» искал себе нишу в системе школьного образования в Республике Татарстан.

Идея о том, что казанские татары напрямую происходят от волжских булгар, пользуется в Татарстане определенной популярностью, и с февраля 1992 года булгарский крылатый барс украшает новый государственный герб этой республики. Первые школьные учебники нового поколения, изданные в Казани в начале 1990-х годов, были написаны булгаристами, и в них подчеркивалось большое значение булгарского наследия в татарском этногенезе. Торжественное празднование 1000-летия Казани, предстоящее в августе 2004 года, призвано еще раз подчеркнуть значение булгарского периода в истории казанских татар. Сегодня это наследие играет важную роль в борьбе татар за символический политический и культурный престиж в России. Действительно, Булгарское государство возникло раньше Киевской Руси, и булгары приобщились к монотеистической религии (исламу) и обрели письменную традицию (вначале руническую, затем арабскую) тоже раньше, чем это сделали восточные славяне. Главной идеей булгаристских учебников было непрерывное прогрессивное развитие государства и общества на территории современной Республики Татарстан. Поэтому структура учебника строилась следующим образом: первобытность (15 с.), булгарское государство (45 с.), история ранних татар до монгольского завоевания (41 с.), Золотая Орда (38 с.) и Казанское ханство (80 с.). Стержень этнической истории составляло на раннем этапе развитие булгарской общности, а затем - смешение булгар с татарами, пришедшими в золотоордынское время. Предшествующая история татар (не путать с булгарами!) представлялась прелюдией к такому смешению. Ясно, что в основе этого учебника лежала именно региональная история[7].

Однако соседние чуваши склонны считать волжских булгар исключительно своими предками и как будто бы не намерены делиться этим ценным наследием с татарами. Булгарская версия происхождения чувашского народа неизменно вот уже в течение многих лет преподается в чувашских школах. Чувашские авторы противопоставляют булгар татарам и обвиняют последних в том, что они столетиями нападали на предков чувашей и стремились превратить их в рабов. Чувашские учебники представляют Волжскую Булгарию общим наследием многих коренных этнических групп Среднего Поволжья, но татары, тесно связанные с Золотой Ордой, в их число не входят.

В 1995 году в Казани был опубликован первый татаристский учебник по древней и средневековой истории, который подготовил известный татарский археолог Равиль Габдрахманович Фахрутдинов[8]. По своей структуре он отличался от булгаристского учебника. В нем были следующие разделы: первобытность (12 с.), история древних тюрков (14 с.), древние государства «татарского народа» (19 с.), Волжская Булгария (37 с.), Золотая Орда (82 с.), Казанское и другие татарские ханства (более 60 с.). Тем самым, приоритет отдавался Золотой Орде и татарским ханствам. Этот учебник обнаруживал откровенную тенденцию включать историю самых различных тюркских племен и государств в единую схему татарской истории. Его автор пытался преодолеть узкорегиональный подход булгаристов и заявлял, что на широком пространстве от Западной Сибири до Крыма и от Казани до Астрахани (то есть в былых границах Золотой Орды) татар нельзя считать диаспорой, так как это была территория формирования татарского народа, Золотая Орда была общетатарским государством, а название «татары» было общим этнонимом. Кроме того, учебник ставил своей целью реабилитировать тюрков-кочевников, долгое время встречавших в русской историографии лишь пренебрежительное отношение. Фахрутдинов показывал, что тюрки имели блестящую древнюю историю - они были победоносными завоевателями, строителями мощных империй, искусными ремесленниками и торговцами, одаренными художниками и создателями самобытной письменности. Эта линия наследия казалась автору предпочтительнее булгарской, и он связывал формирование казанских татар с золотоордынскими татарами, прибывшими в Среднее Поволжье в 1430-х годах.

5. Чему же учат современные школьные учебники?

Изложенные версии о прошлом разных народов можно трактовать как этноисторические мифы. Несмотря на то, что нередко в их создании принимали участие ученые, эти исторические версии, разумеется, значительно упрощают гораздо более сложную историческую картину, делая ее однозначной и доступной для неспециалистов. Именно присущий им популизм и дает право считать такие версии мифами. Сам факт упрощения заставляет ставить вопросы, во-первых, о том, как и при каких условиях осуществляется отбор нужных исторических материалов и отбраковка ненужных, а во-вторых, о целях такого отбора: чем определяется актуальность тех или иных исторических фактов или их интерпретаций?

Вряд ли может вызвать удивление тот факт, что этноцентризм существенно влияет на саму методику исследования и ориентирует специалиста на поиски в строго заданном направлении. Вовсе не случайно упоминавшаяся выше Зеленчукская надпись, выполненная греческим письмом, была найдена в 1888 году, когда специалисты искали на Северном Кавказе, главным образом, христианские древности. Зато тюркские рунические надписи Северного Кавказа начали входить в научный обиход только с 1960-х годов, когда после возвращения балкарцев и карачаевцев из депортации проблема местных тюркских древностей стала более чем актуальной. Следовательно, этноцентристский подход существенно влияет на критерии отбора фактов. Поэтому, восстанавливая историю Алании, осетины всегда обращаются к ираноязычной Зеленчукской надписи и игнорируют найденные в том же районе тюркские руны, а балкарцы и карачаевцы испытывают интерес именно к последним. Соответственно рисуется и миф о предках, заставляющий осетин делать акцент на ираноязычии алан, а балкарцев и карачаевцев - изображать их тюркоязычными. Если же подходящих письменных документов не обнаруживается, то для построения Великого Мифа о предках приходится прибегать к фальшивкам и на поверхность всплывают такие «исторические документы», как «Велесова книга» у русских националистов или «Джагфар тарихы» у булгаристов.

Однако аутентичность информации не является в таких случаях источником беспокойства. Ведь, как говорит Джордж Шёпфлин, «главное в мифе - это содержание, а вовсе не соответствие историческим свидетельствам»[9]. Чтобы выполнять свои интегрирующие функции, этноцентристский миф должен звучать убедительно для членов этнической группы и разделяться ими, он должен устанавливать четкие этнические границы и в то же время позволять ассимиляцию других групп, он должен порождать чувство солидарности, способное преодолевать внутренние разногласия, он должен быть достаточно гибким, чтобы группа могла своевременно приспособиться к изменениям, он должен обладать объяснительными способностями - группа должна знать свою судьбу и причины своих неудач. Наконец, создаваемый элитой миф должен восприниматься каждым членом группы как свое кровное, для чего он должен затрагивать жизненно важные проблемы и предлагать решения, вызывающие у группы порыв энтузиазма. Создание мифа тесно связано с амнезией: группа должна быть готова отрешиться от неприятных фактов или от кажущихся ей уничижительными интерпретаций, «забыть» их во имя версий, открывающих более радужные перспективы. Такая «забывчивость» не является абсолютной; радикальное изменение обстановки может вызвать нужду в «забытых» фактах, и тогда они без особых затруднений возвращаются на свое место. Если в 1930-1950-х годах гонения против пантюркизма заставляли советских тюрков отказываться от наследия древних тюркских империй и искать себе автохтонных предков, то тюркское возрождение 1980-1990-х годов вновь сделало актуальным миф о великих тюркских завоевателях эпохи раннего Средневековья.

Миф о предках может быть как инклюзивным, так и эксклюзивным. Например, мечтая объединить усилия, адыгейцы, кабардинцы и черкесы следуют инклюзивному мифу об общеадыгском далеком прошлом, а балкарцы и карачаевцы в тех же целях выковывают миф о единых тюркских предках. Напротив, осетин и чувашей больше устраивает эксклюзивный миф, и они не желают ни с кем делиться соответственно аланским и булгарским наследием. Обычно господствующий в полиэтничном государстве народ развивает инклюзивный миф ради территориальной целостности страны и более полной интеграции ее обитателей; зато этнические меньшинства, заботящиеся о сохранении своего культурного лица, более склонны к эксклюзивному мифу. Однако бывают и исключения. Как мы видели, среди татар бытуют две разные версии этноистории: булгаристы придерживаются эксклюзивного мифа, а татаристы - инклюзивного. В этом сказываются имперские настроения татаристов, мечтающих о главенствующей роли в тюркском мире.

Ничто не способствует солидарности лучше, чем образ врага, и многие этноцентристские мифы не могут без него обойтись. Поэтому региональные истории всегда имплицитно или эксплицитно создают такой образ, будь то противопоставление горцев жителям низменностей, оседлых - кочевникам, коренных жителей - пришельцам, христиан - иудеям. Любопытно, что нередко это создает цепную реакцию, и миф моделируется по образцу своего соперника: стремление адыгов к консолидации было воспринято их соседями как претензии на создание Великой Черкесии, и балкарцы с карачаевцами также задумались о своем этническом единстве; использование русскими националистами индоевропейского (арийского) мифа для отстаивания территориальной целостности России вызвало «антиколониальную» реакцию в тюркском мире, и тюркские ученые начали тюркизировать древности, ранее считавшиеся индоевропейскими.

Рассмотренные этногенетические мифы сознательно возвращают из небытия архетипы, чреватые обострением межэтнических отношений. Эти архетипы сплошь и рядом отражают не действительное состояние дел, а субъективную картину мира, построенную на оппозиции «свое/чужое», где «свое» всячески превозносится и идеализируется, а «чужое» выступает полной ему противоположностью. При этом образ соседей складывается вовсе не из черт, реально им присущих. Напротив, как правило, «другие» служат как бы обратным изображением «нас», и то, что у нас выглядит как благо, у них оборачивается исчадием ада.

Тем самым, взаимоотношения между коренным населением и пришельцами представляются в виде неизбежного конфликта. В адыгейском учебнике говорится о победе меотов над «агрессивными сарматскими ордами», изображающимися «отсталыми племенами» (здесь интересно само использование современного термина «агрессивный», показательного для нынешней напряженной ситуации на Северном Кавказе). В то же время осетинский учебник, прославляя сарматских кочевников, представляет тюркоязычных кочевых гуннов как жестоких варваров и разрушителей цивилизаций. Напротив, по мнению Мизиева, гунны принесли с собой в Европу «прогрессивные культурные достижения», а если что и уничтожали, так это «реакционные социальные системы».

Едва ли не универсальным примером архетипов являются образы соседей у горцев и жителей низменностей: горцы считают, что последние утратили исконные высокие культурные ценности и морально разложились; напротив, жители низменностей видят в горцах отсталое население, которое требуется цивилизовать. Эта мифологема чрезвычайно популярна на Северном Кавказе. В частности, она подспудно присутствует в осетино-ингушском конфликте. Так, в 1990-х годах осетинская пресса рисовала ираноязычных скифов и алан великими завоевателями и цивилизаторами. Одновременно она представляла ингушей и других горцев как исконно агрессивных варваров. В свою очередь в чеченском учебнике для средних школ иранцы изображались дикими кочевниками, веками посягавшими на независимость горских народов и нарушавшими мир на Северном Кавказе[10]. Ингушский учебник идет еще дальше, и, чтобы индоевропейцы не мешали «предкам ингушей» создавать «великие цивилизации древности», он наделяет исконных индоевропейцев монголоидной внешностью и помещает их в Центральную Азию, откуда они будто бы мигрировали в Европу лишь в V тысячелетии до нашей эры. Мало того, здесь аланы изображаются предками именно ингушей и осетины полностью лишаются этого ценного исторического наследия[11].

Одни и те же исторические сюжеты могут получить разные или даже противоположные интерпретации в мифах разных народов. Если русским националистам «арийский миф» нужен, прежде всего, для того, чтобы отстаивать территориальную целостность страны, ядро которой якобы совпадало с индоевропейской прародиной, то осетины видят в нем символ своей самобытности, определяющий их особое место на Северном Кавказе. Если для русских националистов Хазария представляется абсолютным злом, то в тюркских мифах она обычно занимает почетное место; при этом в первом случае акцент делается на хазарском иудаизме, а во втором на тюркской принадлежности хазар. Если тюрки-кочевники рассматриваются русским мифом как завоеватели-варвары, приносившие лишь разрушения, то современные тюркские ученые делают все, чтобы наделить образ кочевников положительными чертами: в их описаниях древние тюрки выглядят культуртрегерами, строителями процветающих государств, создателями древней самобытной письменности.

Чем привлекает миф о далеких предках? Почему ему иной раз удается оказывать на людей более сильное воздействие, чем мифам о недавнем прошлом? Недавнее прошлое достаточно хорошо освещено документами, в нем действуют известные люди со всеми их достоинствами и недостатками, и этих людей нелегко идеализировать. Кроме того, общественные взаимоотношения недавнего прошлого отягощены социальными барьерами, и такое общество трудно представить органическим единством. Зато общества отдаленного прошлого, обезличенные разрушительным действием времени, много легче изобразить в виде культурных целостностей и наделить их единой волей, превратив в коллективных былинных богатырей, культурных героев. Наконец, в глазах народа и его соседей многовековая преемственность придает особый престиж культуре и заставляет считаться с ее носителями.

Любопытно, что рассмотренные выше этноисторические мифы полностью соответствуют программам местных этнонационалистических движений. Содержащиеся в них политические проекты прививаются учащимся в виде примордиалистских представлений, которые школьное образование легко превращает в «коллективную память». Это служит одним из важнейших механизмов, используемых мультикультурализмом для политизации культуры. В том-то и состоит трагедия современного мультикультурализма, что, выдвинутый либеральной демократией в надежде на «праздник разнообразия», он со временем стал превращаться в нечто прямо противоположное. Теперь лозунг мультикультурализма нередко служит для оправдания доминирования и дискриминации ссылками на «культурные особенности» и «исторические права». Соответственно, такой «мультикультурализм» предлагает объяснять современные этноконфликты некими исконными «культурными различиями» и «архетипами», доставшимися от первобытных предков. Именно в этом контексте на смену старому биологическому расизму приходит новый «культурный расизм». Однако все это не является имманентно присущим мультикультурализму качеством, а свидетельствует лишь о том, что либеральный мультикультурализм не приходит автоматически; за него следует бороться.

[1]Дубин Б.В. Прошлое в сегодняшних оценках россиян // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1996. № 5 (сентябрь-октябрь).

[2]Блиев М.М., Бзаров Р.С. История Осетии с древнейших времен до конца XIX в. Учебник для старших классов средних школ. Владикавказ: Ир, 2000.

[3]Мизиев И.М. Народы Кабарды и Балкарии в XIII-XVIII вв. Пособие для учителей и краеведов. Нальчик, 1995. С. 56-57.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Первые школьные учебники нового поколения