<<<     ΛΛΛ     >>>   

Но термины "русский", "российский", "русскость" имеют и другие сложности. Несли ли они идею национальности подданным империи? Национальность в современном смысле тесно связана с понятием "национальное государство" - конструкт XIX и XX вв. Испытало ли общество Российской империи процесс складывания нации в течение XIX в.? Можем ли мы пользоваться термином "нация" для русского или даже нерусского населения империи? Как я заметила еще несколько лет тому назад, русская культура является фундаментом развития русского государства как имперского. Таким образом, "русский" и "российский" - две исторические категории, сильно связанные друг с другом, что объясняет относительно позднее и слабое развитие национализма у русских.

Последнее замечание о понятиях "империя" и "нация". Если мы воспримем идею "империи" для анализа российского государства, можем ли мы тогда пользоваться сравнительным методом и рассматривать историю России в контексте других колониальных проектов? Термин "империя" в западной истории обычно относят к английскому или французскому колониализму. Возможно, что более плодотворным было бы сравнение процесса внутренней интеграции России с процессом национальной интеграции Великобритании (метрополии) или Испании. Еще одно возможное сравнение - история европейского колониализма в Африке и Азии, которая демонстрирует не только стратегию колониального управления коренными обществами, но и противоречивые результаты такой стратегии(2).

б) Что такое общество?

Второй "больной" вопрос относится к концепции "общество" в историографии России. Многие из историков, изучающих имперский период, неудовлетворены обычным делением "государство - общество", и тем более идеей бесконечного противостояния между ними. Здесь обнаруживается еще одно последствие парадигмы "Россия и Запад": так называемая "разница" по отношению к Западу приобретает характер ненормальности. М. Конфино считает: "Идея, что российское общество было sui generis, родила предположения, которые сложно защищать - что в России общество было составленно из нелепых социальных групп: нелепое крестьянство, нелепый средний класс (если он и существовал вообще), уникальная интеллигенция; общество без "подлинного" благородства, без "истинной" буржуазии, без сословий в западном смысле слова". М. Конфино здесь вспоминает известную книгу Теодора Шанина о крестьянстве начала раннего XX в. "Нелепый класс", и также подчеркивает совершенно нерефлектированное отношение американских историков к "Западу". Запад означает "нормальное", а другие исторические пути таким образом становятся "ненормальными", "нелепыми" и т.д. Такие неблагоприятные сравнения приводят к той точке зрения, с которой российское общество видится в состоянии постоянной "дезинтеграции", кризиса, который длился, кажется, более 100 лет до 1917 г. Такой телеологический подход - неизбежная "дорога к революции" - исходный факт западной историографии Российской империи.

Как это изменить? М. Конфино считает, что нам надо понять: "отрывочность и сплоченность, изоляция и сцепление, стабильность и нестабильность - феномены, которые существуют во всех обществах в разные времена". В такой перспективе российское общество стало бы "не более и не менее фрагментарным, чем другие европейские общества".

Другой способ "нормализовать" российское общество, сделать его не менее "нормальным", чем другие, это предложить новую теорию российского общества, которое существовало в реальности и составляло империю. Как заметила Валерия Кивельсон, даже если публичной сферы, как она была определена Ю. Хабермасом, не было в России, все-таки здесь было общество, и здесь была публика. Российская публика приобрела собственное свое имя - "общественность" - и во многом была подобна "публике" на Западе.

Следует признаться и в том, что современные нормы, которые доминируют в исторических дискуссиях на Западе, модернизируют историю как таковую; в частности, западные нормы определяют главные пути к общественной интеграции - через формальные организации, регламентированный политический процесс и индивидуальную автономию. Эти идеи свойственны западному либерализму. Однако они не адекватны Московскому обществу, с его антипатией к формальным, всеобщим, безличным правилам социальных отношений. Тем не менее без общества западного типа Московское княжество сумело интегрировать русские и нерусские земли и людей в единую политическую систему. Исследования России обнаруживают силу и настойчивость неформального политического поведения и обычаев XVIII и XIX вв. Если мы будем продолжать пользоваться западными категориями, то мы не заметим способности русского общества создать свои политические системы, основанные на согласии (консенсусе), неформальных учреждениях и принятии существующих структур во многих регионах империи.

в) Новый "институционализм"

Учреждения как исторические субъекты. Между политической системой - империя или нация - и общественностью действуют общественные институты. Третий "больной" вопрос в наших дискуссиях: что такое институт?

Если мы обратим внимание не на абстрактные общественные системы, которые "присутствовали" или "отсутствовали" в России, а на общественную практику, как она реально существовала в России, тогда понятие "учреждение" как объект исследования приобретает новый смысл. Профессор Грегори Фриз из Брандейского университета предлагает исследователям истории России взглянуть по-новому на концепцию "учреждения". "Учреждение" в обычном на Западе смысле понимается как становление неформальных (западных) институтов. Изучая историю России, исследователи должны шире использовать новую социологическую литературу, которая смотрит на устройство и упадок учреждений, на их преобразование как на динамические и сложные процессы.

Самое важное - отойти от телеологических, позитивистских и государственных посылок, которые лежали в основе исторического анализа в прошлом. Традиционные взгляды были сформированы русскими либералами XIX в., которые смотрели на государство как на первичный творитель истории России ("государственная школа"). Эти взгляды сделали возможными нормативную интерпретацию истории, основанную на понятиях "модернизации" и "развития". Но в то же время они ограничили наши понятия об обществе и общественной организации. Сосредоточенность на строительстве "современных учреждений" позволила увидеть лишь фиксированную модель учреждений, или лишь органические метафоры их рождения, старения и смерти.

Г. Фриз предлагает "деинституциализировать" историю учреждений, сместить фокус исследования с формальных определений на культурологические. Такая перемена поддержала бы исследования неофициальных сфер жизни - досуга, жизненного цикла, бизнеса, бытовой религиозной практики. Формально-определенные институты не охватывают сложную общественную жизнь империи. Цель новой историографии, как ее понимает Г. Фриз, - определить влияние организаций (формальных и неформальных, макро- и микро-) в формировании ценностей, повседневных ожиданий и норм поведения.

Новые подходы и "мода"

а) "Культурная история"

Самое модное и, надо признаться, самое непонятное слово в исторической науке - это культура. Так называемая "культурная история" привлекает аспирантов на семинары и доклады и занимает профессоров на съездах и вокруг круглых и некруглых столов. Но что такое культурная история? Нелегко ответить. Мода на нее связана, в частности, с интересом историков к антропологическим подходам. Но, как ни странно, теперешние культурные антропологи сами осторожно относятся к термину "культура", критикуют его, а иногда совсем отказываются от этого термина.

Для американских историков России идея "культуры" привлекательна потому, что она открывает возможности для нового понимания "общества", расширяет его пределы. Они ищут новые определения общества, чтобы выйти за пределы класса и сословия, за пределы политического или экономического поведения. Профессор Ричард Стайтс заметил, что историография общества в течение последних двух десятилетий преуспела во многих областях, но при этом "страдала из-за того, что она обычно пропускала - кровь, жизнь, чувства, человеческую выразительность, личные отношения". Р. Стайтс смотрит на исследования культуры ("культурные исследования", как они называются в Америке) как на возможность оживить историю и обращает особое внимание на "популярную культуру", или "народную культуру", в противоположность обычному увлечению элитарной культурой. Но он также защищает исследования разных сфер культуры - правительственной, городской, деревенской, народной, имперской, пограничной (frontier), революционной и других субкультур, культуры искусства и общественности. Он предлагает соединить эти отдельные сферы в единую "культурную систему, в одно комплексное строительство идеи, ценности и образов русских людей всех классов".

б) Экология

Идея о том, что обычно отдельные субъекты истории - элита, народ, классы, сословия, город и деревня - могли бы интегрироваться в один (национальный или имперский) исторический нарратив, выражает повышенное внимание к взаимо-зависимости раздельных вещей. Тенденция эта ярко проявляется в экологическом подходе. Молодые ученые, занимающиеся историей окраин, и историки крестьянства интересуются связями между человеческими обществами и жизнью животных и природы. Здесь еще раз мы видим желание соединить разные аспекты исторической науки в одну более сложную, но и более достоверную историю. Влияние не только промышленности, а также нового населения, новых культур в пограничных областях интересуют многих. Они описывают перемены такого рода с точки зрения взаимодействия новых и старых экологических систем(3).

в) Микроистория

Большинство новых исследований так или иначе выражают пафос соединения разных сфер прошлого. Они отражают сегодняшний отход от деления истории по классам и от идеи конфликта как тотального исторического принципа. Своего рода американская "соборность" заняла место идеологии классовой борьбы, по крайней мере для тех, кто занимается имперским периодом. Исследование классовой борьбы в советском периоде только что началось (Фицпатрик).

Но одна новая "мода" идет в обратном направлении. Это - микроистория. Здесь социальная и культурная антропология сыграла свою роль. Большое влияние оказала книга Лауры Тэтчер Ульрих по истории Новой Англии. Ее монография "Слово акушерки" реконструирует историю деревни Новой Англии в XVIII в. на основе одного дневника. Ориентация на изучение жизни одного человека с его личными общественными связями может служить моделью для микроистории русского прошлого. Профессор Индианского университета Дэвид Рэнсел пишет теперь историю одной купеческой семьи, основываясь на дневнике главы семьи. Но и в таких исследованиях микроистории, по словам Д. Рэнсэла, мы обнаруживаем типичный поиск идей, мифов, символов, что "позволило бы России связать себя в одно общество". К тому же, вопрос о том, как микроистория могла бы использоваться для освещения длительного процесса, пока не имеет определенного ответа.

То, что не модно, а нужно

а) Государство

Как и все усиленные попытки перестроиться, поворот в историографии зашел слишком далеко. Согласно английской поговорке "не надо выплескивать ребенка вместе с водой", стоит определить, где же находится наш старый друг или недруг - государство - в новой историографии?

Государство в России все-таки выжило и сыграло, может быть, не ту решающую, как думала государственная школа, но все же серьезную роль. Хотя идея истории "сверху" не пользуется успехом сегодня, нельзя рассматривать общество без государства. Исследование общества как независимого, свободного (вещи в себе и для себя) искажает динамику его источников и отрицает существование его диалектического партнера - государства. Создание и выживание государства на огромных территориях - неоспоримое историческое творение народов евразийской равнины. Раз мы отбрасываем искусственную оппозицию "государство - общество", - мы можем более свободно исследовать культуру, которую они вместе сотворили и которая их соединила. Однако, молодые американские историки отказываются от этого, в то время как один из лучших историков старшего поколения Р. Уортман из Колумбийского университета пошел по этому пути с новой книгой о символизме власти в царской России.

б) Внешняя политика и международные связи

Самая заброшенная в американской современной историографии России область исследований - история внешней политики. Нежелание заниматься внешнеполитическими вопросами - еще одна жертва "холодной войны". Здесь сыграло роль отвращение от тупых формул в международных делах обеих сторон, а также ограниченный доступ к источникам. Критика внешней политики американского государства свойственна американским ученым, а вот внешняя политика других стран не столь привлекательна. Это - большая лакуна в современной американской историографии России.

Вместе с тем, без исследования геополитики многих фундаментальных вопросов исторического пути России невозможно даже поставить. Как международное положение России повлияло на создание империи? Статус великодержавия - это выбор России, выбор лидеров России, или игра, навязанная системой международных отношений? Расширение империи - чего стоил этот процесс русскому центру, кому оно помогло и как? Каковы были перемены во внешних условиях для великих держав в течение двух веков?

Государство как исторический феномен создано в процессе межгосударственных отношений и не может жить в одиночестве. Но, за немногими исключениями, молодые ученые до сих пор обходят стороной историю внешней политики России.

Заключение

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Невынужденный конформизм исторических наук в америке эпохи холодной войны
Общество