<<<     ΛΛΛ     >>>   

1795 и 1800/1801 годы были переломными и, по мнению Томпсона, они требуют специального анализа. Умирает старая традиция, новая только еще формируется. Возникает новая форма давления через заработную плату. В 1816 г. рабочие в Восточной Англии уже требовали установления минимума заработной платы. И в другом отношении эти годы стали переломными. Формы волнений, существовавшие до этого времени, отражали равновесие между властями и населением. Во время наполеоновских войн это равновесие было нарушено. Антиякобинские настроение джентри усиливали их страх перед любым самостоятельным действием простых людей, и даже собрания, где толковали о ценах на зерно, рассматривались как признаки, приближающегося бунта. В стране боялись вторжения, извне, создавались отряды добровольцев, и это давало гражданским властям больше возможностей в случае необходимости справиться с массами, и не только помощью уговоров, а и репрессиями.

Соединение страха, связанного с событиями Французской революции, и успехов новой политической экономии - нанесло решающий удар патернализму. На первое место выдвигается теперь не благотворительность, не помощь беднякам, а требование к ним - терпеть, трудиться, веровать, проявлять умеренность.

Агония "моральной экономии" тянулась так же долго, как и крушение модели патерналистского вмешательства в торговлю и производство. Прежние заповеди звучали еще в течение всего XVIII в. - с церковных кафедр, в памфлетах, в газетах, листовках, стихах, анонимных письмах. Прежние моральные нормы были еще живы и среди патерналистски настроенных джентри, и среди мятежных простолюдинов. Но от самой старой системы попечительства после наполеоновских войн осталась лишь благотворительность. Что касается "моральной экономии бедноты", она, по мнению Томпсона, была подхвачена, некоторыми социалистами, последователями Р. Оуэна.

В нескольких статьях реферируемого сборника Томпсон рассматривает английское общество XVIII в. в социокультурном аспекте, обращая особое внимание на противостояние и вместе с тем взаимосвязанность культуры образованных людей и народной культуры.

Все жаловались на беспорядки, но в них не видели угрозы существующему общественному устройству. Рабочий желал освободиться от непосредственных, ежедневных унижений и был готов к действиям, но "дальние контуры власти" и его собственное положение в этой жизни представлялись ему столь же незыблемыми, как земля и небо. Структуры власти и даже формы эксплуатации казались ему естественными, что не исключало, конечно, скрытого недовольства. Томпсон определяет это как "менталитет подчинения".

Унижения, которые испытывал трудящийся, не исходили непосредственно от господ. Когда взвинчивались цены, народная ярость направлялась не на землевладельцев, а на торговцев и мельников. Джентри представлялся благодетелем. Присвоение труда бедняков осуществлялось через арендаторов, через торговцев. Самого хозяина рабочие видели редко. Управляющий освобождал его от прямого общения с арендаторами, кучер - от случайных встреч на дороге. Простых людей он видел только, тогда, когда они искали его покровительства и помощи. В этих случаях выход джентри был поистине театральным. Пудреный парик, пышная одежда, обдуманные патрицианские жесты и высокомерие в облике и речи — все было направлено на то, чтобы вызвать почтение у плебса. Ритуал охоты, театральный стиль судебных заседаний, поздний приход и ранний уход из церкви и особые скамьи в ней - все это был "театр", предназначенный для поддержания своего влияния. Участие в более долгих церемониях - свадьбах, крестинах, праздниках совершеннолетия, сопровождавшееся пожертвованиями, похороны с раздачей милостыни - все это тоже "театр," патернализма. Тема "театра" элиты как составной части хорошо разработанной техники господства и "антитеатра" бедноты, предназначенного, судной стороны, для защиты от давления культуры джентри, а с другой - для сохранения взаимосвязи с ней - одна из важнейших в статьях Томпсона.

Первоначальный смысл патернализма, предполагавший сердечное участие господ в делах бедняков, непринужденность отношений и прямые контакты, был очень далек от "театра" британских "патрициев". Но простые люди воспринимали его всерьез. Шоу были столь впечатляющими, что даже историки попадались на удочку и рассуждали о патерналистской ответственности английской аристократии, на которой якобы зижделась вся система отношений в XVIII в. В действительности, считает Томпсон, почти все представители аристократии, джентри и клира выполнение своих патерналистских обязанностей перекладывали на подчиненных, которые их не выполняли. Сами же они лишь демонстрировали свою щедрость: зажаренный бык на празднике, призы на спортивных состязаниях, щедрые подаяния, посещения бедных, высказывания против перекупщиков. Все это были жесты, не заслуживающие того, чтобы считать их проявлениями ответственности. Лишь одну общественную функцию джентри считали собственной - отправление правосудия и поддержание порядка во время кризисных ситуации. Здесь они признавали, что это их обязанность, но ведь за ней скрывалась забота с своей собственности и своем положений в округе.

Был и "театр" властей. Предел их терпения регулярно и торжественно демонстрировался публичными казнями в Лондоне, разлагающимися трупами на виселицах вдоль улиц. Разработанный в деталях ритуал публичной казни выполнял важную функцию устрашающего примера, предназначенного для осуществления контроля над обществом.

Однако, действенное патерналистское господство требует не только светской, но и духовной власти, и здесь было самое слабое место системы. Церковь в Англии XVIII в. утрачивала силу и влияние как альтернативная духовная власть. Практически она ею уже не являлась: многие пасторы были мировыми судьями и служили тому же закону, что и джентри. Епископов часто назначали по политическим соображениям, а молодые родственники джентри становились пасторами и сохраняли жизненный стиль своей прежней среды.

"Магическая" власть церкви и ее ритуалов над простолюдинами еще существовала, но очень ослабела. Прежде, когда священники находили возможность совмещения религиозных постулатов с языческими или еретическими суевериями прихожан, они соединяли народные праздники с церковными обрядами и тем самым в какой-то степени их христианизировали. Это укрепляло авторитет церкви. В XVI и XVII вв. пуритане принялись ломать оковы идолопоклонства и суеверий, но тут же заменили их оковами суровой дисциплины, которую простолюдины не принимали. В результате в XVIII в. пуританизм стал ослабевать.

Прежде всего церковь утратила власть над праздниками, а тем самым над значительной частью плебейской культуры. В ритуальном церковном календаре праздники концентрировались в месяцы от Рождества до Пасхи. Этим двум главным церковным праздникам прихожане еще отдавали дань: Но поскольку в жизни простонародья многочисленные праздники и праздничные дела переплетались с трудом, как переплетались в сельскохозяйственном труде "работа" и "жизнь", народный календарь праздников совпадал с аграрным, и церковь, не участвовавшая во всем этом, утрачивала связь с "эмоциональным календарем" бедняков. Происходила секуляризация календаря, а вместе с ней секуляризация стиля и функций праздников. Пуританские священники жаловались, что праздники освящения храма оскверняют плясками, травлей животных и всевозможными видами распутства. Они пытались изгнать народный танец из церкви, а лавки мелочных торговцев убрать с церковного двора. Но ничего не получалось.

Происходило заметное разделение культуры образованных людей и плебейской культуры. Это выявлялось не только во время уличных процессий, когда пели народные песни или несли соломенные куклы, но и в более серьезных вещах. Вот, например, ритуал "продажи женщин", распространенный, в Англии среди простонародья в XVIII и XIX вв. Муж сообщает жене о своем намерении продать ее с аукциона на рынке. В назначенный день да шею или на талию ей набрасывают веревку и ведут на место продажи. Рядом идет аукционист, обычно ее муж. Происходят торги, проданную женщину передают покупателю. Тут же, на рынке, пили за здоровье молодых, и за выпивку обычно платил бывший муж.

В статье "Этнология, антропология и социальная история" Томпсон излагает результаты своего анализа трехсот случаев этого экзотического ритуала. Он извлек сведения о нем из газетных заметок и сочинений этнологов. Но это, говорит исследователь, были сторонние наблюдатели, смотревшие на происходящее "сверху" и по формальным атрибутам толковавшие его как "продажу женщин". Все были потрясены тем, что такие варварские акты происходят в цивилизованной Англии. Но если изучить документы более вдумчиво и посмотреть на дело "снизу", выясняется иной аспект происходившего. Этот ритуал был формой развода, поскольку других форм народу не предлагалось. Почти в каждом из известных историку случаев брак был фактически уже разорван, и "продажа" представляла собой лишь открытое объявление о случившемся. Покупатель знал об этом или даже был любовником женщины. Разыгрываемый публично спектакль часто был предназначен для того, чтобы скрыть позор мужа, теряющего супругу.

Итак, на первый взгляд, варварство, женщина с веревкой на шее на скотном рынке. Но анализ реальных отношений меняет картину. Ритуал регулирует заранее согласованный обмен партнерами, и это свидетельствует, с одной стороны, о признании большей сексуальной свободы, с другой — о народной легитимации развода, о самостоятельности народной культуры в решении столь важного жизненного вопроса. Отвечая на вопрос священника, собиравшего материал относительно продажи женщин, один респондент воскликнул: "Боже мой. Ваша честь! Да можете спросить любого, был ли этот брак хорошим, разумным и христианским, и всякий Вам скажет, что не был". Уже в словах "Боже мой. Ваша честь..." звучит покровительственный оттенок. И далее: всякий человек знает, что правильно, а что нет, кроме, конечно, священника, сквайра или его образованных детей; любой знает лучше, чем знает сам священник, что значит "христианский". Так проявляется скептическое отношение простолюдинов к церковным установлениям и уверенность в собственной правоте (с. 278). "

Ритуал "rough music", английский вариант шаривари, существовавший в Англии до конца XIX в., который Томпсон подробно описывает и анализирует [4], мог быть в иных случаях устрашающим и в высшей степени грубым. Он тоже свидетельствует о существовании самостоятельной народной культуры, передающейся в устной традиции. Это был, по выражению Томпсона, "социально-консервативный" ритуал, защищавший обычай, опиравшийся на существующий консенсус и апеллирующий не к разуму, а к предрассудкам. К тому же "rough music" легитимировала агрессивность молодежи, а юношество, говорит, Томпсон, не всегда является протагонистом разума и сторонником перемен. Это была реакция протеста против одной из самых болезненных форм отчуждения в бюрократических обществах - отчуждения права. Государство отбирает у общества функцию управления и передает ее чиновникам. Тем, кто лишается этого привычного важного права, нетрудно прийти к заключению, что с ними, поступают несправедливо. Ритуал "rough music" свидетельствовал о том, что право отчуждено еще не полностью; он также обнаруживал, что принадлежность права народу, его неотчужденность вовсе не делает его более толерантным; оно соответствует ценностной системе народа.

Томпсон считает, что долгое существование в Англии самостоятельной, живой плебейской культуры объяснялось слабостью духовного авторитета церкви. Эта культура защищала плебс от вмешательства джентри и духовенства. Поскольку простолюдин не ориентируется на будущее, не видит в нем никакой прочности и не планирует никакой карьеры, хватается за любую возможность выживания, не заботясь о последствиях, это придает плебейской культуре известное "легкомыслие". Во время бунтов это проявлялось и в поведении толпы, действующей поспешно, сознавая, что триумф будет недолгим.

Вместе с тем простолюдины понимали свою связь с джентри, и джентри, приверженные традиционализму, относились к плебейской культуре, по крайней мере в середине XVIII в., более или менее доброжелательно. Господа опасались применять силу во время бунтов и соблюдали осторожность, изыскивая, меры, которые не слишком отдалили бы бедноту. Та часть бедняков, которая порой всё еще объединялась под лозунгом "церковь и король", чувствовала, что, принимая милости богатых и идя с ними на компромисс, можно добиться ощутимых выгод. В известном смысле господа и массы нуждались друг в друге, каждая сторона разыгрывала свой "театр", определяя тем самым поведение другой стороны.

В статье "Английское общество XVIII. в. Классовая борьба в отсутствие класса?", еще раз объясняя отношения между плебсом и джентри, их отталкивание и их взаимосвязанность, Томпсон прибегает к метафоре, вводя в исследование понятие общественного "силового поля". Он напоминает школьный опыт на уроке физики. Электрический поток магнетизирует железные опилки, рассыпанные на плоской поверхности. Они начинают двигаться, стремясь к двум противоположным полюсам, а те, что остались в середине, располагаются так, словно их тянет либо к одному, либо к другому полюсу. Так создается силовое поле. В английском обществе XVIII в. на одном полюсе - массы, на другом - аристократия и джентри. Между ними группы лиц академических профессий и купцы. Магнитные линий влекут этих последних к господствующим слоям, но иногда они прячутся за спиной народа, участвуя в его акциях. Так намечается классовый конфликт, между тем как классов еще нет.

Плебейская культура в Англии XVIII в. не была ни революционной, ни предреволюционной, но она не была и "культурой почтения". Томпсон характеризует ее как "консервативно-мятежную". Мятеж совершается именем, традиции и в защиту традиции. Это акты сопротивления направленные против экономических новаций или рационализирующих хозяйство методов. Плебс воспринимает все это как новые формы эксплуатации, как отчуждение прежних прав и разрушение привычных норм труда и отдыха. Историк предлагает читателю проследить с точки зрения плебейской культуры некоторые черты проявлений протеста в Англии XVIII в.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Землетрясение длилось столько времени
Томпсон Э. Плебейская культура и моральная экономия истории экономики 1 джентри