<<<     ΛΛΛ     >>>   

Другая черта плебейской культуры, определявшая некоторые действия во время бунта, тоже имеет отношение к "театру бедноты". Совершенно так же, как господа напоминали о своем верховенстве стилем одежды или манерой поведения, плебс напоминал о себе "театром угроз". Публично сжигали соломенную куклу, вешали на виселицу сапог, снимали с дома крышу, выбивали стекла. В столице непопулярным министрам и популярным политикам не нужно было изучать свой рейтинг, чтобы понять отношение толпы. Первым в лицо выкрикивали непристойности, вторых в случае триумфа несли по улице на руках.

Третья черта народных акций - скорые и прямые действия толпы. Если не удавалось добиться успеха сразу, она тут же отступала. Нужно было немедленно сломать эту мельницу, запугать этих торговцев, снять крышу с этого дома - и сделать это быстро, пока не явились войска.

Господствующие силы и толпа нуждались друг в друге, разыгрывали друг перед другом свой театр и проявляли взаимную умеренность. На словах нетерпимые к поведению свободных рабочих, особенно к их перемещениям, на практике господа проявляли : поразительную терпимость к передвижению волнующейся толпы. Простолюдины сознавали, что господа, обосновывающие свои претензии на власть не законом, а древним обычаем, вовсе не стремятся отменить все плебейские обычаи и права. Это всегда составляло фон символических выражений гегемонии или протеста. Необузданность толпы была той ценой, которую аристократия и джентри платили за то, чего они хотели в политике: не допустить ограничения своего влияния и усиления королевской власти. Конечно, они платили эту цену без всякой охоты. Слабость государства не позволяла надеяться на скорую и решительную помощь войск, появлявшихся всегда неохотно и с опозданием. В стране еще не существовало единого господствующего класса, готового взять под контроль жизнь страны. По мнению Томпсона, XVIII-й век в Англии - это век классовой борьбы в отсутствие класса.

К числу азбучных истин относится ныне то, что между 1300 и 1650 гг. в Европе коренным образом изменилось отношение к времени. Начиная этими словами свою статью "Время, трудовая дисциплина и промышленный капитализм", Томпсон почти тотчас же ссылается на две статьи Ж. Ле Гоффа, опубликованные в 1960 и 1963 гг.[5] Заметим, однако, что реферируемая статья, во многом напоминающая статью Ле Гоффа "О церковном времени" и "времени купцов", построена исключительно на материале английских источников, и проблему своей работы Томпсон сформулировал так: почему в эпоху промышленного переворота в Англии происходит переход от "природного", конкретного времени к абстрактному, определяющему всю жизнь человека, и какова роль этой перемены в формировании новой дисциплины труда.

У примитивных народов время измеряется трудовыми процессами и домашними работами. Пастух выгоняет скот на пастбище и перемещает его, следя за временем по солнцу. На Мадагаскаре время измеряют продолжительностью варки риса (около получаса) или жарения кузнечика (одно мгновение). В Чили в 1647 г. землетрясение длилось столько времени, сколько требовалось для того, чтобы дважды прочесть "Верую", а время варки яйца измерялось громко прочитанным "Ave Maria". Но ведь часы уже существовали. Такое равнодушие к измерению времени с помощью часового механизма возможно только в общинах мелких крестьян, или, например, рыбаков, где всё зависит от ежедневных трудовых заданий, от возникающих рабочих ситуаций и их связях с природными ритмами. Для аграрных обществ способ исчисления времени, ориентированный на трудовые занятия, наиболее эффективен. Он сохраняет значение и для деревенского производства и домашней промышленности. Здесь менее всего заметно разделение между "работой" и "жизнью", и такая ориентация во времени понятнее, чем работа по часам. Все изменяется с появлением наемного труда. Решающей становится цена времени, выраженная в деньгах.

Не вполне ясно, насколько к началу промышленного переворота было распространено точное измерение времени по часовым механизмам. Церковные и другие часы в общественных местах городов и торговых сел существовали уже в XIV в. К концу XVI в. многие общины в Англии имели церковные часы. Но еще в XVII в. во многих местах утром и вечером раздавался отмерявший время звон церковного колокола и вообще знаком времени служили звуки.

В XVII-XVIII вв. изготавливали все больше различных часов. В этом деле рано возникло разделение труда, облегчавшее и удешевлявшее массовое производство. Но в середине XVIII в. иметь часы все еще было, по-видимому, привилегией сельского дворянина, мастера, торговца, зажиточного крестьянина. Однако, к концу XVIII в. это уже не предмет роскоши. В хижинах некоторых сельскохозяйственных рабочих были дешевые деревянные часы. Даже рабочий мог один-два раза в жизни, неожиданно получив деньги, приобрести часы. Карманные часы были сберегав тельной кассой маленького человека: в трудные времена их можно было продать или заложить. В конце XIX в. двойная золотая цепочка часов была непременной принадлежностью удачливого профсоюзного лидера; шеф фирмы за 50 лет труда дарил своему рабочему гравированные золотые часы.

Пока производство протекало на дому и в маленьких мастерских, потребность в его синхронизации оставалась незначительной, ориентировались на задание. Рабочий сам определял, сколько часов в день ему нужно работать. Одновременно он мог заниматься и чем-то иным. Оловянщики из Корнуолла занимались ловлей сардин, рабочие свинцовых рудников на севере возделывали небольшие пашни. Высочайшая интенсивность труда сменялась праздностью. Подобные ритмы и сегодня свойственны лицам свободных профессий. Может быть, размышляет Томпсон, это и есть естественный трудовой ритм человека?

194

В условиях домашнего производства и мелких предприятий понедельники были нерабочими днями. Этот порядок, идущий от старого обычая мастеров по понедельникам собирать готовую работу и раздавать новую, сохранился в Англии в течении всего XIX в. В опубликованном в 1903 г. сообщении одного "старого горшечника" рассказывалось о том, что в середине XIX в. горшечники все еще соблюдали "нерабочий понедельник", хотя уже заключались годичные договоры и размер недельной заработной платы зависел от выработки. Впрочем, для женщин и детей понедельник был рабочим днем, хотя и более коротким, чем обычно (дети готовили материал для квалифицированных горшечников). Мужчины по понедельникам и вторникам пропивали заработанное на прошедшей неделе; со среды по пятницу все работали по 15-16 часов. Автор заметок объяснял такой порядок отсутствием механизации.

В первые десятилетия XIX в. труд не был регулярным еще и из-за праздничных дней и ярмарок. Хотя еще в XVII в. воскресенье заменило отмечавшиеся раньше дни святых, народ упорно придерживался прежних традиционных праздников.

Впервые о дисциплине рабочего времени говорится в относящемся к 1700 г. своде правил железоделательного завода Кроули:

"Чтобы разоблачить леность и гнусность, наградить добрых и усердных, устанавливается расписание и объявляется, что от 5 часов утра и до 8 вечера, или от 7 утра и до 10 вечера — это 15 часов. Из них вычитается 1,5 часа на завтрак, обед и т.д. Итого получается 13,5 часов аккуратной работы. Не будет учитываться время, проведенное в пивных или кафе; игры, сон, курение, чтение газет, споры -- все, что не касается работы" (с.50). Надсмотрщику и привратнику предписывалось представлять контрольную карту, на которой с точностью до минуты обозначается время прихода и ухода рабочих. Так уже на пороге XVIII в. мы вступаем на почву промышленного капитализма с его дисциплиной, с контрольной картой, надсмотрщиками, доносчиками и наказаниями.

Некоторые мастера старались лишить, рабочих возможности следить за временем. По свидетельству одного современника, работавшего на фабрике некоего, мистера Брэда, летом там работали, пока не стемнеет. Часы имели только мастер и его сын. У одного рабочего были часы, но их у него отобрали и отдали на хранение мастеру. Другой рабочий сообщал, что у них на фабрике мастера утром, и вечером передвигали стрелки на часах. Часто хозяева старались сократить время обеденного перерыва, возвещая его не вовремя. Однако, пишет Томпсон, постепенно рабочие научились воспринимать время так, как его понимали работодатели, и усвоили формулу "время - деньги". Первому поколению фабричных рабочих вдалбливали в головы, что значит время; второе поколение боролось за сокращение рабочего дня, третье -- за оплату сверхурочных часов.

Все это было давление извне. Но задолго до того, как ремесленник смог приобрести карманные часы, Ричард Бакстер [6] предложил ему внутренний моральный хронометр. Его сочинение "Напутствия христианам" содержит немало вариации на тему: "Береги время". Каждую минуту следует ценить как драгоценный дар и использовать ее для исполнения долга.

Призывы ценить время звучали не только из уст теологов. Томпсон приводит слова Б.Франклина, с классической ясностью выразившего отношение к времени, свойственное человеку Нового времени: "С тех пор как наше время измеряется единым способом и золотой слиток дня разделен на часы, прилежные люди всех профессий умеют использовать каждую минуту для своей пользы. Но кто беззаботно растрачивает время, тот действительно швыряется деньгами. Я вспоминаю одну женщину, которая понимала цену времени. Ее муж был превосходным сапожником, но он никогда не следил за тем, как бегут минуты. Напрасно пыталась она внушить ему, что время - деньги... Однажды он сидел с друзьями в трактире, и кто-то заметил, что пробило одиннадцать. "Ну и что, — сказал он, - если мы сидим тут все вместе?" Когда жена через мальчика передала ему, что пробило двенадцать, он ответил: "Скажи ей, чтобы успокоилась, больше быть не может!" Когда наступил 1 час, он сказал: "Она должна утешиться, меньше тоже не может быть" (с.58). Это Франклин вспоминает о Лондоне, где он после 1720 г. работал печатником. Он, однако, никогда не следовал примеру своих коллег, отмечавших нерабочий понедельник. Не удивительно, замечает Томпсон, что этот человек, сочинение которого послужило Максу Веберу для иллюстрации капиталистической этики, является уже представителем нового мира.

Разделение труда, контроль, наказания, отсчет времени с помощью удара колокола и по часам, денежное стимулирование, проповеди, упразднение ярмарок и народных увеселений - все это были меры, которые в конечном счете способствовали выработке новых рабочих привычек и новой дисциплины времени. Но нерегулярные рабочие ритмы сохранились и в XX в. и даже были институционализированы, особенно в Лондоне и в больших гаванях. Можно ли вообще утверждать, что с переходом к индустриальному обществу произошло радикальное преобразование социальной природы человека и его трудовых привычек?

В развивающихся странах и сегодня можно наблюдать неспособность рабочих позитивно реагировать на введение в определенные рамки дисциплины. В Африке и сейчас стиль жизни таков, что тяжелый и непрерывный труд в течении всего рабочего дня невозможен. Развитому индустриальному обществу присуще строгое отношение к времени и четкое разграничение "работы" и "жизни". Человек этого общества энергичен, стремится к усовершенствованиям. Дисциплинированность - одна из важнейших характеристик жителя развитой страны. Но это вовсе не значит, что один стиль жизни лучше другого. Ценности не только приобретаются, но и теряются.

"Брак по расчету" между пуританизмом и промышленным капитализмом не только придал новую ценность категории времени; формула "время-деньги" прочно вошла в сознание человека. Пуританизм как необходимая составная часть трудового этоса способствовал индустриализации и помог вырваться из хозяйственной системы прошлого, с необходимостью предполагавшей бедность. Но каково будущее? Ослабляющего человека давления бедности больше нет. И что же, будет ли ослабевать пуританское понимание времени, покинет ли человека внутренняя тревога, внутренняя необходимость постоянно помнить о том, что следует рационально использовать время?

Если отношение к времени теряет оттенок чего-то тягостного, давящего, то, может быть, нужно вновь учиться искусству жить, утраченному в эпоху промышленного переворота? Учиться заполнять пустые отрезки своих дней обогащающими и расслабляющими личными и общественными отношениями? А может быть стоит разрушить искусственное разграничение "работы" и "жизни"?

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Антиякобинские настроение джентри усиливали их страх перед любым самостоятельным действием простых людей культуры томпсон
Al economy на русский язык следует переводить словами моральная экономика