ΛΛΛ     >>>   

Лесков Н. Леди Макбет Мценского уезда

"Первую песенку зардевшись спеть."
Поговорка

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет
ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без
душевного трепета. К числу таких характеров принадлежит купеческая жена
Катерина Львовна Измайлова, разыгравшая некогда страшную драму, после
которой наши дворяне, с чьего-то легкого слова, стали звать ее леди Макбет
Мценского уезда.
Катерина Львовна не родилась красавицей, но была по наружности женщина
очень приятная. Ей от роду шел всего двадцать четвертый год; росту она была
невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые,
грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза черные, живые, белый высокий
лоб и черные, аж досиня черные волосы. Выдали ее замуж за нашего купца
Измайлова с Тускари из Курской губернии, не по любви или какому влечению, а
так, потому что Измайлов к ней присватался, а она была девушка бедная, и
перебирать женихами ей не приходилось. Дом Измайловых в нашем городе был не
последний: торговали они крупчаткою, держали в уезде большую мельницу в
аренде, имели доходный сад под городом и в городе дом хороший. Вообще купцы
были зажиточные. Семья у них к тому же была совсем небольшая: свекор Борис
Тимофеич Измайлов, человек уже лет под восемьдесят, давно вдовый; сын его
Зиновий Борисыч, муж Катерины Львовны, человек тоже лет пятидесяти с лишком,
да сама Катерина Львовна, и только всего. Детей у Катерины Львовны, пятый
год, как она вышла за Зиновия Борисыча, не было. У Зиновия Борисыча не было
детей и от первой жены, с которою он прожил лет двадцать, прежде чем овдовел
и женился на Катерине Львовне. Думал он и надеялся, что даст ему бог хоть от
второго брака наследника купеческому имени и капиталу; но опять ему в этом и
с Катериной Львовной не посчастливилось.
Бездетность эта очень много огорчала Зиновия Борисыча, и не то что
одного Зиновия Борисыча, а и старика Бориса Тимофеича, да даже и самое
Катерину Львовну это очень печалило. Раз, что скука непомерная в запертом
купеческом терему с высоким забором и спущенными цепными собаками не раз
наводила на молодую купчиху тоску, доходящую до одури, и она рада бы, бог
весть как рада бы она была понянчиться с деточкой; а другое и попреки ей
надоели: "Чего шла да зачем шла замуж; зачем завязала человеку судьбу,
неродица", словно и в самом деле она преступление какое сделала и перед
мужем, и перед свекром, и перед всем их честным родом купеческим.
При всем довольстве и добре житье Катерины Львовны в свекровом доме
было самое скучное. В гости она езжала мало, да и то если и поедет она с
мужем по своему купечеству, так тоже не на радость. Народ все строгий:
наблюдают, как она сядет, да как пройдет, как встанет; а у Катерины Львовны
характер был пылкий, и, живя девушкой в бедности, она привыкла к простоте и
свободе: пробежать бы с ведрами на реку да покупаться бы в рубашке под
пристанью или обсыпать через калитку прохожего молодца подсолнечною лузгою;
а тут все иначе. Встанут свекор с мужем ранехонько, напьются в шесть часов
утра чаю, да и по своим делам, а она одна слоняет слоны из комнаты в
комнату. Везде чисто, везде тихо и пусто, лампады сияют перед образами, а
нигде по дому ни звука живого, ни голоса человеческого.
Походит, походит Катерина Львовна по пустым комнатам, начнет зевать со
скуки и полезет по лесенке в свою супружескую опочивальню, устроенную на
высоком небольшом мезонинчике. Тут тоже посидит, поглазеет, как у амбаров
пеньку вешают или крупчатку ссыпают, - опять ей зевнется, она и рада:
прикорнет часок-другой, а проснется - опять та же скука русская, скука
купеческого дома, от которой весело, говорят, даже удавиться. Читать
Катерина Львовна была не охотница, да и книг к тому же, окромя Киевского
патерика, в доме их не было.
Скучною жизнью жилось Катерине Львовне в богатом свекровом доме в
течение целых пяти лет ее жизни за неласковым мужем; но никто, как водится,
не обращал на эту скуку ее ни малейшего внимания.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На шестую весну Катерины Львовниного замужества у Измайловых прорвало
мельничную плотину. Работы на ту пору, как нарочно, на мельницу было
завезено много, а прорва учинилась огромная: вода ушла под нижний лежень
холостой скрыни, и захватить ее скорой рукой никак не удавалось. Согнал
Зиновий Борисыч народу на мельницу с целой округи, и сам там сидел
безотлучно; городские дела уж один старик правил, а Катерина Львовна маялась
дома по целым дням одна-одинешенька. Сначала ей без мужа еще скучней было, а
тут будто даже как и лучше показалось: свободнее ей одной стало. Сердце ее к
нему никогда особенно не лежало, а без него по крайней мере одним командиром
над ней стало меньше.
Сидела раз Катерина Львовна у себя на вышке под окошечком,
зевала-зевала, ни о чем определенном не думала, да и стыдно ей, наконец,
зевать стало. А на дворе погода такая чудесная: тепло, светло, весело, и
сквозь зеленую деревянную решетку сада видно, как по деревьям с сучка на
сучок перепархивают разные птички.
"Что это я в самом деле раззевалась? - подумала Катерина Львовна. -
Сем-ну я хоть встану по двору погуляю или в сад пройдусь".
Накинула на себя Катерина Львовна старую штофную шубочку и вышла.
На дворе так светло и крепко дышится, а на галерее у амбаров такой
хохот веселый стоит.
- Чего это вы так радуетесь? - спросила Катерина Львовна свекровых
приказчиков.
- А вот, матушка Катерина Ильвовна, свинью живую вешали, - отвечал ей
старый приказчик.
- Какую свинью?
- А вот свинью Аксинью, что родила сына Василья да не позвала нас на
крестины, - смело и весело рассказывал молодец с дерзким красивым лицом,
обрамленным черными как смоль кудрями и едва пробивающейся бородкой.
Из мучной кади, привешенной к весовому коромыслу, в эту минуту
выглянула толстая рожа румяной кухарки Аксиньи.
- Черти, дьяволы гладкие, - ругалась кухарка, стараясь схватиться за
железное коромысло и вылезть из раскачивающейся кади.
- Восемь пудов до обеда тянет, а пихтерь сена съест, так и гирь
недостанет, - опять объяснил красивый молодец и, повернув кадь, выбросил
кухарку на сложенное в угле кулье.
Баба, шутливо ругаясь, начала оправляться.
- Ну-ка, а сколько во мне будет? - пошутила Катерина Львовна и,
взявшись за веревки, стала на доску.
- Три пуда семь фунтов, - отвечал тот же красивый молодец Сергей,
бросив гирь на весовую скайму. - Диковина!
- Чему же ты дивуешься?
- Да что три пуда в вас потянуло, Катерина Ильвовна. Вас, я так
рассуждаю, целый день на руках носить надо - и то не уморишься, а только за
удовольствие это будешь для себя чувствовать.
- Что ж я, не человек, что ли? Небось тоже устанешь, - ответила, слегка
краснея, отвыкшая от таких речей Катерина Львовна, чувствуя внезапный прилив
желания разболтаться и наговориться словами веселыми и шутливыми.
- Ни боже мой! В Аравию счастливую занес бы, - отвечал ей Сергей на ее
замечание.
- Не так ты, молодец, рассуждаешь, - говорил ссыпавший мужичок. - Что
есть такое в нас тяжесть? Разве тело наше тянет? тело наше, милый человек,
на весу ничего не значит: сила наша, сила тянет - не тело!
- Да, я в девках страсть сильна была, - сказала, опять не утерпев,
Катерина Львовна. - Меня даже мужчина не всякий одолевал.
- А ну-с, позвольте ручку, если как это правда, - попросил красивый
молодец.
Катерина Львовна смутилась, но протянула руку.
- Ой, пусти кольцо: больно! - вскрикнула Катерина Львовна, когда Сергей
сжал в своей руке ее руку, и свободною рукою толкнула его в грудь.
Молодец выпустил хозяйкину руку и от ее толчка отлетел на два шага в
сторону.
- Н-да, вот ты и рассуждай, что женщина, - удивился мужичок.
- Нет, а вы позвольте так взяться, на-борки, - относился, раскидывая
кудри, Серега.
- Ну, берись, - ответила, развеселившись, Катерина Львовна и приподняла
кверху свои локоточки.
Сергей обнял молодую хозяйку и прижал ее твердую грудь к своей красной
рубашке. Катерина Львовна только было шевельнула плечами, а Сергей приподнял
ее от полу, подержал на руках, сжал и посадил тихонько на опрокинутую мерку.
Катерина Львовна не успела даже распорядиться своей хваленою силою.
Красная-раскрасная, поправила она, сидя на мерке, свалившуюся с плеча шубку
и тихо пошла из амбара, а Сергей молодецки кашлянул и крикнул:
- Ну вы, олухи царя небесного! Сыпь, не зевай, гребла не замай; будут
вершки, наши лишки.
Будто как он и внимания не обратил на то, что сейчас было.
- Девичур этот проклятый Сережка! - рассказывала, плетясь за Катериной
Львовной, кухарка Аксинья. - Всем вор взял - что ростом, что лицом, что
красотой, и улестит и до греха доведет. А что уж непостоянный, подлец,
пренепостоянный-непостоянный!
- А ты, Аксинья... того, - говорила, идучи впереди ее, молодая хозяйка,
- мальчик-то твой у тебя жив?
- Жив, матушка, жив - что ему! Где они не нужны-то кому, у тех они ведь
живущи.
- И откуда это он у тебя?
- И-и! так, гулевой - на народе ведь живешь-то - гулевой.
- Давно он у нас, этот молодец?
- Кто это? Сергей-то, что ли?
- Да.
- С месяц будет. У Копчоновых допреж служил, так прогнал его хозяин. -
Аксинья понизила голос и досказала: - Сказывают, с самой хозяйкой в любви
был... Ведь вот, треанафемская его душа, какой смелый!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Теплые молочные сумерки стояли над городом. Зиновий Борисыч еще не
возвращался с попрудки. Свекра Бориса Тимофеича тоже не было дома: поехал к
старому приятелю на именины, даже и к ужину заказал себя не дожидаться.
Катерина Львовна от нечего делать рано повечерила, открыла у себя на вышке
окошечко и, прислонясь к косяку, шелушила подсолнечные зернышки. Люди в
кухне поужинали и расходились по двору спать: кто под сараи, кто к амбарам,
кто на высокие душистые сеновалы. Позже всех вышел из кухни Сергей. Он
походил по двору, спустил цепных собак, посвистал и, проходя мимо окна
Катерины Львовны, поглядел на нее и низко ей поклонился.
- Здравствуй, - тихо сказала ему с своей вышки Катерина Львовна, и двор
смолк, словно пустыня.
- Сударыня! - произнес кто-то через две минуты у запертой двери
Катерины Львовны.
- Кто это? - испугавшись, спросила Катерина Львовна.
- Не извольте пугаться: это я, Сергей, - отвечал приказчик.
- Что тебе, Сергей, нужно?
- Дельце к вам, Катерина Ильвовна, имею: просить вашу милость об одной
малости желаю; позвольте взойти на минуту.
Катерина Львовна повернула ключ и впустила Сергея.
- Что тебе? - спросила она, сама отходя к окошку.
- Пришел к вам, Катерина Ильвовна, попросить, нет ли у вас какой-нибудь
книжечки почитать. Скука очень одолевает.
- У меня, Сергей, нет никаких книжек: не читаю я их, - отвечала
Катерина Львовна.
- Такая скука, - жаловался Сергей.
- Чего тебе скучать!
- Помилуйте, как не скучать: человек я молодой, живем мы словно как в
монастыре каком, а вперед видишь только то, что, может быть, до гробовой
доски должен пропадать в таком одиночестве. Даже отчаянье иногда приходит.
- Чего ж ты не женишься?
- Легко сказать, сударыня, жениться! На ком тут жениться? Человек я
незначительный; хозяйская дочь за меня не пойдет, а по бедности все у нас,
Катерина Ильвовна, вы сами изволите знать, необразованность. Разве оне могут
что об любви понимать как следует! Вот изволите видеть, какое ихнее и у
богатых-то понятие. Вот вы, можно сказать, каждому другому человеку, который
себя чувствует, в утешение бы только для него были, а вы у них как канарейка
в клетке содержитесь.
- Да, мне скучно, - сорвалось у Катерины Львовны.
- Как не скучать, сударыня, в эдакой жизни! Хоша бы даже и предмет
какой у вас был со стороны, так, как другие прочие делают, так вам и видеть-
ся с ним даже невозможно.
- Ну это ты... не то совсем. Мне вот, когда б я себе ребеночка бы
родила, вот бы с ним, кажется, и весело стало.
- Да ведь это, позвольте вам доложить, сударыня, ведь и ребенок тоже от
чего-нибудь тоже бывает, а не так же. Нешто теперь, по хозяевам столько лет
живши и на эдакую женскую жизнь по купечеству глядючи, мы тоже не понимаем?
Песня поется: "без мила дружка обуяла грусть-тоска", и эта тоска, доложу
вам, Катерина Ильвовна, собственному моему сердцу столь, могу сказать,
чувствительна, что вот взял бы я его вырезал булатным ножом из моей груди и
бросил бы к вашим ножкам. И легче, сто раз легче бы мне тогда было...
У Сергея задрожал голос.
- Что это ты мне тут про свое сердце сказываешь? Мне это ни к чему. Иди
ты себе...
- Нет, позвольте, сударыня, - произнес Сергей, трепеща всем телом и
делая шаг к Катерине Львовне. - Знаю я, вижу и очень даже чувствую и
понимаю, что и вам не легче моего на свете; ну только теперь, - произнес он
одним придыханием, - теперь все это состоит в эту минуту в ваших руках и в
вашей власти.
- Ты чего? чего? Чего ты пришел ко мне? Я за окно брошусь, - говорила
Катерина Львовна, чувствуя себя под несносною властью неописуемого страха, и
схватилась рукою за подоконницу.
- Жизнь ты моя несравненная! на что тебе бросаться? - развязно
прошептал Сергей и, оторвав молодую хозяйку от окна, крепко ее обнял.
- Ox! ox! пусти, - тихо стонала Катерина Львовна, слабея под горячими
поцелуями Сергея, а сама мимовольно прижималась к его могучей фигуре.
Сергей поднял хозяйку, как ребенка, на руки и унес ее в темный угол.
В комнате наступило безмолвие, нарушавшееся только мерным тиканьем
висевших над изголовьем кровати Катерины Львовны карманных часов ее мужа; но
это ничему не мешало.
- Иди, - говорила Катерина Львовна через полчаса, не смотря на Сергея и
поправляя перед маленьким зеркальцем свои разбросанные волосы.
- Чего я таперича отсюдова пойду, - отвечал ей счастливым голосом
Сергей.
- Свекор двери запрет.
- Эх, душа, душа! Да каких ты это людей знала, что им только дверью к
женщине и дорога? Мне что к тебе, что от тебя - везде двери, - отвечал
молодец, указывая на столбы, поддерживающие галерею,

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Зиновий Борисыч еще неделю не бывал домой, и всю эту неделю жена его,
что ночь, до самого бела света гуляла с Сергеем.
Много было в эти ночи в спальне Зиновия Борисыча и винца из свекрового
погреба попито, и сладких сластей поедено, и в сахарные хозяйкины уста
поцеловано, и черными кудрями на мягком изголовье поиграно. Но не все дорога
идет скатертью, бывают и перебоинки.
Не спалось Борису Тимофеичу: блуждал старик в пестрой ситцевой рубашке
по тихому дому, подошел к одному окну, подошел к другому, смотрит, а по
столбу из-под невесткина окна тихо-тихохонько спускается книзу красная
рубаха молодца Сергея. Вот тебе и новость! Выскочил Борис Тимофеич и хвать
молодца за ноги. Тот развернулся было, чтоб съездить хозяина от всего сердца
по уху, да и остановился, рассудив, что шум выйдет.
- Сказывай, - говорит Борис Тимофеич, - где был, вор ты эдакой?
- А где был, - говорит, - там меня, Борис Тимофеич, сударь, уж нету, -
отвечал Сергей.
- У невестки ночевал?
- Про то, хозяин, опять-таки я знаю, где ночевал; а ты вот что, Борис
Тимофеич, ты моего слова послушай: что, отец, было, того назад не воротишь;
не клади ж ты по крайности позору на свой купеческий дом. Сказывай, чего ты
от меня теперь хочешь? Какого ублаготворения желаешь?
- Желаю я тебе, аспиду, пятьсот плетей закатить, - отвечал Борис
Тимофеич.
- Моя вина-твоя воля, - согласился молодец. - Говори, куда идти за
тобой, и тешься, пей мою кровь.
Повел Борис Тимофеич Сергея в свою каменную кладовеньку, и стегал он
его нагайкою, пока сам из сил выбился. Сергей ни стона не подал, но зато
половину рукава у своей рубашки зубами изъел.
Бросил Борис Тимофеич Сергея в кладовой, пока взбитая в чугун спина
заживет; сунул он ему глиняный кувшин водицы, запер его большим замком и по-
слал за сыном.
Но за сто верст на Руси по проселочным дорогам еще и теперь не скоро
ездят, а Катерине Львовне без Сергея и час лишний пережить уже невмоготу
стало. Развернулась она вдруг во всю ширь своей проснувшейся натуры и такая
стала решительная, что и унять ее нельзя. Проведала она, где Сергей,
поговорила с ним через железную дверь и кинулась ключей искать. "Пусти,
тятенька, Сергея", - пришла она к свекру.
Старик так и позеленел. Он никак не ожидал такой наглой дерзости от
согрешившей, но всегда до сих пор покорной невестки.
- Что ты это, такая-сякая, - начал он срамить Катерину Львовну.
- Пусти, - говорит, - я тебе совестью заручаюсь, что еще худого промеж
нас ничего не было.
- Худого, - говорит, - не было! - а сам зубами так и скрипит. - А чем
вы там с ним по ночам займались? Подушки мужнины перебивали?
А та все с своим пристает: пусти его да пусти.
- А коли так, - говорит Борис Тимофеич, - так вот же тебе: муж приедет,
мы тебя, честную жену, своими руками на конюшне выдерем, а его, подлеца, я
завтра же в острог отправлю.
Тем Борис Тимофеич и порешил; но только это решение его не состоялось.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Поел Борис Тимофеич на ночь грибков с кашицей, и началась у него
изжога; вдруг схватило его под ложечкой; рвоты страшные поднялись, и к утру
он умер, и как раз так, как умирали у него в амбарах крысы, для которых
Катерина Львовна всегда своими собственными руками приготовляла особое
кушанье с порученным ее хранению опасным белым порошком.
Выручила Катерина Львовна своего Сергея из стариковской каменной
кладовой и без всякого зазора от людских очей уложила его отдыхать от
свекровых побоев на мужниной постели; а свекра, Бориса Тимофеича, ничтоже
сумняся, схоронили по закону христианскому. Дивным делом никому и невдомек
ничего стало: умер Борис Тимофеич, да и умер, поевши грибков, как многие,
поевши их, умирают. Схоронили Бориса Тимофеича спешно, даже и сына не
дождавшись, потому что время стояло на дворе теплое, а Зиновия Борисыча
посланный не застал на мельнице. Тому лес случайно как-то дешево попался еще
верст за сто: посмотреть его поехал и никому путем не объяснил, куда поехал.
Справившись с этим делом, Катерина Львовна уж совсем разошлась. То она
была баба неробкого десятка, а тут и нельзя было разгадать, что такое она
себе задумала; ходит козырем, всем по дому распоряжается, а Сергея так от
себя и не отпускает. Задивились было этому по двору, да Катерина Львовна
всякого сумела найти своей щедрой рукой, и все это дивованье вдруг сразу
прошло. "Зашла, - смекали, - у хозяйки с Сергеем алигория, да и только. -
Ее, мол, это дело, ее и ответ будет".
А тем временем Сергей выздоровел, разогнулся и опять молодец молодцом,
живым кречетом заходил около Катерины Львовны, и опять пошло у них снова
житье разлюбезное. Но время катилось не для них одних: спешил домой из
долгой отлучки и обиженный муж Зиновий Борисыч.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На дворе после обеда стоял пеклый жар, и проворная муха несносно
докучала. Катерина Львовва закрыла окно в спальне ставнями и еще шерстяным
платком его изнутри завесила, да и легла с Сергеем отдохнуть на высокой
купеческой постели. Спит и не спит Катерина Львовна, а только так ее и
смаривает, так лицо потом и обливается, и дышится ей таково горячо и
тягостно. Чувствует Катерина Львовна, что пора ей и проснуться; пора идти в
сад чай пить, а встать никак не может. Наконец кухарка подошла и в дверь
постучала: "Самовар, - говорит, - под яблонью глохнет". Катерина Львовна
насилу прокинулась и ну кота ласкать. А кот промежду ее с Сергеем трется,
такой славный, серый, рослый да претолстющий-толстый... и усы как у
оброчного бурмистра. Катерина Львовна заворошилась в его пушистой шерсти, а
он так к ней с рылом и лезет: тычется тупой мордой в упругую грудь, а сам
такую тихонькую песню поет, будто ею про любовь рассказывает. "И чего еще
сюда этот котище зашел? - думает Катерина Львовна. - Сливки тут-то я на окне
поставила: беспременно он, подлый, у меня их вылопает. Выгнать его", -
решила она и хотела схватить кота и выбросить, а он, как туман, так мимо
пальцев у нее и проходит. "Однако откуда же этот кот у нас взялся? -
рассуждает в кошмаре Катерина Львовна. - Никогда у нас в спальне никакого
кота не было, а тут ишь какой забрался!" Хотела она опять кота рукой взять,
а его опять нет. "О, да что ж это такое? Уж это, полно, кот ли?", - подумала
Катерина Львовна. Оторопь ее вдруг взяла и сон и дрему совсем от нее
прогнала. Оглянулась Катерина Львовна по горнице - никакого кота нет, лежит
только красивый Сергей и своей могучей рукой ее грудь к своему горячему лицу
прижимает.
Встала Катерина Львовна, села на постель, целовала, целовала Сергея,
миловала, миловала его, поправила измятую перину и пошла в сад чай пить;
а солнце уже совсем свалило, и на горячо прогретую землю спускается
чудный, волшебный вечер.
- Заспалась я, - говорила Аксинье Катерина Львовна и уселась на ковре
под цветущею яблонью чай пить. - И что это такое, Аксиньюшка, значит? -
пытала она кухарку, вытирая сама чайным полотенцем блюдечко.
- Что, матушка?
- Не то что во сне, а вот совсем наяву кот ко мне все какой-то лез.
- И, что ты это?
- Право, кот лез.
Катерина Львовна рассказала, как к ней лез кот.
- И зачем тебе его было ласкать?
- Ну вот поди ж! сама не знаю, зачем я его ласкала.
- Чудно, право! - восклицала кухарка.
- Я и сама надивиться не могу.
- Это беспременно вроде как к тебе кто-нибудь прибьется, что ли, либо
еще что-нибудь такое выйдет.
- Да что ж такое именно?
- Ну именно что - уж этого тебе никто, милый друг, объяснить не может,
что именно, а только что-нибудь да будет.
- Месяц все во сне видела, а потом этот кот, - продолжала Катерина
Львовна.
- Месяц это младенец. Катерина Львовна покраснела.
- Не спослать ли сюда к твоей милости Сергея? - попытала ее
напрашивающаяся в наперсницы Аксинья.
- Ну что ж, - отвечала Катерина Львовна, - и то правда, поди пошли его:
я его чаем тут напою.
- То-то, я говорю, что послать его, - порешила Аксинья и закачалась
уткою к садовой калитке.
Катерина Львовна и Сергею про кота рассказала.
- Мечтанье одно, - отвечал Сергей.
- С чего ж его, этого мечтанья, прежде, Сережа, никогда не было?
- Мало чего прежде не бывало! бывало, вон я на тебя только глазком
гляжу да сохну, а нонче вона! Всем твоим белым телом владею.
Сергей обнял Катерину Львовну, перекружил на воздухе и, шутя, бросил ее
на пушистый ковер.
- Ух, голова закружилась, - заговорила Катерина Львовна. - Сережа!
поди-ка сюда; сядь тут возле, - позвала она, нежась и потягиваясь в
роскошной позе.
Молодец, нагнувшись, вошел под низкую яблонь, залитую белыми цветами, и
сел на ковре в ногах у Катерины Львовны.
- А ты сох же по мне, Сережа?
- Как же не сох.
- Как же ты сох? Расскажи мне про это.
- Да как про это расскажешь? Разве можно про это изъяснить, как
сохнешь? Тосковал.
- Отчего ж я этого, Сережа, не чувствовала, что ты по мне убиваешься?
Это ведь, говорят, чувствуют. Сергей промолчал.
- А ты для чего песни пел, если тебе по мне скучно было? что? Я ведь
небось слыхала, - как ты на галдарее пел, - продолжала спрашивать, ласкаясь,
Катерина Львовна.
- Что ж что песни пел? Комар вон и весь свой век поет, да ведь не с
радости, - отвечал сухо Сергей.
Вышла пауза. Катерина Львовна была полна высочайшего восторга от этих
признаний Сергея.
Ей хотелось говорить, а Сергей супился и молчал.
- Посмотри, Сережа, рай-то, рай-то какой! - воскликнула Катерина
Львовна, смотря сквозь покрывающие ее густые ветви цветущей яблони на чистое
голубое небо, на котором стоял полный погожий месяц.
Лунный свет, пробиваясь сквозь листья и цветы яблони, самыми
причудливыми, светлыми пятнышками разбегался по лицу и всей фигуре лежавшей
навзничь Катерины Львовны; в воздухе стояло тихо; только легонький теплый
ветерочек чуть пошевеливал сонные листья и разносил тонкий аромат цветущих
трав и деревьев. Дышалось чем-то томящим, располагающим к лени, к неге и к
темным желаниям.
Катерина Львовна, не получая ответа, опять замолчала и все смотрела
сквозь бледно-розовые цветы яблони на небо. Сергей тоже молчал; только его
не занимало небо. Обхватив обеими руками свои колени. он сосредоточенно
глядел на свои сапожки,
Золотая ночь! Тишина, свет, аромат и благотворная, оживляющая теплота.
Далеко за оврагом, позади сада, кто-то завел звучную песню; под забором в
густом черемушнике щелкнул и громко заколотил соловей; в клетке на высоком
шесте забредил сонный перепел, и жирная лошадь томно вздохнула за стенкой
конюшни, а по выгону за садовым забором пронеслась без всякого шума веселая
стая собак и исчезла в безобразной, черной тени полуразвалившихся, старых
соляных магазинов.
Катерина Львовна приподнялась на локоть и глянула на высокую садовую
траву; а трава так и играет с лунным блеском, дробящимся о цветы и листья
деревьев. Всю ее позолотили эти прихотливые, светлые пятнышки и так на ней и
мелькают, так и трепещутся, словно живые огненные бабочки, или как будто вот
вся трава под деревьями взялась лунной сеткой и ходит из стороны в сторону.
- Ах, Сережечка, прелесть-то какая! - воскликнула, оглядевшись,
Катерина Львовна. Сергей равнодушно повел глазами.
- Что ты это, Сережа, такой нерадостный? Или уж тебе и любовь моя
прискучила?
- Что пустое говорить! - отвечал сухо Сергей и, нагнувшись, лениво
поцеловал Катерину Львовну.
- Изменщик ты, Сережа, - ревновала Катерина Львовна, - необстоятельный.
- Я даже этих и слов на свой счет не принимаю, - отвечал спокойным
тоном Сергей.
- Что ж ты меня так целуешь? Сергей совсем промолчал.
- Это только мужья с женами, - продолжала, играя его кудрями, Катерина
Львовна, - так друг дружке с губ пыль обивают. Ты меня так целуй, чтоб вот с
этой яблони, что над нами, молодой цвет на землю посыпался. Вот так, вот, -
шептала Катерина Львовна, обвиваясь около любовника и целуя его с страстным
увлечением.
- Слушай, Сережа, что я тебе скажу, - начала Катерина Львовна спустя
малое время, - с чего это все в одно слово про тебя говорят, что ты
изменщик?
- Кому ж это про меня брехать охота?
- Ну уж говорят люди.
- Может быть, когда и изменял тем, какие совсем нестоющие.
- А на что, дурак, с нестоющими связывался? с нестоющею не надо и любви
иметь.
- Говори ж ты! Неш это дело тоже как по рассуждению делается? Один
соблаз действует. Ты с нею совсем просто, без всяких этих намерений заповедь
свою преступил, а она уж и на шею тебе вешается. Вот и любовь!
- Слушай же, Сережа! я там, как другие прочие были, ничего этого не
знаю, да и знать про это не хочу; ну а только как ты меня на эту теперешнюю
нашу любовь сам улещал и сам знаешь, что сколько я пошла на нее своею
охотою, сколько ж и твоей хитростью, так ежели ты, Сережа, мне да изменишь,
ежели меня да на кого да нибудь, на какую ни на есть иную променяешь, я с
тобою, друг мой сердечный, извини меня, - живая не расстанусь.
Сергей встрепенулся.
- Да ведь, Катерина Ильвовна! свет ты мой ясный! - заговорил он. - Ты
сама посмотри, какое наше с тобою дело. Ты вон как теперь замечаешь, что я
задумчив нонче, а не рассудишь ты того, как мне и задумчивым не быть. У
меня, может, все сердце мое в запеченной крови затонуло!
- Говори, говори, Сережа, свое горе.
- Да что тут и говорить! Вот сейчас, вот первое дело, благослови
господи, муж твой наедет, а ты, Сергей Филипыч, и ступай прочь, отправляйся
на задний двор к музыкантам и смотри из-под сарая, как у Катерины Ильвовны в
спальне свеченька горит, да как она пуховую постельку перебивает, да с своим
законным Зиновием с Борисычем опочивать укладывается.
- Этого не будет! - весело протянула Катерина Львовна и махнула ручкой.
- Как так этого не будет! А я так понимаю, что совсем даже без этого
вам невозможно. А я тоже, Катерина Ильвовна, свое сердце имею и могу свои
муки видеть.
- Да ну, полно тебе все об этом.
Катерине Львовне было приятно это выражение Сергеевой ревности, и она,
рассмеявшись, опять взялась за свои поцелуи.
- А повторительно, - продолжал Сергей, тихонько высвобаживая свою
голову из голых по плечи рук Катерины Львовны, - повторительно надо сказать
и то, что состояние мое самое ничтожное тоже заставляет, может, не раз и не
десять раз рассудить и так и иначе. Будь я, так-скажу, равный вам, будь я
какой барин или купец, я бы то есть с вами, Катерина Ильвовна, и ни в жизнь
мою не расстался. Ну, а так сами вы посудите, что я за человек при вас есть?
Видючи теперь, как возьмут вас за белые ручки и поведут в опочивальню,
должен я все это переносить в моем сердце и, может, даже сам для себя чрез
то на целый век презренным человеком сделаться. Катерина Ильвовна! Я ведь не
как другие прочие, для которого все равно, абы ему от женчины только радость
получить. Я чувствую, какова есть любовь и как она черной змеею сосет мое
сердце...
- Что ты это мне все про такое толкуешь? - перебила его Катерина
Львовна. Ей стало жаль Сергея.
- Катерина Ильвовна! Как про это не толковать-то? Как не толковать-то?
Когда, может, все уж им объяснено и расписано, когда, может, не только что в
каком-нибудь долгом расстоянии, а даже самого завтрашнего числа Сергея здесь
ни духу, ни паху на этом дворе не останется?
- Нет, нет, и не говори про это, Сережа! Этого ни за что не будет, чтоб
я без тебя осталась, - успокаивала его все с теми же ласками Катерина
Львовна. - Если только пойдет на что дело... либо ему, либо мне не жить, а
уж ты со мной будешь.
- Никак этого не может, Катерина Ильвовна, последовать, - отвечал
Сергей, печально и грустно качая своею головою. - Я жизни моей не рад сам за
этой любовью. Любил бы то, что не больше самого меня стоит, тем бы и доволен
был. Вас ли мне с собою в постоянной любви иметь? Нешто это вам почет какой
- полюбовницей быть? Я б хотел пред святым предвечным храмом мужем вам быть:
так тогда я, хоть завсегда млаже себя перед вами считая, все-таки мог бы по
крайности публично всем обличить, сколь я у своей жены почтением своим к ней
заслуживаю...
Катерина Львовна была отуманена этими словами Сергея, этою его
ревностью, этим его желанием жениться на ней - желанием, всегда приятным
женщине, несмотря на самую короткую связь ее с человек ком до женитьбы.
Катерина Львовна теперь готова была за Сергея в огонь, в воду, в темницу и
на крест" Он влюбил ее в себя до того, что меры ее преданности ему не было
никакой. Она обезумела от своего счастия; кровь ее кипела, и она не могла
более ничего слушать. Она быстро зажала ладонью Сергеевы губы и, прижав к
груди своей его голову, заговорила:
- Ну, уж я знаю, как я тебя и купцом сделаю и жить с тобой совсем как
следует стану. Ты только не печаль меня попусту, пока еще дело наше не
пришло до нас.
И опять пошли поцелуи да ласки.
Старому приказчику, спавшему в сарае, сквозь крепкий сон стал слышаться
в ночной тишине то шепот с тихим смехом, будто где шаловливые дети
советуются, как злее над хилою старостью посмеяться; то хохот звонкий и
веселый, словно кого озерные русалки щекочут. Все это, плескаясь в лунном
свете да покатываясь по мягкому ковру, резвилась и играла Катерина Львовна с
молодым мужниным приказчиком. Сыпался, сыпался на них молодой белый цвет с
кудрявой яблонки, да уж и перестал сыпаться. А тем временем короткая летняя
ночь проходила, луна спряталась за крутую крышу высоких амбаров и глядела на
землю искоса, тусклее и тусклее; с кухонной крыши раздался пронзительный
кошачий дуэт; потом послышались плевок, сердитое фырканье, и вслед за тем
два или три кота, оборвавшись, с шумом покатились по приставленному к крыше
пуку теса.
- Пойдем спать, - сказала Катерина Львовна медленно, словно разбитая,
приподнимаясь с ковра, и как лежала в одной рубашке да в белых юбках, так и
пошла по тихому, до мертвенности тихому купеческому двору, а Сергей понес за
нею коверчик и блузу, которую она, расшалившись, сбросила.

 ΛΛΛ     >>>   

Попросил красивый молодец
Повести сборнике очерков
Лесков Н. Жидовская кувырколлегия русской литературы