<<<     ΛΛΛ     >>>   

Во-первых, имеет ли оно какую-либо политическую, внешнюю организацию? Никакой. Это не есть ни сословие, ни цех, ни корпорация, ни кружок, ни какое-либо иное, условленное соединение людей. Это даже не собрание, а совокупная деятельность живых сил, выделяемых из себя народом, деятельность людей, которые вышли из народа, но не состоят уже под законом непосредственного быта, не поглощаются в народе, а напротив, делают непосредственное творчество народное и самый народ предметом своего сознания и деятельности, получая в то же время от народа жизнь, питание и силу. Разумеется, мы говорим не про то, что есть, а что должно быть. Выделяться из народа, в нравственном смысле, дает право только образование и притом не в значении известного количества познаний, и даже не в значении одного умственного образования, а в значении личного духовного развития вообще, такого развития, которым нарушается однообразие и безличность непосредственного народного бытия, но нарушается именно тем, что дух народа сознается и самое единство народное ощущается яснее и живее. Такое развитие есть расширение умственного взора, а потому самому и усиление нравственного сочувствия к народу. Тут не может быть ни определенного числа лиц, ни патентов, ни других примет на принадлежность к обществу; оно образуется из людей всех сословий и состояний - аристократов самых кровных и крестьян самой обыкновенной породы, соединенных известным общим уровнем образования. Чем выше умственный и нравственный уровень, тем сильнее и общество.

Во-вторых, общество, как само собою разумеется, не должно кристаллизироваться, костенеть, мертветь, а должно постоянно освежаться, обновляться новым притоком сил из народа, одним словом, состоять к нему в таком же отношении, как дерево к корню. Впрочем об аномалиях в этом отношении, об уродливом развитии общества, которое уже, в таком случае, есть какое-то не настояшее, а самозванное общество, мы будем говорить подробнее, когда коснемся русского общества.

В-третьих, общество, разумеется, существует только там, где есть цельное народное тело, цельный организм с соответствующим ему цельным органическим покровом, то есть внешней, государственной формой. Встречая общество во Франции и Англии, мы его не видим в Германии; то есть оно существует, как германское, но лишено живой, реальной действительности, потому что германского цельного народа не существует, Германии нет, как целого тела, а есть Бавария, Гессен-Гомбург, Гессен-Кассель, Рейс-Шлейс-Крейц-Лобенштейн и проч. Немец может обресть единство германского организма только в области отвлеченной, в Шиллере, Канте, Гете, Гегеле. Вот почему у немцев нет в языке и выражения, соответствующего нашим словам: общество, общественность, общественный; вот почему в немецкой литературе нет не только общественного романа, вроде сочинений Диккенса, Гоголя или Бальзака, потому что в области действительности германец превращается в гессенца, мекленбургца, баварца и проч. Вот почему также такое стремление в немцах, подобно Италии, сплотиться в единую сильную Германию, чтобы создать себе внешнюю форму, которая бы вполне соответствовала цельности народного германского организма, - вопреки всяким учениям о преимуществе федерации и о вреде крупных государств.

В-четвертых, сила общества, как явления не политического, есть сила нравственная, сила "общественного мнения". Орудие деятельности общества есть слово, и по преимуществу печатное слово, разумеется, свободное. Напрасно воображают некоторые, что свобода слова, устного или печатного, есть политическая свобода. После этого, и свобода есть, пить, спать, дышать воздухом, двигать руками и ногами, есть также политическая "прерогатива"! Между тем свобода слова, свободный обмен мыслей, чувств, мнений, необходимый для нравственной деятельности, относится точно также к стороне нравственной человека, как свобода спать, есть к стороне физической. Злоупотребление слова так же возможно, как и злоупотребление рук, но если бы в предупреждение зол, которые можно учинить руками, связать всем людям руки за спину, то уничтожилась бы всякая возможность деятельности, следовательно и существования как связываемых, так и вяжущих.

Впрочем, как об этом орудии общественной деятельности, так и вообще о силе общественной, мы желаем поговорить пространнее, - а так как статья наша вышла и без того чересчур длинна, то мы отложим рассуждение об этом предмете до следующего №, равно как и соображения наши о русском обществе в особенности.

III

Мы просим читателей припомнить все, что было нами сказано в статье 10 марта об обществе, его значении, его месте между народом и государством. Мы говорили, что общество не есть явление политическое, что сила его есть сила нравственная, сила общественного мнения, и что орудие деятельности общества есть слово, по преимуществу печатное и, разумеется, свободное.

Мы идем далее. Мы решаемся даже утверждать, что где нет деятельности слова, там нет и общества (разумеется, если отсутствие таковой деятельности происходит не от внешних, случайных причин) или иначе: в истории позднейших времен, без литературы немыслимо никакое общество. Постараемся доказать это. Дело в том, что общество есть та среда, в которой совершается сознательная, умственная деятельность народа, которая создается всеми духовными силами народными, разрабатывающими народное самосознание. Другими словами: общество есть народ на второй степени своего развития, народ самосознающий. Но для того чтоб стать на эту ступень, чтоб от непосредственности двинуться к самосознанию, от безличности народного бытия перейти к совокупной деятельности лиц, воссоздающих новую высшую духовную цельность народного организма, - необходимо образование. Мы уже объяснили прежде, что мы разумеем под образованием. Оно принимается нами не в смысле известного количества познаний, не в смысле одного умственного образования, а в значении личного духовного развития, такого развития, при котором личность, поглощаемая до сих пор в народе и не существующая в нем сама по себе, обретает себя вновь, ощущает себя как единицу народную, разрешает плен непосредственного бытия (подобно тому, как пускаемый зерном росток пробивает поверхность зерна) и получает возможность постижения мысли народной личным сознанием. Это постижение народной мысли, народного непосредственного творчества, личным сознанием единиц, народ составляющих, есть уже народное самосознание, которое и совершается в обществе. Следовательно, только образование, в том значении, как мы его объяснили, полагает начало народному самосознанию, или другими словами: только образование дает бытие обществу. Поэтому-то общество необходимо предполагает известный общий уровень образования, и чем выше уровень, тем сильнее и общество.

Но как определить этот уровень образования? Как обозначить границу, где кончается непосредственность бытия и начинается деятельность народного самосознания в единицах? Как указать ту ступень личного развития, на которой действие личного сознания получает значение народного самосознания? Как определить: когда личная деятельность единиц имеет право назваться общественною, когда именно народные единицы являются обществом?

Как провести в истории черту, откуда деятелем (фактором) истории становится общество?

Определить этот уровень и обозначить его пределы нет никакой возможности, да нет в том и надобности. Область нравственного мира не терпит никаких внешних рубрик и формул, никаких сигнатур и штемпелей, не поддается ни весам, ни мерам, ни горнилу, и все подобные попытки были бы не только тщетны, но и положительно вредны для свободного проявления его внутренней деятельности. Общество дает знать о своем существовании тем, что оно существует и действует; деятельность общественная есть, сказали мы, деятельность народного самосознания; деятельность народного самосознания выражает себя в слове, которое есть плоть сознания, плоть человеческой мысли; стало быть, выражение общественного сознания есть общественное слово; следовательно, только там, где есть общественное слово есть и общество, и наоборот - нет и общества там, где нет общественного слова. Постоянная деятельность общественного слова есть то, что называется словесностью или литературою.

Мы можем предположить себе весь народ умеющим читать и писать. Будет ли это общество? Нет; грамота есть только орудие слова, но самой деятельности личной мысли может еще и не быть. Предположим, наоборот, простой народ погруженным в невежество, - а над ним другие верхние классы, досужие, отличающиеся от народа бытом, образом жизни и даже более развитые. Составляют ли эти верхние классы общество? Опять нет, если им недостает деятельности мысли, если они заключены в тесных границах сословного быта, если они только чувствуют себя как народ, в силу своего естественного сродства с остальными народными классами, а не сознают себя как народ, не разрабатывают народного самосознания. Ни рыцари средних веков, ни купцы в России, в нашем XIX веке (мы говорим про большинство, а не про частные явления), не составляли и не составляют общества. В том-то и дело, в том-то и сила, что общество создается не верхним и не средним сословием, не мужиками и не дворянами, а создают его только образованные люди или, вернее, люди всех сословий и состояний безразлично, - связанные между собою тем уровнем образования, при котором становится возможною деятельность общественная, выражающаяся в наше время в литературе.

Само собою разумеется, что чем больше живых сил, выделяемых из себя народом, тем сильнее и деятельность общества, которая, идеально понимаемая, должна обхватить свою совокупность единиц, народ составляющих, не уничтожая через это нисколько ни непосредственной силы народного творчества, ни цельности народного организма, но воссоздавая (как мы уже сказали) его новую высшую духовную цельность. Чем больше образованных людей в какой-либо стране, тем скорее возникает в ней общество, но определить потребное для того число образованных людей также невозможно, как невозможно при учислении долей веса указать, где начинается тяжесть и кончается легковесность. Как скоро раздается общественное слово, как скоро оно является как власть имеющее, - мы познаем существование общества.

Не забудем также, что общество ни в какой данный момент не может назваться полным выражением народного самосознания. Оно есть деятельность народного самосознания, оно есть самосознавание, которое, постоянно возрастая и усиливаясь, приближает народ в его конечной цели, к самосознанию.

Чтобы еще яснее выразить нашу мысль о значении слова вообще и печатного слова как общественной силы, обратимся к истории. В Риме и Греции было общественное слово, было и общество, которое и дало человечеству все, что мог дать ему мир языческий; но Рим и Греция находились в других условиях, не существующих для мира новейшей эры. Возьмем Западную Европу, Германию, Францию, Англию. Можем ли мы признать в них существование общества в первые тринадцать или четырнадцать, или даже пятнадцать веков по Рождестве Христовом? Мы видим власть королевскую, правителей - даже мудрых, деятельность правительственную... Но это не общество. Деятельность государственная есть деятельность внешнего строения, это не есть деятельность общественная, сознательная деятельность духа и мысли народной. Вообще можно сказать, что деятельность народов в первые четырнадцать или даже пятнадцать веков истории Европы поглощается работою над внешнею формою, над внешним определением, которое давал себе каждый народ. Тогда только и начинается возможность общественной деятельности, когда сложилась уже сколько-нибудь внешняя форма, что, конечно, еще не значит, чтобы эта форма не могла впоследствии видоизменяться. Итак, с одной стороны мы видим в средние века в Европе - королей, герцогов, всяких властителей с их дружинами военными и гражданскими; мы видим начало государственное и его деятельность заменяющими всякую другую жизнь в общем организме страны - вне среды непосредственной жизни самого народа. Это не общество. С другой стороны представляется нам сословие рыцарей, аристократических владельцев, которых вся жизнь и деятельность были чисто внешние. Их, конечно, никто не назовет обществом; никто не скажет, что они составляли тогда общественное мнение] С этим едва ли кто станет спорить. Простой народ, порабощенный и угнетенный, находился на самой низшей ступени безличного бытия; следовательно, об нем не может быть и речи. Городские общины жили жизнью замкнутою, поглощенною интересами преимущественно вещественными и заботами об ограждении себя от всяких грубых сил, бродивших и еще не перебродивших тогда в организующихся государствах. Они еще не составляли тогда общества, не предъявляли своего мнения, как мнения общественного. Заметим кстати, что при существовании резкого разделения сословий, бытового и юридического, с великим трудом вырабатывается среда для совокупной умственной деятельности народных единиц, как общества. Кроме названных сословий, существовало в средние века единственное образованное сословие - духовенство. Оно сберегало, без сомнения, умственное наследие мира древнего для мира нового; оно было хранителем того просветительного начала, которое дало смысл, направление и характер всему просвещению, всему духовному развитию, следовательно всей последующей деятельности общества на Западе, но это просветительное начало являлось как данное извне, усвоенное бытом, но не усвоенное народным самосознанием; оно, конечно, способно было возбудить и возбуждало деятельность народного духа, но еще не как народное сознание, а как деятельность человеческого духа вообще. Одним словом, ученые монахи и схоластики средних веков не были обществом. Была ли Сорбонна выражением общества? Нисколько. Даже университеты того времени устремляли всю свою деятельность на внешнее одоление того готового материала просвещения, который завещан был Римом и Грецией христианскому миру, и были отрешены от действительной жизни. Без всякого сомнения, на Западе, в течение этого времени, подготовлялись все материалы для будущего здания, все внешние орудия деятельности, расширялся круг познаний, личная мысль не дремала, но она являлась одиноко-личною, не общественною, и резкая, неприязненная разделенность сословий, как мы сказали, еще препятствовала сложиться той среде, которая потом явилась как общество, тому простору, в котором бы оно могло действовать. Мы не пишем истории западного общества. Мы предоставляем нашим читателям поверить нашу мысль и наш вывод более подробным сопоставлением фактов, но едва ли они не согласятся с нами, что общества на Западе не было до того времени, как изобретение книгопечатания дало возможность возникнуть деятельности общественного слова. Это не значит, что случайное изобретение Гутенберга, или кто бы ни был настоящий изобретатель, породило общественную деятельность: наоборот, необходимость общественной деятельности, необходимость, сознание которой было подготовлено одиноко личною деятельностью ученых, еще не составлявших общества, но выражавших собою стремление и требование народного духа, вызвала изобретение печати. Только с того времени и возникает литература в собственном смысле слова, литература, как выражение общественной жизни.

Печать есть единственная арена, где, при современном внешнем устройстве народного организма, может раздаваться общественное слово. На площадях Рима оно не нуждалось в печати, ибо исчерпывалось вполне в совещаниях, на форуме, в речах, в публичных преподаваниях, в письменной литературе, ибо для Рима не было римского народа вне Рима; но история нашей эры создала иную формацию государств и призвала к жизни самые народы. Никакие парламенты, генеральные штаты, собрания государственных чинов не выскажут настоящей мысли всенародной; они составляют меньшинство, по отношению к тому множеству, которого думают быть представителями и которого мысль, со всем разнообразием личной деятельности единиц, составляющих это множество, никогда не может быть вполне передана необходимо ограниченным числом народных представителей. Английский парламент не был бы тем, что он есть без английской прессы. При всем том, часто случается, что решение народных представительных собраний на Западе не выражает мнения народа, находится в противоречии с ним. Выше народных, ограниченных в числе и во времени и в пространстве представительных собраний стоит сам народ, или общество, как тот же народ, несамосознающий и развивающийся; верховный контроль над всеми этими собраниями принадлежит обществу, общественному мнению для него узка арена законодательных или каких бы то ни было представительных собраний, ему надо поле пошире, и такое вполне соответственное поле для общественного слова есть печать.

Поэтому стеснение печатного слова, когда явилась в нем потребность, когда, стало быть, в народе возникло общество, есть нарушение правильных отправлений общественного организма, есть умерщвление жизни общества, и следовательно, опасно для самого государства, допускающего это стеснение. Как дерево может существовать только до тех пор, пока в нем есть жизнь сердцевины; как с прекращением этой жизни сохнет и каменеет кора, - так и государство, когда уже раз возникло общество, когда уже раз совершилось это новое движение в бытии народном, может существовать только до тех пор, пока живет общество. Зерно способно долго сохраняться как зерно, но если оно раз начало жить как дерево, в корнях, стволе и листьях, дерево уже не может быть лишено воздуха, света, тепла, - иначе оно погибнет. Никакие в мире либеральные учреждения не заменят свободы общественного слова, никакие консервативные охраны не заменят охранительной силы свободного слова (если только есть что достойное охранения), никакие законы не имеют прочности и живительного действия без помощи общественного сознания, следовательно, без его деятельности и жизни в свободном слове. Как против отолщения кожи нет другого лекарства, кроме возбуждения деятельности прочих органов, так и государство, против его болезненного роста внутрь, может спасти только общество с своею свободою деятельности, свободою критики, свободою слова.

Общество не есть явление политическое, говорили мы не раз, и деятельность его не должна быть политическою, в смысле деятельной, политически организованной власти. В противном случае оно перестает быть обществом - и жизнь или находит себе другой, часто неправильный исход, или же уходит в корни, или же совсем замирает. Воспользуемся приведенным выше примером, чтобы пояснить нашу мысль. Вообразим себе, конечно не без усилия для воображения, что желая остановить возрастающую толщину коры на дереве, желая спасти сердцевину, мы наставим перегородки внутри, между корой и сердцевиной. Что выйдет? Сердцевина еще более стеснится, объем ее простора уменьшится, ее будет давить перегородка, вгоняемая внутрь внешним напором коры. Делать нечего: вы подпираете перегородку какой-нибудь новою подпоркою, и еще более сжали сердцевину! Но и это не помогает: новая подпорка не может устоять против общего давления коры и перегородки; вам приходится утверждать подпорку новою подставкой, но опять бесполезно, и т.д. до бесконечности, то есть до того, что вы сами этими же ограждениями от болезненного роста коры убьете сердцевину. Так и общество, ставя себе ограждения от болезненного роста государства во внешних учреждениях, основанных на начале государственном, то есть политическом, изменяет характеру своей деятельности, стесняет само свою свободу, вносит начало принуждения в свою собственную жизнь. Это начало будет тем тяжелее и болезненнее для общества, что оно не налагается извне, внешнею, чужеродною силою, а исходит от самого общества. Общество в таком случае заражается болезнью государственности, убивающею его внутреннюю свободу, его общественную жизнь. Нет ничего опаснее и вреднее политического элемента, к которому так влекутся наши публицисты. Мы говорим здесь не о критике явлений политического мира, которая есть неотъемлемое право общества, но о политическом элементе, как начале внешнего принуждения, внешней условной правды, внешней организации, какой бы формы последняя ни была. Так, например, Америка, по замечанию К.С. Аксакова, можно сказать, отравилась духом государственности, который, внедрившись там в душу и плоть человека, обратил каждого человека в квартального самого себя, заглушая полицейским принципом принцип совести. Государство и государственное начало должны быть отвлечены от жизни народа и общества на поверхность и оставаться в тех скромных пределах, какие полагает им духовная и нравственная деятельность самого общества.

Впрочем, более подробное рассмотрение отношения общества к государству и государства к обществу, а равно и того, что должно разуметь под самоуправлением общественным, что такое партии, охранительные и прогрессивные начала, в каких отношениях находится начало сословности к обществу, и как все это отражалось в русской истории и отражается в современной нашей общественной жизни - мы отлагаем до следующего раза...

IV

(Тексты приводятся по изданию И.С. Аксаков. Отчего так нелегко живется в России?)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Коснемся русского общества
В петербурге задачам русской наконец
чего смотрит правительство