<<<     ΛΛΛ     >>>   

Рассмотрим теперь случай, когда проявление синдрома провинциальности выглядит рационально мотивированным. Автор высказывания (эксперт № 23) на вопрос молодого художника «Существует ли на самом деле провинция?» отвечает: «Да... Она засасывает, переваривает и выделяет. Поэтому беги отсюда, не сомневаясь... Поселись в настоящем мегаполисе с настоящими музеями и галереями, чтобы совсем позабыть репродукции и лекции неудачников...». Таким образом, предлагаются вроде бы рациональные признаки культурной отсталости территориальной провинции: ненастоящие музеи и галереи с репродукциями, а не подлинниками художественных произведений; лекции же читают «неудачники». Этот последний признак отличается неопределенностью, свойственной подобным стереотипным образам, зато другие черты социокультурной второсортности убедительно говорят о возможности дурно повлиять на развитие таланта молодого художника в провинции. Однако история искусства знает немало случаев, когда формирование художника происходило вдали от больших городов, другое дело — возможность сделать карьеру или прославиться. Цитируемый автор, несомненно, «заражен» синдромом провинциальности, поскольку его знание о том, что картина является репродукцией, а не подлинником, будет всегда сильнее любых доказательств, что качество репродукции не уступает оригиналу — например, по силе воздействия на молодого человека.

Призрак провинциальности, преследующий интеллигента, состоит из: а) образа «отсталости» географического ареала и среды проживания художника; б) представления о «серости» персонажей второго плана, то есть граждан «не нашего» сословия; в) устойчивого впечатления о тривиальности членов «ближнего круга» — поз, речи, мыслей, поступков; г) восприятия второсортности и бесперспективности самого героя. Социально-психологическая техника формирования таких восприятий состоит в том, что провинциальность объектов предполагается заранее, иначе говоря, приписывается: «мы» заранее знаем, что в нашей среде ничего нового, оригинального, способного завоевать интерес интеллигентов Европы и мира не может возникнуть. В своих крайних проявлениях такая точка зрения означает не только угасание свежести восприятия мира и друг друга, но и своеобразный контроль над поведением (и даже мышлением) членов творческого сообщества, с тем чтобы никто из них не преступил границы посредственности (постоянно общаясь в ландшафте повседневности, наши герои не в состоянии поддерживать в глазах окружающих имидж творческой загадочности, неожиданности творений; это, разумеется, не относится к совсем юным адептам искусства и социокультурно невменяемым творцам).

Следующим типичным проявлением синдрома провинциальности может быть апелляция экспертов к «языковой аргументации»: пытаясь обосновать свою эмоциональную оценку, авторы мнений ссылаются на свой социально-речевой опыт. При этом ситуация опознается и без малейших сомнений оценивается как провинциальная или не провинциальная на туманных и нерациональных основаниях; оцениватель убежден, что его коллеги интуитивно согласятся с его оценкой, которая не менее уверенно вербализуется как обобщение опыта — приписывать подобным ситуациям именно такое словесное выражение. Цитируем пример: «Язык не повернется сказать (выделено мной. — С.Р.), что Каунас, Тельшяй, Варняй или Бальберишкис — это провинция, а центр — это Вильнюс и только Вильнюс, что В. Бложе и Н. Миляускайте в Друскининкае, Г. Граяускас в Клайпеде, С. Йонаускас в деревне Гясяляй — это провинциальные писатели, а вот А. Марченас или С. Парульскис — это «центральные»... (эксперт № 15, «Мятай», с. 112). Доверие автора к своей языковой интуиции опирается на убеждение, что и другие участники игры — тоже носители подобного опыта и согласятся с его мнением о городах и писателях. Эксперт № 15 как бы отменяет аргументы синдрома: он придерживается такой парадигмы распознавания провинциальности, согласно которой наличие выдающегося художника в местности любого ранга уничтожает ее провинциальность, иначе говоря, целостное восприятие этой местности уже не будет относиться к синдрому провинциальности.

Проанализируем далее высказывание уже цитировавшегося выше эксперта № 23. Автор рекомендует молодому художнику бежать из провинции и демонстрирует, как в социальном восприятии будет оцениваться его судьба: «...спустя годы какое-нибудь светило провинциального искусствоведения скажет: избу и хлев родимой деревни он унес в своем сердце... а по-французски говорил с настоящим жемайтийским акцентом. Обратный вариант, увы, невозможен. Никто не скажет: Эйфелеву башню он унес в сердце и, поселившись в Пришмончяй, по-жемайтийски говорил с настоящим парижским акцентом. Никогда великое искусство не может родиться в Пришмончяй» («Летувос Ритас», 24 июля 1993 г.; курсив мой. — С.Р.).

Выразитель этого мнения твердо убежден, что выражает не только социально-культурный опыт всего актива культуры, но и «стандарт написания» ее истории: светило искусствоведения фиксирует свершившиеся факты искусства, в данном случае реализацию (достижение) всемирной карьеры в живописи; в свершившейся биографии художника постфактум расставляются «акценты» (шарм провинциального акцента в Париже, но не наоборот). Таким образом, смысл непоколебимой формулы «никто не скажет» таков: если по отношению к какому-нибудь факту культуры никто (то есть авторитет) не применит формулы «художник икс в провинции говорил с парижским акцентом», то такого факта просто нет (а в прагматическом смысле — если никто не заявит об этом публично, то об этом факте никто и не узнает). Понятно, что реальная история искусства не останавливается на одной, пусть и авторитетной и уверенной оценке; всегда находятся другие специалисты по написанию истории, которые могут небрежно отменить формулу «никто не скажет», могут высказать совершенно другое мнение о конкретном художнике и тем самым перевернуть его записанную судьбу и т. д. В этом смысле полезно обратить внимание на творческую судьбу режиссера Ю. Мильтиниса, некогда поселившегося (со своим парижским акцентом) в провинциальном Паневежисе и создавшем выдающийся театр, слава которого преодолела всяческую провинциальность среды.

Для нас здесь важно подчеркнуть, что в утверждении эксперта № 23 зафиксирована реальная практика создания биографий и моделей истории искусства; оценочные решения чаще всего принимаются специалистами в размытом поле интуитивных образов, а новые восприятия становятся решениями только тогда, когда обретают силу всеобщего культурного стереотипа (мы вовсе не склонны отрицательно оценивать такую практику, хотим лишь отметить индивидуальную ответственность оценщиков за их оценки; впрочем, тут мы вторгаемся в отдельную область социальной эстетики).

Описываемый синдром имеет и своеобразные коллективные проявления. Прежде всего отметим различные формы «группоцентризма» (имеются в виду отношения «интеллигенция — остальные сословия»). Тут прослеживаются более общие основания чувства провинциальности. Обыденное человеческое окружение художника как в большом городе, так и в провинции часто воспринимается как серое, усредненное (например, таков собирательный образ «бедняков хлеборобов» в высказывании эксперта № 6: «Културос барай», 2001, № 5, с. 47). Косвенные проявления такого восприятия можно аналитически обнаружить, например, в структуре художественного текста, автор которого «заражен» синдромом провинциальности. Так, в одном давнем документальном фильме о скачках панорамные кадры без каких-либо художественных ухищрений показывают легко узнаваемую будничную сельскую местность; отсутствие художественных коннотаций можно объяснить тем, что автору — представителю своего сословия — эти будни не интересны. А вот крупные планы показывают нам головы и глаза лошадей, морщины крестьян и т. п.; эти жизненные подробности различными средствами, в том числе — операторскими, монтажными и др. как бы изымаются из будничного контекста и трансформируются, «сублимируются» в типичный интеллигентский эстетический материал; недаром эти крупные планы сопровождаются классической органной музыкой. В данном случае мы не касаемся творческого замысла этого произведения, а отмечаем черты стилистики, которые можно наблюдать в произведениях и других авторов. Суть ее в том, что обсуждаемым представителям творческого сословия интересны только черты образа и стиля жизни своего сословия. Такая дисгармония отношений художника с его жизненной средой — одна из глубинных характеристик синдрома провинциальности.

Еще одно проявление этого синдрома, которое иногда присутствует в структуре текста или переживается автором в процессе его написания, можно назвать «аллергией локализмов»: автор чувствует, что художественность создаваемого текста как бы не пропускает в него — как нехудожественные — любые конкретности его повседневной жизни — от топонимов до собственных имен. Для данного автора дистанция между искусством и частной жизнью такова, что все эти знаки означают для него лишь банальную будничность, не поддающуюся никакой художественной обработке.

* * *
Научная интеллигенция, работающая в сфере естественных и точных наук, часто имеет дело с совершенно объективными проявлениями синдрома провинциальности — например, отставанием экспериментальной базы от мировых стандартов, без которых немыслимо развитие современной науки. Однако и здесь ученого могут терзать «комплексы» второсортности, свойственные творческой интеллигенции. В свою очередь, в социальных и гуманитарных науках, где зачастую невозможно точно верифицировать качество результатов деятельности и потому ответственность за него в таких случаях лежит в области личностной морали, синдром провинциальности процветает — в форме «комплекса профессиональной неполноценности»: например, местные ученые подавлены авторитетом заграничных профессионалов, воспользоваться мнением которых они, зараженные синдромом, часто не в состоянии, поскольку эта «болезнь» мешает удостовериться в применимости зарубежных концепций к местным условиям. В то же время, разумеется, во внутренних рутинных отношениях в научных учреждениях господствуют свои авторитеты, отмеченные официальными регалиями.

На основании проведенного выше анализа уже можно заключить, что синдром провинциальности — это своеобразная оценка качества всех проявлений образа жизни человека. Основанием такой оценки служит предположение о том, что значимость человека зависит от места, которое он сам и черты его образа жизни занимают в определенной престижной иерархии; позиции в этой иерархии сравниваются друг с другом (объектом сравнения может быть всё — место жительства, быт, человеческое окружение, карьера, способности, произведения и т. п.), сами же оценки опираются на неопределенный, неустойчивый, мифологизированный эталон качества, который может быть всеобщим или специфичным для данной сферы жизни, но при том совершенно расплывчатым; так, например, для эксперта № 22 крупные мировые центры — Нью-Йорк, Лондон или Париж — являются эталоном первосортности искусства («Мятай», с. 124). Такое сравнивание (сравнимость) является глубинной установкой художника, отражающей его «внутреннюю несамодостаточность»; мерило сравнения уже готово, остается его применить.

Свой ареал видится из мирового центра: «...когда поверхностно глядишь на наш географический ареал с олимпов крупных культурных метрополий... все кажется довольно тоскливым и мрачным: пустота — экономическая, культурная, — кого и почему она может интересовать, быть ценной?» (эксперт № 22, «Мятай», с. 123). Собрание признанных столичных писателей сравнивается со сходкой пишущих непрофессионалов в маленьком городке («собираются пишущие из окрестных районов — учителя, работники культуры, медики, простые рабочие» — № 21, «Мятай», с. 121); в масштабе большого города один художественный коллектив оценивается с точки зрения другого, более известного.

Страдающий синдромом провинциальности художник с первого же взгляда опознает ситуацию, меченную провинциальностью, и, ощущая причастность к ней, переживает это мучительно и горько. Во всех случаях основанием оценочной процедуры является «предпосылка о сравнимости», суть которой состоит в том, что для взрослого социализированного человека релевантно (значимо) сравнивать проявления и результаты своей жизнедеятельности с размытым эталоном.

И тут мы сталкиваемся с существенной характеристикой изучаемого сословия, то есть художников или творческой интеллигенции вообще. Для всех остальных социальных групп взрослость человека, или, иначе говоря — социализированность, означает, что выбор им образа жизни, в первую очередь — вида деятельности, уже состоялся и что он отвечает всеобщим здравосмысловым стандартам, так что в дальнейшей биографии сравнение с какими бы то ни было эталонами лишено смысла, просто не нужно. Появление такой поздней процедуры самооценивания означало бы возврат в юность, то есть в пору, когда осуществляется первичный профессиональный выбор, или психическую болезнь. Став взрослым, нормальный человек просто живет — «как все». Конечно, у него могут быть количественные претензии к избранному им образу жизни, но это не касается его содержательных характеристик. Представители рядовых профессий — врачи, инженеры, учителя, сантехники и т. п. — могут иметь претензии к техническому отставанию и провинциальности отрасли, но это, видимо, не затрагивает их общей социальной адаптированности.

У представителей всех остальных социальных групп нет упомянутой рефлексии, у них нет нужды выделиться из окружения, общество уже признало, что они нормально овладели правилами обычной жизни и потому никакие стилистические характеристики их не заботят, в том числе — провинциальность образа жизни.

Однако и среди этих нерефлексантов можно обнаружить подгруппу людей, для которых важны престижные признаки их образа жизни. Тем не менее между ними и обсуждаемыми рефлексантами есть принципиальная разница: в первом случае некоторые представители нетворческих сословий стремятся к тому, чтобы приметами повышенного престижа были отмечены внешние характеристики их стиля жизни (мода, знаки богатства и т. п.), во втором же — сравнивающая и оценивающая рефлексия относится к самому существенному — к содержанию деятельности человека и его судьбе. (По-видимому, если не-автор, а просто зритель или читатель при виде объекта культуры вдруг испытывает острое ощущение его провинциальности, такого реципиента вполне можно зачислить в «творческое сословие» и в его биографии искать причины того, что он не стал автором).

Таким образом, отличительной особенностью творческой интеллигенции является то, что ее профессии, выражаясь социологически, имеют специфические «лицензии», касающиеся всех черт их образа жизни. Они традиционно предусматривают особый престиж художественных профессий и значимость авторов; художник получает право на именное вхождение в культуру, иначе говоря, право на славу, но за эту исключительность ему приходится платить: художник вынужден непрерывно искать подтверждение качества результатов своей деятельности, в то время как и эталоны, и процедуры признания качественности в принципе неопределенны. Уже сама зависимость от внешних качественных эталонов стиля жизни и следование им часто «прикрывают» эрзацы творчества. Провинциальность всех этих проявлений воспринимается как негативная коннотация, синонимы которой — второсортность, банальность, рутинность, будничная монотонность. Чувство провинциальности художника часто означает психический дискомфорт или кризис — как в случае, когда он переживает собственную второсортность, так и когда он не в состоянии отождествиться с презираемой средой.

Тем самым творческая интеллигенция являет собой особый вариант социализации, связанный с профессиональной лицензией: ей «разрешается» в определенных пределах «отклониться» от правил здравого смысла, или иными словами — стандартного взросления.

Упоминавшиеся социальные лицензии существуют с незапамятных времен и давно воспринимаются само собой разумеющимися, однако в современных социокультурных условиях следование им уже может выглядеть как нечто необычное или архаичное.

Описанные черты сословия художников можно охарактеризовать и с другой стороны: от остальных взрослых людей их отличает специфическая рефлексия, в данном случае — привычка совершать перечисленные выше психические процедуры. Специфика взросления творческого человека начинается с того, что он выделяет себя из окружения, приписав себе достаточные качественные основания для этого и сделав вывод о перспективности своей деятельности и будущей жизни. После этого автор приступает к процедурам предложения обнаруженных им достоинств окружающим людям, инстанциям и среде. Так вот, синдром провинциальности — это такой результат упомянутой рефлексии, когда художник ощущает, что уровень и престиж его образа жизни и результатов деятельности зависят не от его собственных усилий, а от внешнего социокультурного контекста; ближайшее окружение (художественная среда) и дальнее (страна или государство) воспринимаются как второсортные и «заражают» художника «этим ядом»; то есть судьба его неудачна, поскольку этот социокультурный контекст «засасывает», мешает сделать карьеру, прославиться (когда такая установка означает отсутствие идентификации со страной или государством, он «бежит» за границу, на Запад или Восток).

Пределы влияния синдрома провинциальности

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Немало экспертов заявляет
Эксперты отмечают