<<<       >>>   

Начав писать свою инаугурационную энциклику «Redemptor Hominis», Папа Иоанн Павел не думал тогда, что она станет первой частью своеобразного триптиха, состоящего из трех частей отражения Бога как Святой Троицы. Гуманизм, в центре которого неизменно находился Христос, стал главенствующей темой его понтификата, а первая энциклика «Redemptor Hominis» [«Искупитель человечества»] должна была во всеуслышание заявить об этом Церкви и всему миру. Размышления о достоинстве человеческой личности, спасенной Христом, естественным образом подводили к размышлениям о самом Господе Боге, который послал своего Сына для спасения человеческого мира. А это, в свою очередь, неизбежно приводило к размышлениям о Святом Духе, ниспосланном Отцом и Сыном для завершения начатого Христом спасения мира и освящения его работы. Таким образом, энциклика «Redemptor Hominis» привела к появлению двух других: «Dives in Misericordia» [«Богат в милосердии»], посвященную Богу Отцу и опубликованную 30 ноября 1980 г., и «Dominum et Vivificantem» [«Божественный и Животворящий»], в которой рассматривается Бог Дух Святой, опубликованную 18 мая 1986 г.

Энциклика «Dives in Misericordia» была одной из наиболее насыщенных в теологическом плане и также отражала два важнейших измерения духовной жизни Папы Иоанна Павла II.

Краков был центром религиозного движения Божественного милосердия, возникшего по инициативе сестры Фаустины Ковальской, молодой, мистически настроенной польки, умершей в 1938 г. в возрасте тридцати восьми лет. Благодаря обретенному мистическому опыту сестра Фаустина уверовала в то, что она призвана обновить преданность католиков милосердию Господа Бога, а это, в свою очередь, должно способствовать обновлению всей духовной жизни католической Церкви. Важными элементами созданного ею движения Божественного милосердия стали празднование первого воскресенья после Пасхи как Воскресения Божественного милосердия, венки и гирлянды Божественного милосердия, набор молитв, в которых обращена просьба к Богу ниспослать милосердие на католическую Церковь и весь мир в целом, а также проведение священного часа в память об искупительной смерти Христа, сопровождаемого непрерывными молитвами во славу Господа и Евхаристией. Главной иконой этого обряда стала икона Христа милостивого и милосердного - образ облаченного в белые одежды Христа, из груди которого исходят два ярких луча. Именно таким увидела его сестра Фаустина 22 февраля 1931 г, Кроме того, она записала свое мистическое прозрение в тайный дневник, который начала за четыре года до своей смерти. После того как обряд Божественного милосердия распространился по всей стране и встал вопрос о канонизации сестры Фаустины в качестве святой, этот дневник стал предметом тщательного богословского изучения отцом Игнацием Ружицким, бывшим учителем Кароля Войтылы, его соседом по улице Канонича и научным руководителем его дипломной работы, посвященной деятельности Макса Шелера.

В качестве архиепископа Кароль Войтыла всячески защищал сестру Фаустину, когда его стали расспрашивать в Риме, основываясь на очень плохом переводе дневника с польского на итальянский, а потом всеми силами отстаивал идею причисления ее к лику святых, Иоанн Павел II неоднократно отмечал, что духовно он очень близок к мистике сестры Фаустины и очень много думал о ней во время написания энциклики «Dives in Misericordia». Это чувство духовной близости со временем углубилось и заметно усилилось его вторым личностным элементом, который отчетливо проявился при написании этой энциклики.

Папа Иоанн Павел много размышлял над природой отцовства. Жизнь с отцом и благотворное влияние близкого ему по духу кардинала Сапеги дали Папе бесценный опыт как семейного, так и духовного отцовства. Он даже к своей церковнослужительской деятельности относился как к своеобразной форме патриархального отцовства. А когда интуитивное понимание отцовства усилилось, Кароль Войтыла счел возможным выразить его в своем поэтическом эссе «Размышление об отцовстве». «Все на свете окажется несущественным и незначительным, кроме следующего: отец, ребенок, любовь. И тогда, глядя на самые простые вещи, все мы скажем: разве мы не знали всего этого много лет назад? Разве все это не лежит в основе всего сущего?».

Именно отцовство, а не электроны, не протоны, не нейтроны или какие либо другие элементарные частицы, лежит в «основе всего сущего». Неустанно работая над энцикликой «Dives in Misericordia» и развивая свою поэтическую интуицию для постижения реальности, Папа Иоанн Павел открыл для себя совершенно новые грани понимания классических библейских текстов.

Сюжеты из Ветхого Завета обогатили размышления Иоанна Павла по поводу милосердия Христа и его отражения в Евангелии, а также послужили иллюстрацией убежденности Папы в том, что христианство может быть правильно понято только через иудаизм и его уникальную роль в религиозной истории. В то время как спасительная любовь Бога зарождается «в самой тайне создания», пишет Иоанн Павел, опыт народа Израиля обнаруживает, что «милосердие означает особую силу любви», достаточно крепкую, чтобы преобладать над «грехом и неверностью». И хотя Ветхий Завет постоянно напоминает о том, что Бог есть прежде всего Бог справедливости, в нем также говорится о том, что «любовь есть нечто большее, чем справедливость, причем это «большее» следует понимать в том смысле, что оно первично и фундаментально в своей основе». А для христиан это учение завершается тайной Страстей Христовых, Его искупительной смертью и Воскресением, что само по себе является наиболее наглядным примером милосердия Отца. Следовательно, милосердие здесь сильнее не только греха, но и самой смерти.

Притча о блудном сыне (Лк. 15. 14-32) является, по мнению Иоанна Павла, синтезом библейской теологии милосердия и демонстрирует, как вопрос об истинном гуманизме неизбежно влечет за собой вопрос о Господе Боге. В анализе Иоанна Павла этой проникновенной притчи Нового Завета блудный сын выступает в качестве всеобщего человека, обремененного трагедией человеческого существования, которое, в свою очередь, есть «осознание расточительного сыновства» потерявшего достоинство человека. Всепрощающий отец, оставаясь верным своему отцовскому долгу и превосходя общепринятые нормы справедливости, принимает сына и возрождает в его глазах истину о себе самом, что и есть, собственно, утраченное достоинство сыновнего долга. Милосердие, таким образом, никак не ослабляет и не унижает того, на кого оно направлено. Оно просто утверждает его в собственном достоинстве.

Милосердие имеет также и корпоративное, или социальное, измерение. В условиях бессилия или отчужденной гуманности, говорит Иоанн Павел, что само по себе является следствием технического прогресса, Ветхий и Новый Завет становятся важным источником истины. «Одна только справедливость совершенно недостаточна, если к ней не прилагается более мощная сила - сила любви. Именно она должна формировать человеческую жизнь в многочисленных ее проявлениях». Единственный путь, преодолевающий современные трудности, заключается в построении такого общества, в котором справедливость открыта любви и милосердию, и именно в этом состоит воплощение человеческого духа.

Энциклика «Dives in Misericordia» привлекла к себе значительно меньше внимания, чем «Redemptor Hominis», которая оказалась более востребованной и информативной в силу своего программного характера и стилистической доступности для простого читателя. Однако в мире существует много видов информативности. От всех остальных энциклик «Dives in Misericordia» отличается прежде всего тем, что она явилась выражением пастырской души Иоанна Павла II и вместе с тем важнейшим показателем того, как эта душа формировалась опытом Кароля Войтылы и его пониманием отцовства.

ПЕРЕВОРАЧИВАНИЕ С ГОЛОВЫ НА НОГИ

Еще до своего паломничества протяженностью в 21 тысячу миль в страны Азии Папа Иоанн Павел осуществил, как тогда говорили, самое дерзкое предприятие за весь период своего понтификата.

Арон Люстиже родился в Париже в 1926 г. и был сыном польского еврея, который в начале века эмигрировал во Францию. В течение первого года Второй мировой войны юный Арон, воспитанник французской католической семьи в Орлеане, не получивший абсолютно никакого еврейского образования, перешел в католицизм и был крещен 25 августа 1940 г., приняв христианское имя Жан Мари. Его мать была депортирована из Франции и умерла в Освенциме в 1943 г. Пройдя курс изучения литературы, философии и теологии в Сорбонне, Жан Мари Люстиже был в 1954 г. рукоположен в сан священника и в течение последующих пятнадцати лет служил в чине капеллана родного университета. В 1969 г. он был назначен пастырем парижского прихода Святой Жанны Шантальской. Предыдущая работа со студентами помогла ему привлечь к себе внимание многих местных интеллектуалов и тем самым заметно расширить приход.

В 1979 году парижский кардинал Франсуа Марти стал готовить себе преемника и обратился к священникам своей епархии с просьбой составить список качеств, необходимых для нового архиепископа. Небольшая группа его коллег пришла к отцу Люстиже и фактически посадила его под домашний арест со словами: «Напишите нам, что вы думаете по этому поводу». Люстиже подготовил весьма пространный и достаточно подробный отчет о состоянии католицизма во Франции, а также не преминул изложить свой стратегический план относительно его улучшения.

Из этих записей следовало, что до Французской революции католическая Церковь во Франции была «Церковью власти», непосредственным образом связанной с установившимся политическим порядком, и в известном смысле зависела от него. Затем наступил 1789 г. и последовавший за ним период террора, в результате которого Французская Церковь понесла самый ранний (и самый тяжелый до начала XX в.) урон со стороны секуляристской модернизации. Не выдержав такого страшного удара, Церковь в конце концов окончательно раскололась. Сторонники реставрации искали любую возможность, чтобы вернуться к прежнему режиму, причем сперва они выступали за его полное восстановление, а потом, когда подобный исход оказался совершенно невозможен с политической точки зрения, стали ратовать за реставрацию культурных ценностей Церкви. Со временем это течение в католицизме произвело на свет экстремистов из организации «Аксьон франсез», группу сторонников маршала Петена в годы Второй мировой войны и в конце концов раскольников архиепископа Марселя Лефевра, которые стали напрочь отрицать решения Ватикана II. В качестве противоположного по духу течения выступили сторонники примирения с секуляризмом и левыми политическими партиями, что вскоре привело к рождению оппозиционного «христианского марксизма». Огорчительные стычки между этими двумя лагерями раскололи французских католиков почти на сто пятьдесят лет и начисто лишили Французскую Церковь ее живительного евангелического духа.

Творческая ценность анализа Люстиже заключалась прежде всего в том, что он сумел разглядеть в этих двух течениях различные вариации одного и того же ложного выбора - нацеленность на статус «Церкви власти». Они отличаются друг от друга выбором предпочтительной политической силы, которая могла бы стать партнером Церкви. Оба течения сходятся в одном, хотя никогда и не признаются в этом публично: быть Церковью во Франции означает прежде всего быть «Церковью власти».

А Люстиже не согласился с этим. Именно связь Церкви с властью, по его мнению, сделала ее уязвимой для светской модернизации. Что же до пастырской стратегии, то совершенно невозможно отыскать удовлетворяющую всех середину между сторонниками реставрации и модернизации. Первые относятся к принятой на Втором Ватиканском Соборе «Декларации о религиозной свободе» как к ереси, в то время как вторые ошибочно восприняли принцип открытости модернизации, изложенный в «Пастырской конституции о Церкви в современном мире», как предложение к сотрудничеству с марксизмом и чуть позже с деконструктивизмом, хотя оба эти течения так или иначе ведут к крушению христианской ортодоксии. В этих условиях, пишет Люстиже, единственно правильным выбором может быть только выбор евангелический. Церковь должна отбросить все свои прежние притязания на власть, отказаться от сотрудничества с любой политической силой и приступить к реевангелизации Франции, не вовлекаясь в политические интриги, а способствуя возрождению культуры. Это означало, что законы Евангелия должны быть взяты на вооружение всеми, кто так или иначе формирует и создает высокую культуру Франции, то есть прежде всего глубоко секуляризованной французской интеллигенцией. Причем начинать нужно с самых сложных проблем, а саму Францию следует «перевернуть с головы на ноги».

Позже Люстиже говорил о своем меморандуме как об «очень, очень радикальном». На самом же деле он представляет собой явную параллель с пониманием первостепенной роли культуры в истории Иоанном Павлом II. Они никогда прежде не встречались, но их незаурядные интеллектуальные интересы воплотились в деятельности Ежи (Джорджа) Калиновского. Бывший люблинский коллега Кароля Войтылы проповедовал на французском языке и в свое время познакомил Люстиже и руководителей «Коммунио», издающегося во Франции ежеквартального теологического журнала, с работой Войтылы «Источник обновления» и другими работами польского кардинала середины 1970-х годов. Таким образом, Люстиже и молодые французские интеллектуалы из журнала «Коммунио» имели благодаря Калиновскому весьма неплохое представление о взглядах польского кардинала Войтылы на проблемы французского католицизма в момент избрания его Папой Римским. С одной стороны, Войтыла восхищался французским католицизмом, а с другой - подвергал резкой критике. И это причудливое сочетание восхищения и критики было в полной мере продемонстрировано Папой в Париже с 30 мая по 2 июня 1980 года.

Люстиже не совсем в этом уверен, но вполне вероятно, что его меморандум кардиналу Марти все-таки нашел дорогу в Рим. Во всяком случае, 10 ноября 1979 г. Жан Мари Люстиже был утвержден епископом Орлеанским. В течение всего 1980 г. продолжались поиски возможного преемника кардинала Марти. Иоанн Павел, очевидно, никак не мог принять окончательного решения и постоянно испытывал душевные терзания по этому поводу. Он прекрасно понимал, что его решение будет иметь важные последствия для Франции. Было совершенно ясно, что этой стране требуется новое церковное руководство, которое могло бы проложить новый курс и дать новое направление французскому католицизму. Однако любое назначение так или иначе будет связано с тем или иным течением в Церкви.

Самый вероятный внешний кандидат на этот пост Поль Граммон, аббат монастыря Ле Бек-Хеллоуин, сразу же предупредил, что в возрасте шестидесяти девяти лет он вряд ли сможет принять подобное предложение. Исключением из современной французской иерархии был только Люстиже, но он стал епископом всего лишь несколько месяцев назад, и его назначение в Орлеан могло бы вызвать недовольство тех французских епископов, которые увидели бы в нем удачливого конкурента в церковных делах. Кроме того, в подобном назначении имелись определенные биографические сложности. Может ли сын польского еврея быть архиепископом Парижским?

 <<<       >>>   

3 солидарности
Именно в этом университете учился коперник
Церковь выживет
Предстоящий визит папы в великобританию может самым серьезным образом подорвать репутацию святого
С самого зарождения америки свобода служила созданию хорошо организованного общества