<<<     ΛΛΛ     >>>   

[14]

и спонтанного самообнаружения индивидуального "я". Какую бы роль в общественной жизни ни играл момент принуждения, внешнего давления на волю, - в последнем итоге участником общественности является все же личность, спонтанно действующая индивидуальная воля. Она есть единственный двигатель общественной жизни, и в отношении ее все остальное в обществе есть передаточный механизм. Существовали общества, основанные на рабском труде, и фактически во всяком обществе есть люди, доведенные до рабского состояния; но тогда они и не являются участниками и деятелями общественной жизни. Никакой дисциплиной, никаким жесточайшим давлением нельзя заменить спонтанного источника сил, истекающего из глубины человеческого духа: самая суровая военная дисциплина может только регулировать и воспитывать, а не творить воина - его творит только свободная воля к подвигу. Жизненное существо общества есть именно индивидуальная человеческая воля, которая по самому существу своему не может не быть свободной. Человек есть именно "образ и подобие Божие" и не может быть превращен в вещь или в механическую силу, действующую только под ударом или давлением извне. Всякая попытка парализовать индивидуальную волю, поскольку она вообще осуществима, приводит к потере человеком своего существа, как образа Божия, тем самым ведет к параличу и омертвению жизни, к гибели общества, вместе с человеком. Всякий деспотизм может вообще существовать, лишь поскольку он частичен, и со своей стороны опирается на свободную волю. Вот почему социализм в своем основном социально-философском замысле - заменить целиком индивидуальную волю, волей коллективной, как бы отменить самое бытие индивидуальной личности, поставить на его место бытие "коллектива", "общественного целого", как бы слепить или склеить монады в одно сплошное тесто "массы" - есть бессмысленная идея, нарушающая основной, неустранимый принцип общественности и могущая привести только к параличу и разложению общества. Он основан на безумной и кощунственной мечте, что человек ради планомерности и упорядоченности своего хозяйства, своей материальной жизни, способен добровольно отказаться от своей свободы, от своего "я" и стать целиком и без остатка винтом общественной машины, безличной средой действия общих сил. Фактически он не может привести ни к чему иному, кроме разнузданного самодурства деспотической власти и отупелой пассивности или звериного бунта подданных. Ибо человек, который лишается человеческого образа, не может быть членом и участником общества: он может быть только зверем или домашним животным, и, поскольку вообще мыслима такая потеря человеческого образа, общества быть не может: остается только фактическое господство диких зверей над домашними животными, причем последние втайне остаются все же неукрощенными и в любое мгновение могут обнаружить свою звериную природу. Социализм обречен гибнуть и от неподвижности, мертвости

[15]

уже смешанного человеческого теста, и от таящегося в нем же хаоса неукрощенной анархии.

3.

Таким образом, всякое общество по самому своему существу должно опираться одновременно и на солидарность, на внутреннее единство, и на внутреннюю же свободу индивидуального "я"; оно должно быть истинным, исконным целым (и не только мнимым целым, извне и механически слагаемой суммой частей), и целым, состоящим из самодовлеющих, извнутри себя живущих и действующих целых. Общество есть некое первичное "мы", исконное единство, вне которого нет никаких "я", и вместе с тем оно есть совокупность отдельных "я", каждое из которых, будучи образом и подобием Божиим, единственно, неповторимо и живет извнутри себя самого. Другими словами, поскольку "мы" и "я", общество и личность, мыслятся первичными началами человеческой жизни, они стоят в непреодолимом и непримиримом противоборстве друг к другу. Каждое из этих начал не производно в отношении другого: "мы", сложенное из самодовлеющих "я", вообще не есть "мы", ибо "мы" есть единство "я" и "ты", т. е., предполагает некое самопреодоление "я", выхождение его за свои собственные пределы, внутреннее самоотречение; но и "мы", ради своего осуществления загубившее "я" - тоже не есть истинное "мы", а есть мертвая масса; и, с другой стороны, "я" есть одновременное и первичное, в себе утвержденное начало - ибо только такое, из глубины бытия идущее спонтанное самообнаружение мы и называем "я", личностью, человеком, и существо, которое только и мыслимо в составе "мы". В лице "мы" и "я", в лице начал солидарности и свободы, мы имеем два соотносительных начала, каждое из которых носит на себе печать абсолютного и первичного бытия, противоречит другому. Это не есть просто теоретическое противоречие наших понятий. Это есть реальная трудность: всякое общественное человеческое бытие, поскольку оно мыслится или само мыслит себя, как утвержденное в себе самом, как последняя самодовлеющая реальность, раздирается непримиримым противоречием между началами солидарности и свободы, общественности и личности. Начало солидарности испытывает всякую индивидуальную свободу, как умаление себя самого, как угрозу своему бытию; начало свободы испытывает всякое общественное единство, как уничтожение себя. И дело обстоит здесь не так, что одно начало может одолеть другое и восторжествовать за счет его умаления или уничтожения; так как противники связаны между собой неразрывными узами, то побежденный увлекает в своем падении и победителя, и оба гибнут вместе. Общество, утвержденное на себе самом, т.е. только на реальности человеческого бытия, обречено поэтому гибнуть в круговороте и вечном противоборстве между деспотизмом и анархией.

[16]

Отсюда, прежде всего, следует ложность как либеральных, так и демократических теорий общества. Ни "права человека", ни "воля народа", ни то и другое вместе - не может быть основой человеческого общества. Ибо одно противоречит другому: "права человеческой личности", мыслимые как последние основания общества, отрицают первичность общественного единства; "воля народа", как абсолютная общественная основа, отрицает принцип личности. Возможен и фактически существует только какой-то эклектический, беспринципный компромисс между обоими началами, свидетельствующий о том, что оба они именно не суть первичные начала общественности. При подлинной вере в то или другое пришлось бы выбирать между безграничным деспотизмом общественного единства, уничтожающим личность - и вместе с ней само общество - и безграничной анархией, уничтожающей общественный порядок и вместе с ним и всякое личное человеческое бытие. Указанный же выше эклектический выход - понемножку от того и другого начала - не только беспринципен и, в сущности, свидетельствует о неверии в эти начала, но еще и потому не есть разрешение вопроса, что здесь идет речь не о механическом уравновешении двух разнородных и независимых сил, а об органическом примирении взаимносвязанных и взаимноопределяющих начал, где умаление одного есть тем самым и умаление другого. Таким образом, здесь с одной стороны уже предполагается третье, высшее начало, в качестве, так сказать, суперарбитра над спорящими сторонами, и, с другой стороны, примирение достигается лишь в форме сокращения притязаний обеих сторон, т.е. умаление полноты целого. Либерально-демократическое общество, с одной стороны живет за счет какого-то, несознаваемого им иного начала, и, с другой стороны, не допускает подлинного расцвета и нестесненного обнаружения лично-общественного человеческого бытия.

Это третье - онтологически первое, - ныне забытое или отрицаемое начало есть начало служения, начало утверждения всей человеческой жизни, как личной, так и общественной, в высшей, сверхчеловеческой, божественной воле, или начало благоговения. Оно выражено в заповеди: "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостью твоею" (Втор.6,5. Мк.12,30). Конечно, и здесь современный человек полагает, что "noun avos change tout cela" и что эта первая заповедь совсем не есть подлинная основа его общественной жизни, которая, как он уверен, возможна без веры в Бога и любви к Нему. Но и здесь вечная, установленная Богом реальность не спрашивает о том, что думает о ней человек, и что он воображает о самом себе. Фактически основой всей общественной жизни человека, вне которой она вообще немыслима, является сознательно или бессознательно, понаслышке, традиции и привычке осуществляемое служение Богу: оно выражается в идее нравственной обязанности, которую

[17]

одинаково имеет и личность, и общество. Где человек считает себя самого - индивидуально или коллективно - хозяином своей жизни, там общество существовать не может; идея самочинного устроения человеческой жизни, эта основная, доминирующая идея всего нового времени, поскольку она реально торжествует и воздействует на жизнь, приводит к гибели и крушению всякой общественности; если европейская общественность, которая в принципе мнит себя утвержденной на этой идее, еще не развалилась, то только потому, что бессознательно, неведомо для самой себя, она сдерживается еще не забытыми, живущими в ее крови религиозными традициями.

Прежде всего ясно, что - со стороны индивидуальной личности - не воля к самоутверждению и самовластию способна создать и сохранить общественную жизнь, а только ее самоограничение и самообуздание. Без чувства долга, без аскетики немыслима никакая общественная жизнь; в противном случае космос общественности тотчас же разваливается на части и сменяется хаосом чистой анархии. Не стихийная половая страсть создает устойчивую семью - она только разлагаете последнюю, - а ее самоограничение; не голод и корысть создают экономический строй, упорядоченное частное хозяйство и упорядоченное взаимодействие их между собой, - их создает честность, трудолюбие, ограничение потребностей, взаимное доверие, рождаемое выполнением обязанностей; не страх и не властолюбие творит государственное единство - оно создается готовностью к жертвам, аскетизмом воина и аскетизмом гражданского служения, верою в нравственную святость государственного начала. Человек, как таковой, не имеет вообще никаких "прирожденных" и "естественных" прав: его единственное и действительно неотъемлемое право есть право требовать, чтобы ему было дано исполнить его обязанность. Непосредственно или косвенно к этому единственному праву сводятся все законные права человека.

Но обязанность человека никогда не есть, в последнем своем основании, обязанность перед обществом: ибо какое право имело бы общество, как простое многоединство людей, требовать чего-либо от человека? Всякая обязанность человека есть его обязанность перед Богом, обязанность служения правде. Поэтому и всякое право общества, государства, власти над отдельным человеком может быть обосновано тоже только на его обязанности: общество или государство может требовать от человека того, и только того, что необходимо, для того, чтобы оно само могло исполнять свою обязанность служения правде. Не "воля народа", в которой нет ничего священного и которая может быть так же глупа и так же преступна, как воля отдельного человека, а только воля Божия есть истинный и единственный источник суверенитета. Что именно это есть основное и вечное начало общественного бытия, видно из того, что только в нем и через него могут быть примирены и подлинно согласованы противоборст-

[18]

вующие начала "мы" и "я", солидарности и свободы. Где "мы" и "я" стремятся утвердить свою собственную власть, свое самодовлеющее бытие, они находятся, как указано, в безвыходной коллизии между собой; но где каждое из них есть лишь путь и форма служения правде, борьба заменяется мирным сотрудничеством. Ибо только в этом случае сознание святости и абсолютности этих начал не ведет к притязанию на единодержавие каждого из них в ущерб другого: сознавая свою святость, как проводников и служителей правды, воли Божией, каждое из этих начал сознает свое внутреннее сродство с другим, ему противостоящим и его дополняющим "Я", которое уже не есть только отдельное и одинокое человеческое "я", а есть "я" богочеловеческое, как "я с Богом" находит уже внутри самого себя отношение к "мы"; и "мы", которое уже не есть просто человеческое "мы", "воля народа" или "государство", а единство людей в Боге, находят также внутри себя каждое отдельное "я", как органически сопринадлежещего к нему соучастника. Только общество, которое утверждено на служении правде, осуществляет и в своем целом, и в своих частях, то органическое многоединство, которое есть его подлинное существо. Вот почему вера в Бога и любовь к нему есть незыблемая и единственная подлинная основа общества. "Во все времена и повсюду - справедливо говорит итальянский философ Джоберти - гражданские порядки рождались из жреческих, города возникали из храмов, законы исходили от оракулов... воспитание и культура народа - из его религии. Религия в отношении всех прочих учреждений и порядков есть то же самое, что Сущее - в отношении существующего... т.е. динамическое и органическое начало, которое их производит, сохраняет, возрождает и совершенствует".

4.

Из усмотренного начала, в силу которого человек - как индивидуальный, так и коллективный - никогда не есть самочинный и самодержавный хозяин своей жизни, а есть служитель правды Божией, следует, что человек не "создает", не "делает" своей общественной жизни, а творит предначертания высшей воли, как они непосредственно вытекают из всего его исторического прошлого. Этим определяется принцип традиционализма, религиозно выраженный в заповеди о почитании родителей. Этот традиционализм есть не слепое поклонение прошлым формам жизни, в которое он часто вырождается, а благоговение перед сверхвременным единством истории, как богочеловеческого процесса и вытекающее отсюда уважение ко всему прошлому жизненному опыту человечества. Самочинная свобода целого поколения, людей сегодняшнего дня, есть такое же разрушающее

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Может обойтись без принципа авторитета
Богосыновства человека