<<<     ΛΛΛ     >>>   

Другой аспект этого напряжения между отречением и покорением выражается в символике полов. Как и во всех остальных сферах, Индия демонстрирует здесь полнейшее разнообразие: женское начало представляет собой элементарную материю (пракрити), которая заключает в себе выражающий мужское начало дух (пурушу), и является, следовательно, негативным, или, ровно наоборот, воплощает в себе позитивную силу — разумение, или мудрость, дарующее освобождение. Подобным образом душа человека может быть пронизана женским началом в любви к мужскому божеству (Кришне) или мужским — в саможертвенном подчинении божеству женскому (Дурге или Кали). В любом случае божество выигрывает, а мир, включая его временное разделение на два пола, проигрывает. Божества часто являют себя в виде, который мир называет «несоответствующим их полу»: Шива как наполовину женское божество; Шива, воплощенный в виде женской аватары Вишну (Мохини); богиня Дурга в роли героя-воина верхом на льве; прославленный воитель Арджуна, переодетый женщиной. Божества, наконец, часто могут принимать двуполую и даже совсем бесполую форму. И, следовательно, все эти мифы, иконографические изображения и ритуалы опять возвращают нас к невыразимому и бескачественному брахману Абсолюту.

Характерным образом тантрическая традиция в середине I тыс. н.э. увековечила открытие, провозглашенное в одной из Упанишад за тысячу лет до этого: мир может быть поглощен и отброшен единением двух полов, и женская космическая энергия, или мудрость, является активной, освобождающей силой. Тем самым было провозглашено, что этой цели — отречения от мира — можно достичь, вступив на опасный путь — на путь скорее самопотворства, чем истинного отречения.

Школы тантрической йоги продемонстрировали, как тайные антиаскетические общества решались достичь освобождения путем самых крайних действий. Эти действия включали в себя, как мы видели ранее, ритуальное выполнение пяти «М», одним из которых был майтхуна — символический или реальный половой акт. С одной стороны, тантрический йог, обнимающий свою молодую, принадлежащую к низшей касте, выражающую божественное женское начало партнершу, являет таким адхармическим поведением грубейшее нарушение религиозных законов и переворачивает с ног на голову все традиционные представления индуизма, всегда числившего безбрачие в списке духовных заслуг. Однако с его собственной точки зрения, он уже покинул границы дхармы и стремит пределы своего существования к единству полов и к полному отсутствию полового различения, к области, где сходятся все начала и завершения. По сути, он утверждает, что для него, виры (героя), подобному Шиве, половой акт является не утратой способности к воздержанию, но как раз демонстрацией космического самоконтроля.

В отличие от негероических, привязанных к своим семьям созданий, которые производят потомство и умирают, он не страдает от потери семени. Как ведийский жрец, который обращает вспять расчленение (творение) Пуруши-Праджапати и возвращается к моменту, предшествовавшему творению, он намеревается своими антиаскетическими действиями обратить вспять время и достичь момента предвечного единства. Его обращение к своей богине как к шакти принимает различные формы: он поклоняется ей, он заряжается ее энергией и освобождается ею, он, наконец, перевоплощается в нее и превосходит ее.

Он сообщает нам обо всем этом в своих тайных текстах и в своей бурной практике. Например, в соответствии с представлениями индуистской физиологии, семя является жизненной сущностью и поэтому должно находиться в верхней части головы. Верхняя часть универсума и верхняя часть головы человека в тантрической йоге отождествляются, так же как отождествляются в ней семя и сома. Сома спускается с небес в определенное время и в определенном месте, и мир беспрерывно рождается заново; семя входит в женское тело и теряется в порождающем акте, который вечно длится на земле, — рождение и смерть. Тантрический йог переворачивает этот естественный, земной, человеческий ход вещей: семя не извергается, а направляется вверх по каналам тела, точно так же как женская космическая энергия, шакти, или кундалини, пробуждается от своего кольцеобразного, змеиного сна в женском теле и начинает восходить вверх от своего первоначального места, расположенного чуть пониже пупка. Объединение белой мужской сущности и красной женской энергии, обожествляемых соответственно как Шива и Шакти, происходит в тысячелепестковом лотосе, раскрывающемся в верхней части головы превратившегося во Вселенную тела.

По словам текста, процитированного в начале данного раздела, «мир этот мной порожден и растворится во мне». Сотворение, поглощение и новое сотворение космоса, цикл, детально раскрытый в Пуранах, становится внутренним событием для йога, сообщающего нам о самадхи, состоянии своего полного развоплощения, завершения и внутренней реализации. Три главных канала внутри его тела, говорит он, управляются Шивой, Вишну и Брахмой, в то время как ведийские боги Праджапати, Варуна, Ваю, Сома, Пушан и Вирадж следят за остальными проходами жизненных дыханий и огней (подобно тому как сегодня этих ведийских богов можно обнаружить в храмовой архитектуре; где они принимают конкретные формы расположенных  по единому общему плану охраняющих храм божеств). Ход солнца и луны, наряду с их затмениями и сменой сезонов, также находят себе место в теле йога, и там же расположены места слияния священных рек, космическая гора Меру и священный город Бенарес. Нет никакой необходимости для паломничества в Бенарес, если он уже находится в пределах твоего тела, не нужны приношения богам, если они уже внутри тебя, можно обойтись и без часов и календарей, если мировое время,  как и мировое пространство,  суть «я».

Само собой разумеется, что все рассмотренные выше измерения индуизма охватываются этим новым: мир, к которому прислушиваются, который мифологизируется, классифицируется и восстанавливается для очередного жизненного цикла, — тот же, что и воплощаемый в теле, поглощаемый этим телом мир. В одиннадцатой главе «Бхагавадгиты» содержится знаменитый эпизод теофании, когда возничий Арджуны раскрывает себя не только как господа Кришну, но и как трансцендентального Вишну, главу над всеми богами. Кришна дарует Арджуне божественное зрение, чтобы он мог вынести, хоть и на краткий миг, великолепие и ужас этого зрелища, озаренного светом, равным силе тысячи солнц. «А теперь, о Гудакеша [Арджуна], — восклицает Кришна-Вишну, — узри находящийся здесь в моем теле весь мир целиком, со всем подвижным и неподвижным, а также все иное, что ты хочешь увидеть». И Арджуна, свидетель самого процесса развоплощения, потерял дар речи при виде богов, мудрецов, демонов, духов, людей и животных в водах белой реки, устремляющейся, как в море, во множество огненных ртов этого внушающего благоговейный страх божества. Это море есть Кришна, есть Вишну, но оно же есть и Пуруша, понимаем мы, наблюдая глазами Арджуны за бушующим потоком сансары. Все мы суть одно тело. Пища для бога.

А что же все сегодняшние «поглотители», чем занимаются сегодняшние садху, святые, праведники, санньясины и йоги, бросающие вызов общепринятому уровню комфорта или спокойно следующие своим традициям в матхах, ашрамах или на миллионах индийских дорог? Очевидно, что роли их сейчас столь же многообразны и различны, как и роли подвижников и исследователей древних времен.

Из одного и того же региона Южной Индии вышли два совершенно противоположных представителя этой традиции. Первый из них был пассивным, молчаливым, одиноким искателем, подобным черепахе, спрятавшейся в своем панцире, избегавший не только человеческого общества, но и, как о нем рассказывают, даже пищи. Это был Бал Йоги, живший в пещере около отдаленной прибрежной деревни Мумидиварам до самой своей «смерти» в 1985 г. Верующие клянутся, что он выходил оттуда всего один раз в году, в ночь Шивы в феврале месяце, чтобы съесть в темноте скромный шарик вареного риса, предложенный его почитателями. Если они не ошибаются, то он был еще более живучим организмом, чем плеченогие в нашем примере. Как бы там ни было, и сегодня еще десятки тысяч верующих собираются к месту его самадхи каждую Шиваратри (ночь Шивы), чтобы ощутить его продолжающееся присутствие.

Другого, по имени Сатхья Саи Баба, одного из наиболее знаменитых индийских богочеловеков, легко узнать на многочисленных календарях и плакатах по всей Индии по прическе  в африканском стиле, обрамляющей его улыбающееся, отнюдь не изможденное лицо. Родившись в 1926 г., он до сих пор продолжает раздавать святую золу (вибхути) и свое личное присутствие (даршана) в качестве живой, дышащей аватары божества сотням тысяч верующих и просто восхищенных наблюдателей каждый год. Публично излечившись в 1963 г. от безнадежного заболевания (которое верующие описывают по-разному — как сердечный приступ, паралич вследствие удара или туберкулезный менингит), Баба, по мнению многих, владеет чудесной излечивающей силой, способной поднять на ноги любого верующего больного или инвалида. У себя на родине, в окрестностях своего ашрама в Путтапартхи (Андхра-Прадеш), где говорят на языке телугу, он известен представителям всех классов и каст, но в масштабе страны о нем знают в основном средние классы городского населения, которые исповедуют его культ, читая газеты и журналы, в течение четырех десятилетий рассказывающие о том, как он летает из Бангалора в Дели, Бомбей или Мадрас или терпит присутствие почтительных американцев и европейцев, сидящих у его ног.

Подобно тантрическому вире (герою), Сатхья Сай Баба отождествляется с Шивой, и так же, как йог в «Йога-Даршана-упанишаде», он воплощает в себе всех богов и богинь, равно как и космическое единение Шивы и Шакти. Однако ни тантризм, ни аскетическая йога не имеют ничего общего с этим культом, выдвигающим на первый план богоравного гуру. Сам Баба описывает свои отношения с этим миром в традиционной манере аватары, т.е. как бог, нисходящий на землю во времена кризиса и нужды. Действительно, он провозглашает себя триединой аватарой прошлого, настоящего и будущего. В первый раз он был знаменитым Сай Бабой из Ширди в Махараштре (Западная Индия), который раздавал там святую золу Шивы вплоть до своей «смерти» в 1918 г.; теперь он — Сай Баба из Ширди, перевоплотившийся в Андхре; он придет еще и в третий раз как Прем Сай, родившийся в очередном индийском штате — Карнатаке.

Сатхья Сай Баба и другие подобные ему фигуры демонстрируют нам явление, которое можно определить как «божество, ставшее человеком», настолько же свободное вернуться в этот мир, насколько оно должно поглотить его. Для многих его поклонников, видящих в нем Бхагавана, Господа, всеведущего, всевидящего чудотворца, он — Бог, находящийся за пределами пространства и времени. Тот факт, что среди этих верующих есть люди, занятые в сфере образования, социального обеспечения, медицины, ликвидации последствий катастроф и других областях общественной деятельности, говорит о том, что они не собираются ни отказываться от этого мира, ни отождествлять себя с Бабой. Он является аватарой, достаточным воплощением, значимым идеалом в наш несовершенный век. Более того, он — цель поклонения, и как раз именно потому, что он пришел в этот мир и преобразовал их жизни, его последователи не могут представить себе отказ от мира.

Далеко не все из тех, кто видел сам или слышал о любимом действии Сатхья Сай Бабы по извлечению пакетиков со священной золой или наручных часов из пустого воздуха, верят в него. Некоторые из них высмеивают его, и они также являются представителями определенной традиции индуизма. Среди последователей многих садху, йогов, самозваных гуру и воплощенных божественных святых имеется добрая часть неверующих, ниспровергающих их как шарлатанов, торговцев воздухом или просто как обманщиков вырождающегося века. Однако многие, с другой стороны, могли бы присоединиться к словам одного правительственного служащего, который в разговоре с ученым, собиравшим материал для своего исследования, заявил ему следующее: «Садху обладает глубоким пониманием жизненной философии и верит в бога. Садху — это сила, которая помогает обществу выжить»8.

Поглощение предполагает процесс поедания, проглатывания и переваривания пищи, и на основе всех этих действий строятся излюбленные метафоры Южной Азии. В «Тайттирийя-упанйшаде» содержится знаменитый отрывок, завершающийся рефреном: «ахам аннам, ахам аннам, ахам аннам» («я еемь пища, я еемь пища, я еемь пища»). Он напоминает всем слушающим о цепи бытия, в которой каждое отдельное, втянутое в колесо сансары существо возвращается на землю для нового жизненного цикла вместе с дождем, прорастает как растение, становится чьей-нибудь пищей, создается в виде зародыша и вырастает в поглотителя пищи — но всего лишь на краткий миг, пока поедающий снова не обратится в пищу — ахам аннам.

Многообразие,   раскрытое   в  пяти  измерениях,   рассмотренных  в данной главе, поистине вызывает изумление, если учесть, что наше исследование было предпринято в рамках всего одной религиозной традиции. Слушание, мифологизация, классификация, возвращение на круги своя и поглощение Вселенной — все это выглядит как экспериментальные зонды, запущенные для испытания воздушных потоков и определения возможностей. Нет сомнений, что и другие зонды в достаточном количестве использовались ранними Ведами, Упанишадами, Йога-сутрами, эпосами, Пуранами, Тантрами, средневековыми религиозными поэтами и их последователями. Однако, за многообразием индуизма, открытым этими экспериментальными полетами,  начинает проступать связность единого мировоззрения.

Это выглядит так, как если бы каждый эксперимент интуитивно чувствовал подвижность всех остальных и нащупывал границы общей гибкой модели. Как мы уже видели, в этом характерном процессе координирования настойчиво заявляет о себе стремление к компромиссам. Когда аскетические движения начинают оспаривать общепринятые стандарты, аскетизму предоставляются свобода и узаконенное место в социальной структуре. Когда самопотворство выдвигается в качестве альтернативы строгости жизненных правил, оно ритуализируется и объявляется вратами, ведущими в царство освобождения. Рядом с нормой, утверждающей необходимость стараний ради выполнения предписанного общественного долга, сосуществует другая, призывающая приложить эти старания для отказа от мира — или как минимум для отказа от плодов своей деятельности. В то же самое время, когда Шанкара превозносил абсолютную недуальность и бескачественный брахман, Маниккавасахар молился и исповедовался, смеялся и плакал перед лицом своего Господа, сладкого, как мед. Многобожие, единый Бог, отсутствие богов, смешанные варианты, неисчерпаемые Веды, сжатые Сутры, любимые всеми Пураны, динамичные эпосы, поэмы местных поэтов на местных языках — все они священны, все существенны, и ни одни из них не могут удовлетворить всех только собой. Таков в общих чертах парадокс индуизма: экспериментирование, кажется, не имеет границ, и все же никто еще не был настолько радикален, чтобы посягнуть на лежащую в основе модель.

Пять измерений, рассмотренные выше, как раз и выражают это на первый взгляд безграничное, но на самом деле скоординированное развитие всех частей мировоззрения индуизма. Взятые в том порядке, в каком они были представлены здесь, эти измерения отражают суть индуизма в одном кратком определении: устная традиция, представляющая собой мифологизированную классификацию мира сансары, который может быть преодолен.

итак, мы закончили рассмотрение индуизма и истории, а также тех немногих способов из их общего значительного количества, посредством которых индусы видят мир и самих себя в отношении к вере и традиции. Данная глава фокусируется на нескольких выборочных чертах этой богатой истории и сложного мировоззрения. Для того чтобы более пристально присмотреться к сегодняшней жизни индуизма, нам предстоит изучить еще три самостоятельные темы.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Или он уходит в царство мертвых
Церковь живет как единое тело христиан движения
Представленным монахамилесными жителями буддизма мудрость
Характер религии шошонов винд ривер такой она предстает в нынешниеnbsp
Обряда жители деревни